— Это Полинку, что ль — в заложенницы? Мать честна! И тут башибузуки! А ведь, вроде, она сама с им пошла, — почесал он макушку. — М-да-а. Ты, Аронеюшка, меня послухай — хитрость она завсегда лучшей, — подмигнул он жёлтым глазом. И вдруг спохватился: — Чо эт я тут расселся! Разговор у меня к тебе, Аронея, есть! Хотел ишо ночью наведаться, да не было тебя! Щас всё и расскажу! — приговаривал он, поднимаясь вместе с клубами пыли. А эти образины пущай пока тут побудут, а мы с тобой внизу покумекаем. Нам лишние уши ни к чему! Я в хате ведь всё чую — моя телиторья. Как Ратобор заявится, вмиг спознаю. А може и ты слово како знашь — штоб их это… невидимо спрятать? От аспида Ратобора. Пластуны, я слыхивал, завсегда так — невидимо везде пробиралися и дажеть на всё невидимость набрасывать умели. Ты это могёшь! Я ить тебя боле не видал, как токо эти аспиды появилися, — прищурился он.

— Набрасывать? Надо будет пробовать, — задумалась Арония. И воскликнула: — Нет, не стоит! Если Силантий с Евдокией исчезнут, то Ратобор почует и за ними явится. Так что пусть пока так валяются. И дышат пылью. Ты ж мне знак дашь, если что? А я буду с ним разбираться…

Она, считала, что надо попробовать мирно с Ратобором поговорить — у него бабуля в заложниках. Но как ей избежать союза с ним — любого? С ним, кто не выполняет обещания, не ведая угрызений совести!

«Используя силу, не переходи границ дозволенного. Иначе в следующий раз так поступят и с тобой. Ошибка может стоить тебе жизни».

Ей надо понять причины странного поведения Ратобора. Тут он — влюблённый, предлагает вместе работать, там — после того, как распивал с бабулей кофе с сырниками, похищает самого близкого ей человека. А потом и вовсе — натравил оборотней, которые, судя по всему, не собирались с ней церемониться. С этим надо разобраться. Придётся ей как-то добираться на Мальдивы и говорить на его територии. Ловко же он всё рассчитал, тёмная душонка! Надо бы всё ювелирно обделать! Чтобы бабуле не навредить. Ладно, после решу…»

— Ну, что ж — пусть они тут валяются, — согласилась Арония, сердито покосившись на присмиревших незваных гостей. — Вот только Силантия немного успокою, — решила она, подходя к рычащему медведю, — а то он уже всех соседей переполошил.

— Ага, утихомирь невежу, — согласился Михалап.

А Арония, нажав некую точку на шее у медведя и подтолкнув его в мохнатое плечо, дала ему мирно растянулся и уснуть. Михалап уважительно наблюдал за этой процедурой.

И вот они с домовым уже оказались в доме, вмиг пройдя через потолок. Повторно у девушки это вообще походя получилось. И расположились, как обычно в её спальне — Арония на диване, а Михалап, с подносом, стоящим у его ног — на ковре. У каждого в руке была чашка с горячим чаем — электрочайник обеспечил.

На кухне девушке почему-то не хотелось чаёвничать — там сегодня сидел этот… И на грязном столе валялась его магически возникшая записка…

— Что ты хотел рассказать, Михалап? — спросила девушка, прихлёбывая чай. — У тебя есть о Ратоборе важные новости? А то спать очень хочется.

— Ещё какие важные! — воскликнул домовой, выглядевший сейчас довольно комично:

На его боках висели пыльные ленты от бывшей фуфайки, его подранные стёганные штаны украшали клоки ваты, пыльные космы на голове всё ещё стояли дыбом, а на лице были натыканы лечебные клоки паутины. Одни кирзовые сапоги без ущерба перенесли баталию с Полуночницей, а равномерный слой пыли их, вроде, даже и подновил.

— Может, ты сначала в ванной искупаешься? — с сомнением проговорила Арония, изучая его в безжалостном дневном свете. — Пока бабули нет.

— Да погодь ты! — отмахнулся Михалап. — Я и при ей могу скупнуться. Всё ж равно не видит меня! Да и не люблю я это — раз лет в тридцать моюся. А то магия слабнет от пару-то. Ты слухай сюда, Аронеюшка! Я ить был вчерась у Старинушки в его лесной сторожке — как ты спосылала! И он много чего мне понарассказал антиресного про этого аспида Ратобора, — сказал он и откусил сразу два сырника, обмакутых в сметану.

Арония, отхлёбывая чай, внимательно слушала рассказ домового о посещении им Старинушки в дальней избушке.

— Ентот Старинушка живёт шибко давно, — говорил Михалап. — Его знавали не токмо мой дед Харей да бабка Апраксия, но и их отцы, а може ищо и ихи деды.

— Да что ты всё его Старинушкой зовёшь? — удивилась Арония. — У него же есть имя, как его зовут?

— А никто и не знает — как его по имени то звать, а сам он не признаётся. То ли забыл, то ли говорить не хочет. Так и зовут все — Старинушка, — ответствовал домовой.

— Так, может, ему и верить нельзя? — недоумевала Арония. — Мало ли что этот ваш Старинушка на рассказывает! Может у него старческий маразм давно развился до хронических размеров, раз уж и имя своё не помнит.

— Нет, тута ты не сумлевайся, Аронеюшка. Это лишь его дурачества. А в нашем домовом народе он издавна самый почитаемый и мудрый домовик. Только уж на покое давно и не хочет никого видать. Сколько ж ему ещё веков эти домы с их домовиками на себе тащить? Говорит — народ измельчал, к домовым почтения нету, мир кудысь не тудысь катится, а он такого не терпит. Только не дают ему отдыхнуть от забот. Всё бегут да совета спрошают. Вот и ушёл Старинушка к Лесовику. Да его — всё одно, и там нашли и теперь все идут в ту избушку — к нему за советом. И за разрешением разонорядных споров да неурядиц. А кто ж ишо так ладно посоветует-то? Старинушка наш Устав Домовый до последней буковки знат. У него ентот, как его — муразьм, только насчёт свово прозвания, да и то — из вредности одной. А с остальным порядок. Ты ему верь, Аронеюшка. Я ить, по сравнению с ним — дитё неразумное.

— И часто ты у него бываешь? — полюбопытствовала Арония.

— Дык вот лет восемь назад и был — как Белоглазы хату Акимову продать надумали. Спрашивал у него, чо мне теперя, сиротинушке, делать? Уйти отселева вовсе или дале хату Акимову беречь? Он ответствовал справедливо. Мол — хата твоя с добрым хозяином была — честным служилым, за родину пострадавшим, жаль её бросать. Так што оставаться б мне в ней надоть. И никому житья не давать до той поры, пока сызнова не сыщутся добрые хозява. Об их и заботиться. А не найдутся, так уж тогда и Акимовой хате вовсе конец. Нечего всякой шушере там располагаться. Я всё по его слову и сделал. Пока вы со стар… с Полинкой здеся не заявились, всем прихожалым чих-пых давал. А о вас забочусь вот! — кусанул он от сырника и запил чаем.

— Ага. Помню я, как ты о нас заботился. Чуть бабулю вовсе не ушатал — полами качающимися.

— Дык а чо ей сдеялось? Крепкая ишо ста… Полинка. Я ж её на то и спроверял! Шоб здоровше была! — вывернулся Михалап.

— Ну, допустим, моя бабуля кремень оказалась. На своё счастье. И что проверку прошла без урона, радует, — усмехнулась девушка, отхлёбывая чай. — Считай, за это я тебе и дала трёпку, Михалап.

Тот только ухо потеребил — до сих пор ещё зудело, наверное. Ведьмы они такие — надолго науку внушают.

— Ладно, проехали! Ну так что там присоветовал тебе Старинушка в этот раз? — перешла к делу Арония.

— Дык поначалу ничо и не присоветовал. А сперва мы с ним совет держали, — солидно проговорил домовой.

Важничал, наверное, реабилитируя своё ухо, к которому от некоторых не было оказано должного уважения — как положено домовикам, о чём так сожалел Старинушка.

— О чём совет ваш был? — вздохнула девушка.

— О вас, о людях! Такие дела у нас да со столь уважаемым домовиком с наскоку не делаются! — значительным тоном пояснил Михалап. — Я его сперва ввёл в курса, обсказал ему всё про вас, своих новых жиличек. Он вас одобрил и сказывал, что вы — не шелупонь какая.

Арина хмыкнула.

— А шелупонь это кто? — спросила она. — Ну и словечко!

Подходящще словечко! — заявил домовой и пояснил: А каково им ищщо прозвание-то дать? Хучь внукам Белоглазам, што про своё казачество забыли да родовое гнездо отдали за полгроша? Пропойцам всяким, што последнего умишка из-за рюмки лишаются? Тем, кто в дому грязи разводит? Все оне — без царя в голове и без совести в душе! Вы — добрые хозяевà, — солидно заметил Михалап. — У хате завсегда порядок, род свой почитаете. А Полинка вон и вовсе с хороводницами ходит по собраньям да сходкам — с плясками. Людей радует, а инши бабёнки токо и знают на лежанках отдыхать, да смириалы глядеть. Честь ей и хвала за это — затейница! Хучь и подношенная ужо, но бодрая и к людям с душой. Опять же ж, ты — хучь и молода ищщо, а башибузуков ужо споймать подмогла, людей вовсе чужих от смертушки выручила. Я ж слухал всё, когда ты разговоры вела со ста…, с Полинкой. И пластунство теперь вот знашь — древнючую драку воспряла сызнова! А ить её тебе твой батько передал, от граней вышедший — не кажному таковой почёт оказывают. Да и тебе это на пользу ведь! Шелупони оно б токо во вред пошло: грабить да убивать спочали б, деньгу неправедну зашибать. С краденного. Тьфу! — смачно плюнул он, предварительно хорошенько прожевав и проглотив кусок булочки.