Гай вперил в меня пристальный взгляд:

— Ты давно уже не занимался подобными расследованиями, Мэтью. Если мне не изменяет память, с тех самых пор, как Джек Барак лишился руки.

— На этот раз дело вовсе не такое опасное. По крайней мере, к большой политике оно определенно не имеет никакого отношения.

— Молодой Николас поедет с тобой?

— Да. Он полон желания развеяться. И, говоря откровенно, Гай, я тоже рад возможности вырваться из Лондона. Признаюсь, мне ужасно надоело царапать пером по бумаге. Что же касается непосредственно дела, то если говорить кратко — этот человек обвиняется в убийстве своей жены. Предстоит разобраться, справедливо ли это обвинение.

В глазах Гая вспыхнула искорка интереса.

— Не хочешь ли рассказать мне эту историю подробнее? Может, я на время забуду о своей хвори.

Я был рад развлечь больного и с готовностью перечислил все известные мне факты, умолчав лишь о визите Эдит Болейн в Хатфилд. Когда я закончил, Гай откинулся на подушку; сперва я решил, что утомил его своим рассказом, но после догадался, что мой друг погружен в размышления.

— Возможно, когда близнецы были детьми, все их дикие выходки имели одну цель — если не завоевать любовь матери, то хотя бы привлечь ее внимание. Именно поэтому один из них и изуродовал другого.

— Жутковатый способ привлечь внимание.

— А как отреагировала на это мать? Впала в ярость?

— Судя по тому, что мне рассказывали, да. Правда, эта история дошла до меня отнюдь не в пересказе очевидца. Одному Богу известно, где здесь правда, а где вымысел.

— Если мать, увидев своего сына изуродованным, всего лишь разозлилась, то, вполне вероятно, дети решили — проливать кровь легко и просто. — Гай вновь погрузился в задумчивость. — А что собой представляет их отец? Человек, обвиненный в убийстве своей жены?

— Понятия не имею. Знаю только, что он привел в ужас всех соседей, через год после исчезновения законной супруги поселив в своем доме служанку из трактира. С ближайшим соседом у него давняя распря из-за границ земельного участка. К тому же сама фамилия Болейн по-прежнему воспринимается как позорное клеймо. Все это может сыграть против него на суде присяжных. На следующей неделе мне предстоит лично познакомиться с Джоном Болейном. Может, тогда я пойму, что это за человек.

— Надеюсь, ты вернешься живым и здоровым, — вздохнул Гай.

— Надеюсь, когда я вернусь, ты тоже будешь здоров.

Он вновь вскинул худую смуглую руку и уронил ее на одеяло.

— Похоже, мое паломничество на эту бренную землю близится к концу. Что ж, оно было достаточно длинным. Как-никак мне уже шестьдесят шесть лет.

— В Библии говорится, что срок жизни человека на земле — семьдесят лет, при большой крепости — восемьдесят.

— Однако не многим удается прожить так долго, и мы с тобой прекрасно это знаем. Я думаю, мое время пришло. Не хочу видеть, что происходит в Англии. Не хочу видеть, как уничтожается Церковь, которой я отдал свою жизнь.

— Ты отдал свою жизнь не только Церкви, — напомнил я. — Множество больных людей нуждаются в твоей помощи. Должен признаться, в последнее время я часто пренебрегал упражнениями, которым ты меня научил. Боюсь, во время путешествия в Норфолк мне придется расплатиться за это отчаянной болью в спине. Когда вернусь, непременно буду следовать всем твоим советам.

Гай внимательно посмотрел на меня:

— Запомни, в седле тебе нужно сидеть высоко. Не вытягивай вперед шею и не опускай глаза. Знаю, изгиб твоего позвоночника вынуждает тебя смотреть вниз, но старайся гордо вскидывать голову.

— Постараюсь.

Я наклонился и сжал его руку, превратившуюся в кость, обтянутую кожей. На несколько мгновений в комнате повисло молчание, которое нарушил стук в дверь. Гай бросил на меня быстрый взгляд, в котором мелькнуло беспокойство, и крикнул:

— Войдите!

В комнату вошла Тамазин Барак; в одной руке она держала корзинку с продуктами, а другой сжимала ладошку маленького светловолосого мальчика.

— Я купила все, о чем вы просили… — начала объяснять она и осеклась, увидев меня.

Ее миловидное лицо, обрамленное белым чепцом, из-под которого выбивались пряди светлых волос, мгновенно приобрело ледяное выражение, а пухлые губы сжались.

Я не встречал Тамазин в течение последних трех лет; за это время она заметно постарела, у рта и вокруг глаз появились морщинки. Джорджу, ее маленькому сынишке, моему крестнику, вскоре должно было исполниться четыре; он появился на свет незадолго до нашего разрыва. Их младшую дочь я вообще не видел ни разу. Джорджи, вытаращив глазенки, смотрел на меня с откровенным любопытством.

— Да ниспошлет Господь тебе доброго дня, Тамазин, — негромко произнес я.

Она, отвернувшись от меня, как от пустого места, обратилась к Гаю.

— Пойду отнесу все это в кухню, — произнесла Тамми напряженным, лишенным всякого выражения голосом. — Когда Фрэнсис вернется, он приготовит похлебку из мяса и овощей. Мяса совсем немного, цены опять выросли, и у меня не хватило денег на хороший кусок.

— Мэтью зашел неожиданно, — пояснил Гай. — Я не стал говорить ему, что ты согласилась сходить за провизией для меня. Решил, быть может, увидев его…

Тамазин отвела глаза.

— Мне нужно спешить домой, — сказала она, и в голосе ее послышалась дрожь. — Я оставила Тильду на попечение мамаши Маррис…

— Ох, Тамазин, Тамазин! — умоляюще воскликнул Гай. — Мэтью скоро уезжает в Норфолк. Я буду счастлив, если вы помиритесь прежде, чем он покинет Лондон. Вспомни, Господь учит нас милосердию и прощению.

Жена Барака упорно молчала.

— Кто этот дядя в черном? — раздался звонкий голосок маленького Джорджа. Он указал на меня пальчиком. — Спина у него согнута. Он что, горбун?

— Тише, Джорджи, — сказала Тамми, притянув сына к себе.

Когда она повернулась ко мне, взгляд ее был по-прежнему исполнен ледяной неприязни.

— Я никогда не смогу простить вам того, что по вашей милости муж мой стал калекой, — процедила она. — Я вспоминаю о вас каждый вечер, когда помогаю Джеку снять жуткое приспособление, которое заменяет ему руку, и смазываю маслом его жалкую култышку. Вспоминаю, когда вижу, как бедняга морщится от боли. И чувствую, что никогда не смогу простить вас, — завершила она дрогнувшим голосом.

— Но Джек сам принял решение, — напомнил Гай.

— Я признаю свою вину. Признаю, что вовлек твоего мужа в опасное дело, — сказал я, глядя на Тамазин в упор. — Но когда-то мы с тобой были друзьями. Неужели впредь мы более не сможем хотя бы общаться вежливо, как подобает воспитанным людям?

— А она вам нужна, моя вежливость? — спросила Тамазин. — Вы хотите, чтобы я расточала любезности, когда сердце мое сжимается от злобы? — Она повернулась к Гаю. — Вам следовало сказать ему, что я скоро приду, и попросить уйти. — Она вновь взглянула на меня. — Так, значит, вы едете в Норфолк?

— Да. В Норидже мне предстоит расследовать одно дело.

— Муж мой тоже будет там, на выездной сессии суда. Надеюсь, вы будете держаться от него подальше. Когда Джек вернется, я непременно спрошу, виделся ли он с вами. И Богом клянусь, ему лучше ответить, что нет. А сейчас мне надо идти на кухню.

Тамми повернулась и вышла из комнаты, увлекая за собой Джорджа, который продолжал на меня таращиться.

Гай, расстроенный и огорченный, откинулся на подушку.

— Жаль, что все так вышло, — вздохнул он. — Тамазин иногда покупает нам продукты, так как бедный Фрэнсис не справляется со всей работой по дому и в аптеке. Я так надеялся, что вы помиритесь… — Он покачал головой. — Зря я упомянул про Норфолк. Совсем забыл, что Джек тоже собирается туда.

Я молчал, обуреваемый противоречивыми чувствами: стыдом, обидой, гневом.

— Тамазин всегда отличалась упрямством, — продолжал Гай.

— Да уж, упрямства ей не занимать, — кивнул я.

— После того как Джек попал в эту переделку, она трясется над ним, как курица над яйцом, — произнес Гай. — Полагаю, это вскоре выведет беднягу из терпения. Надо было предупредить тебя, что Тамми вот-вот вернется, дать тебе возможность уйти. Я поступил как последний эгоист.