— Напрасно мастер Николас назвал этих людей невежами, — заметил он. — Даже если они первыми затеяли ссору.

— В точности то же самое сказал мой друг Барак, — кивнул я.

— Вы совершили оплошность, явившись в трактир, в который редко заглядывают джентльмены, — продолжал Тоби, пристально глядя на Николаса. — Постарайтесь впредь не допускать подобных промахов и избегать ненужных стычек.

— Я думаю, стоит сообщить о случившемся констеблю, — процедил Николас.

— Это ни к чему не приведет, лишь создаст о вас не самое благоприятное впечатление, — возразил Локвуд, переводя на меня взгляд своих ярко-голубых глаз. — Согласитесь, сэр, выполняя свою работу, мы должны считаться с обстоятельствами, верно?

В семь часов утра мы уже покинули трактир «Девичья голова». Мы с Николасом облачились в мантии законников.

Тоби указал на один из домов, стоявших на площади Тумлэнд.

— Здесь живет олдермен Гэвин Рейнольдс, — сообщил он; дом представлял собой просторный особняк, недавно выкрашенный в желтый цвет. — Я уже предупреждал вас: нрав у старика скверный. Судя по запуганному виду его бедной жены, она трепещет перед грозным мужем. Прежде он был известен тем, что не пропускал ни одной смазливой служанки. Сегодня мы попытаемся к нему наведаться, утром у нас назначена встреча в замке, а это, как вы помните, на Элм-Хилле.

Мы вышли на широкую рыночную площадь, над которой возвышалась громада замка. Торговцы протирали свои прилавки, выметали мусор и убирали конский навоз, готовясь к завтрашнему базарному дню. У большого креста какой-то человек в одеянии проповедника ораторствовал, энергично размахивая в воздухе книгой Нового Завета. Ему внимала небольшая толпа, состоявшая главным образом из ремесленников и подмастерьев в синих фартуках.

— Апостол Павел говорит, что как тело едино, хотя имеет многие члены, и как все члены одного тела, хотя их и много, составляют единое тело, так и Христос един для всех, — долетел до меня голос проповедника, звучный и глубокий.

— Это правда! — воскликнул какой-то юнец. — Все верующие равны перед Господом!

Толпа встретила сие заявление одобрительным гулом.

Проповедник, долговязый молодой человек, вновь взмахнул в воздухе Новым Заветом:

— Именно так! Все верующие равны в глазах Господа! Но апостол Павел учит также, что в этом мире каждому из нас, подобно частям человеческого тела, уготовано свое служение. Господь, по милости своей, даровал каждому из нас способности, необходимые для того служения, к которому Он нас предназначил. Тот, кто наделен даром пророчества, должен пророчествовать…

— Предрекаю, что, когда к нам наконец прибудет Комиссия по огораживаниям во главе с Джоном Хейлзом, общины вновь воспрянут! — подал голос пожилой человек с окладистой седой бородой. — Вместе мы будем так же сильны, как левиафан из Книги Иова. — Все повернулись к нему, и он громогласно процитировал: — «Можешь ли ты удою выловить Левиафана и веревкою схватить язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его? Будет ли он умолять тебя и будет ли говорить с тобой кротко?» Мы, простые люди, и есть этот самый левиафан! — гремел над площадью его голос.

Ответом ему стал хор одобрительных возгласов. Проповедник горячо затряс головой:

— Не сомневайтесь, возлюбленные братья и сестры, в мире, которым управляет Господь, должна восторжествовать справедливость. И благодаря попечениям короля и лорда-протектора она неминуемо восторжествует. Но телу необходима голова, дабы управлять членами. Помните: апостол Павел учит нас с радостью подчиняться тем, кто управляет нами…

— К черту лордов! — заорал какой-то подмастерье.

Мы двинулись дальше.

— Этот проповедник ходит по острию ножа, — заметил я. — Он ежеминутно рискует возбудить гнев толпы. То же самое происходит в Лондоне.

— Именно поэтому разрешение проповедовать на улицах теперь дается далеко не всякому, — сказал Тоби. — Того, которого вы только что видели, зовут Роберт Уотсон. Он один из тех, кому покровительствует архиепископ Кранмер. Кранмер добился, чтобы Уотсона назначили каноником в собор. По слухам, он хотел досадить этим епископу Рагге.

— Рагге, я так понимаю, приверженец старых религиозных традиций?

— Да. К тому же он ленив и корыстен. Что до Уотсона, то вы сами видели, он пляшет под дудку лорда-протектора. Некоторым это не слишком нравится, например тому старику, что его перебил. Его, кстати, зовут Захария Ходж. Воображает себя пророком и вот уже лет двадцать проповедует на улицах Нориджа. Даже в тюрьме за это несколько раз сидел. Надо сказать, некоторые из его пророчеств и в самом деле сбываются.

— Ну просто кошмар, сколько в последнее время развелось прорицателей, — ухмыльнулся Николас. — И все они играют на руку какому-нибудь политику.

— Это верно, старина, — согласился я.

Мы посторонились, уступая дорогу худому оборванному подростку с копной спутанных каштановых волос, тащившему огромный тюк шерстяной ткани. Какой-то толстяк средних лет, стоя в дверях своей лавки, покрикивал на него:

— Пошевеливайся, Скамблер! Ты что там, уснул?

Мальчишка, изнемогавший под тяжестью своей ноши, ускорил шаг. Тут толстяка окликнули из лавки, и он исчез. В этот момент трое других подростков в блузах подмастерьев, ошивавшиеся у повозки, бросились наперерез мальчику с тюком. Один из них сбил беднягу с ног, так что тот упал. Тюк, несмотря на все отчаянные усилия мальчика удержать его, оказался в грязной луже.

— Грязнуля Скамблер снова отличился! — хором закричали подмастерья.

Лавочник вновь появился в дверях и, сердито сдвинув брови, бросился к месту происшествия. Сокрушенно взглянув на перепачканный грязью тюк, он поднял его из лужи и двинулся к мальчику, недоуменно озиравшемуся по сторонам. Подмастерья, устроившие эту проделку, с серьезными лицами наблюдали за происходящим. Один из них осуждающе покачал головой.

— Гляди, что ты натворил, безмозглая скотина! — взревел лавочник.

Николас подошел к нему и тронул за рукав:

— Послушайте, сэр! Вот эти три шельмеца сбили мальчика с ног, и мы тому свидетели!

— Нам нельзя терять времени, я уже говорил вам об этом, — недовольно вздохнул Тоби.

— Но допустить, чтобы эта шайка юных оболтусов осталась безнаказанной, тоже нельзя, — возразил я, подходя к Николасу.

Локвуд неохотно последовал за мной.

Лавочник, злобно зыркнув на Овертона, процедил:

— Не суйте свой нос в чужие дела, молодой крючкотвор! Я уже полтора месяца вожусь с этим недоумком Скамблером, и ныне моему терпению пришел конец! Убирайся прочь, дармоед! Если у тебя остались родные, я привлеку их к суду за порчу ткани!

— Простите, сэр, но мой помощник совершенно прав! — изрек я непререкаемым тоном. — Мальчика нарочно сбили с ног. Мы это видели, все трое.

— Вранье! — хором завопили подмастерья.

Злополучный Скамблер взглянул на своих обидчиков, и недоуменное выражение на его лице сменилось печальным.

— Это правда они? — едва слышно спросил он.

Я пристально посмотрел на мальчика, пытаясь определить, не страдает ли он слабоумием. Но взгляд его, хотя и растерянный, отнюдь не свидетельствовал о тупости.

Лавочник по-прежнему рвал и метал:

— Вы думаете, мы здесь, в Норфолке, такие недоумки, что не отличим дармоеда от хорошего работника? — Трясущимся от ярости пальцем он указал на троих озорников. — Эти ребята работают подмастерьями у городских ремесленников, достойных всяческого уважения. А Скамблер — безмозглый осел, не способный даже смотреть себе под ноги. Родные выгнали его из дома, потому что этот жалкий мешок с костями способен доводить людей до белого каления! А то, что его с детства прозвали Грязнулей, говорит само за себя!

Один из подростков поднял тюк, валявшийся на земле, и подал его лавочнику. Тот кивнул в знак благодарности. Скамблер, по щекам которого ползли слезы, пробормотал:

— Я смотрел под ноги, хозяин. Наверняка это они меня повалили.