Эбинизер фыркнул.

— Стар я слишком, чтобы беспокоиться по пустякам.

— Что это вы делаете вдали от Миссури, сэр? Вот уж не думал, чтобы вы собрались на заседание Совета.

Он рассмеялся лающим смехом.

— В прошлый раз, когда я пропустил это дело, мне на шею повесили бестолкового подростка-обезьяну. Теперь я боюсь пропускать: вдруг еще чего выдумают?

Я тоже рассмеялся.

— Неужели я был так уж ужасен?

— Ты спалил мой амбар, Хосс, — фыркнул он. — И я никогда больше не видел того кота. Я имею в виду, после того, что ты учудил со стиркой.

Я ухмыльнулся. Давным-давно, безмозглым шестнадцатилетним сиротой, мне пришлось убить моего тогдашнего наставника в том, что можно назвать волшебной дуэлью. Мне повезло: вместо старого Джастина превратиться в брикет прессованного угля вполне мог я сам. Совет свято блюдет Семь Законов Магии, и самый первый из них гласит: Не Убий. Любой нарушивший его подлежит казни без дальнейших расспросов.

Однако некоторые из членов Совета считали, что я заслуживаю смягчения приговора; к тому же и прежде имелись прецеденты использования смертоносной магии против чернокнижников. Мне назначили жесткий испытательный срок, при котором любое новое нарушение каралось немедленно по совокупности. К тому же мне было всего шестнадцать, то есть, я еще считался несовершеннолетним, из чего следовало, что мне нужно где-то жить — желательно, в месте, где Совет мог бы присматривать за мной, и где я научился бы лучше контролировать свои способности.

Эбинизер МакКой жил в Хог-Холлоу, штат Миссури так давно, что никто уже и не помнил, когда он там появился — по меньшей мере, лет двести. После разбирательства Совет отправил меня к нему на ферму, поручив ему задачу моего дальнейшего образования. Каковое, согласно Эбинизеру, означало уйму работы по ферме днем, учебы по вечерам и крепкого, здорового сна по ночам.

Не могу сказать, чтобы я так уж сильно пополнил свои знания по части магии, зато обучился вещам поважнее. Я обучился терпеливости. Терпеливости в работе и в жизни. И еще, я обрел там столько покоя, сколько вообще возможно для сопливого подростка. Его ферма была для меня хорошим местом, и он относился ко мне с уважением и пониманием, которых мне так не хватало. Я всегда буду благодарен ему за это.

Эбинизер посмотрел куда-то мне за спину и нахмурился. Я проследил его взгляд и сообразил, что мой «Жучок» выглядит так, словно истек кровью, побитый камнями. Жабья кровь запеклась на нем слоем темно-коричневой карамели, покрывавшей его везде кроме части ветрового стекла, где ее счистили дворники. Удивленно приподняв кустистые брови, Эбинизер снова повернулся ко мне.

— Ливень из жаб, — объяснил я.

— А-а, — он задумчиво почесал подбородок, потом посмотрел на меня, на забинтованную руку и нахмурился еще сильнее. — А это?

— Несчастный случай в офисе. У меня был тяжелый день.

— Угу… Знаешь, Хосс, вид у тебя неважнецкий.

Он внимательно, хмурясь, рассматривал меня. Я отвел глаза. Много лет назад мы уже заглядывали друг другу в душу, так что этого я не боялся. Мне просто не хотелось увидеть на его лице разочарование.

— Слыхал, у тебя тут были неприятности.

— Немного, — признал я.

— С тобой все в порядке?

— Прорвусь.

— Угу… Говаривали, в Совете недовольны, — сообщил он. — У тебя могут быть неприятности с ними, Хосс.

— Да, я догадываюсь.

Он вздохнул и покачал головой. Потом еще раз осмотрел меня с ног до головы и сморщил нос.

— Что-то ты не слишком похож на образцово-показательного молодого чародея. И уж в этой-то хламиде ты точно не произведешь особого впечатления.

Я обиженно нахмурился и намотал на голову отрез сочно-синего шелка.

— Эй, мне же положено быть в балахоне. Всем нам положено.

Эбинизер смерил меня недовольным взглядом и повернулся к своему пикапу. Он достал из кузова объемистый чемодан, а из него — балахон из полупрозрачной темной ткани.

— Сдается мне почему-то, что они имели в виду не совсем чтобы просто фланелевый домашний халат.

Я завязал пояс своего старого халата и попытался поправить тюрбан так, чтобы он выглядел как положено.

— Мой кот использовал парадный балахон в качестве отхожего места. И потом, я же сказал, сэр: день выдался тяжелый.

Он проворчал что-то себе под нос и снял со стенки кабины свой старый, сучковатый посох. Потом размотал алый тюрбан и повесил его на плечо.

— Слишком жарко, чтобы одевать эту штуку прямо здесь. Накручу в доме, — он обвел взглядом автостоянку.

Я нахмурился и склонил голову набок.

— Мы опаздываем. Может, пойдем, пока все не собрались?

— Сейчас пойдем. Тут кое-кто хочет потолковать, покуда мы не замкнули круг, — он искоса посмотрел на меня. — Старейшины Совета, — добавил он вполголоса.

Я едва не поперхнулся.

— Но зачем им говорить с нами?

— Не с нами. С тобой. Затем, сынок, что это я попросил их об этом. Если Старейшины позволят провести открытое голосование всех членов Совета, это может плохо для тебя кончиться. Вот я и хотел, чтоб хоть кому из них удалось потолковать с тобой напрямую, прежде чем принимать решение.

Эбинизер прислонился к дверце своего пикапа, сцепил руки на животе и прищурился. Ничто в нем не выдавало напряжения — от бычьего загривка и мощных плеч и до жилистых, натруженных рук. И все же я ощущал его.

— Вы просили сделать для меня одолжение, так? — тихо-тихо спросил я.

Он пожал плечами.

— Ну, есть малость.

Я почувствовал, как злость закипает у меня в животе, и стиснул зубы. Впрочем, я приложил все усилия к тому, чтобы не повышать голоса. Эбинизер был мне больше, чем учителем. Он стал моим наставником тогда, когда у меня не оставалось в жизни ничего другого. Он помогал мне тогда, когда многие другие его коллеги с радостью добили бы меня. Я был обязан ему жизнью — в прямом и переносном смысле.

Поэтому самым последним делом было бы для меня сорваться, каким бы усталым или израненным я себя не чувствовал. И потом, старик запросто мог надрать мне задницу. Поэтому мне удалось говорить почти спокойным голосом.

— Какого черта? Вам-то зачем в это лезть, сэр? Я больше не ваш подмастерье. Как-нибудь сам за себя отвечу.

От него моя злость, разумеется, не скрылась. Я и сам знаю, что игрок в покер из меня никудышный.

— Я пытаюсь помочь тебе, сынок, — сказал он, подняв на меня взгляд.

— Мне столько все помогают, что я едва на ногах держусь, — заверил я его. — Вампиры дышат мне в загривок, жабы сыплются с неба, я исключен почти отовсюду, опаздываю на собрание, и мне же еще торчать теперь здесь и подлизываться к Старейшинам, чтобы повлиять на их голосование?

Эбинизер обиженно выпятил вперед бороду.

— Гарри, — сказал он, постукивая посохом по земле в такт словам для вящей убедительности. — Гарри, это не игрушки. Стражи и Мерлин настроены решительно против тебя. Они не будут сидеть, сложа руки. Без поддержки в верхах Совета тебе придется туго, Хосс.

Я покачал головой, вспомнив ледяной взгляд Мэб.

— Хуже, чем есть, уже не будет.

— Черта с два не будет. Они запросто сделают из тебя агнца на заклание.

— Может, так, а может, и нет. В любом случае я не собираюсь плакаться перед Советом, его Старейшинами и кем угодно другим.

— Гарри, я ведь не прошу тебя стать на колени и молить о пощаде, но если ты хотя бы…

Я закатил глаза.

— Что? Предложу им пару любезностей? Продам свой голос одной из фракций? В жопу все это… простите за язык. У меня хватает проблем и без… — я осекся и сощурился. — Вот уж от кого я меньше всего ожидал попыток втянуть меня в интриги Совета.

Эбинизер удивленно уставился на меня.

— Чего?

— Того самого. Помнится, в последний раз, когда мы говорили на эту тему, вы считали, что вся эта вонючая шарашка зажравшихся снобов только и думает, как бы подсидеть друг друга.

— Не говорил я такого.

— Еще как говорили.

Лицо Эбинизера опасно покраснело.