Арония даже загордилась немного — сам Старинушка её одобрил! И бабулю-танцорку — тоже. А она ведь считала её бальную студию блажью. Но Старинушка всё правильно рассудил — действительно мудрый домовой.

— Енто Ратобор — вот он самая што ни на есть шелупонь и есть. Ну, об ём дело впереди, — продолжил домовой, прихлебнув ещё глоточек чая.

— Так поскорее уже давай! — не выдержала Арония. — Про Ратобора!

— Погодь, не торопи! — важно поднял тот мохнатую руку. — Мы со Старинушкой два самовара чая выпили — с плюшками, пока всё это дело обмусолили. А я вот за одну кружку должон успеть тебе усё докласть, — кивнул он на свою пустую чашку. — Эт те не бирюльки катать!

— Сейчас добавлю! — спохватилась Арония и долила ему заварки — из заварника, и кипятка — из электрочайника, стоявших на тумбочке. Сахару он сам сыпанул — ложек шесть.

— Так вот — попросил я у его помощи, — одобрительно поглядывая и хлебнув из чашки, продолжил Михалап. — Мол, чо тебе, Старинушка, вопче звестно про Ратобора? Ты живал ить в то время. Хочу енто вызнать, чтоб моей молодой жиличке — ведьме Аронии, с им конфуза не было. А то сватает.

— Я не ведьма я — ведающая, — поправила его девушка.

— Для меня то едино яйцо, только сбоку! — отмахнулся домовой. — Така ведающая, што ухо ей не подставляй! — припомнил он. — Так вот, и говорю я Старинушке, мол, чьих Ратобор кровей да чем кормится? Хотя я и сам дотоле слыхал, что башибузук он знатный. С краденного живёт, совесть у его щербата. Но что моё слово? Олово! А у Старинушки — золото. Мало ль — вдруг я чо напутал? Моя ж память похужей, чем его. И тут Старинушка такое мне понарассказал, что я ужо и не знаю, как быть… — почесал домовой всё ещё пыльную и стоящую дыбом после драки шевелюру. — И как мы с тобой, Аронеюшка, с ентого дерь… с неприятностей живыми-то выберемся? — загорюнился он. — Жаль таку жиличку ентому чорту беспонтовому отдавать!

— Да не тяни ты, Михалап! Не отдадимся! — поторопила его Арония. — Что тебе Старинушка понарассказал?

— Шо ты подгоняшь меня? Не запрягла ишо! — рассердился домовой. — Слухай сюда!

Родом ентот Ратобор, не хухры-мухры — родовитый ён, из древнючих тмутараканских князей Игловичей. Токмо в той княжьей семье Ратобор был высевком, пустой половой. Из трёх братьев два — родительска опора, а он — одни беды. Неслух сызмала, гулеван и вор. Подросши, стал с дурной компанией водиться, голытьбой да разными беглыми, разбоем живущими. А опосля и вовсе в ученики к одному ведьмаку Смугляку подался. Арапу, чи как его. И выучился у него золото абы с чего делать, да клады по оврагам искать. Старинушка гуторит, что Ратобор завсегда хотел богатеть на дурняка. Ведь князья-родители его долю наследну у него отняли — неслух он, да и род опозорил.

— А что, клады искать можно научиться? — удивилась Арония. — Он говорил мне про то, да я думала — врёт.

— Не токмо можно, а ентому нужно учиться, Аронеюшка! Дело-то непростое, опасное, хоть и денежное! — всплеснул Домовой руками, чуть не разлив чай. — Клады ить мало что найти, их надоть ищо и правильно взять. Да так, чтоб вовсе не помереть.

— С чего помереть? — не поверила Арония.

— Со страхований.

— А ты умеешь… их взять? Ты ж давно живёшь, небось!

— Смеёшься? Як бы ж я умел клады брать, стал бы я от всякой шелупони царские рублевики собирать? — отмахнулся Михалап. И почесал макушку: — Тут рази что с гномами дружбу завесть — у них ентого добра хватает. Кажэн Клан гномий на самоцветах и горшочках с золотом сидит. Но они ж такие злыдни, шо… Рази ж поделятся, хучь и по дружбе? Ну, ладно, Аронеюшка, об ентом мы опосля як-нэбудь погуторим. Ежели так уж тебе столь антиресны такие ужасти, — хитро покосился он на неё.

— Да, да — потом! Сейчас давай про Ратобора!

До гномов ли тут с их горшочками! Хотя, похоже, Михалап и в этом неплохо понимал.

Тот кусанул сразу полбулки, запил чаем, и продолжил:

— Так вот! Выучился этот неслухмяный княжич Иглович, всё ж, у Смугляка этим кладовым премудростям. Хучь, сказывают, что тот арап был шибко злой — бил учеников так, што разбёглись они от него. Один Ратобор всё стерпел — шибко, знать, забогатеть хотел. Наследство-то его — тю-тю! А опосля, как на волю вылетел и кладовую науку до тонкостев изучил, погано от него стало Хранителям кладов. Многих он разогнал, а то и под корень извёл. Да и людям за золото немало кровей пущал, сказывают. Зато и при царе, и поныне он — почтенный бизнем… бизмесме… В обчем — купец ажно первой гильдии! Знатно на чужих капиталах разжирел, в тузах теперя ходит, кареты железны сменяет, самолётну машину и ту споймал и летает на ёй!

— Выходит — не врал он мне, — задумчиво проговорила Арония. — А я-то ему зачем? — вздохнула она. — Меня на остров затащил, бабулю мою выкрал, а раньше, у Фаины — Евдокию с Силантием похитил, а потом и вовсе на меня их натравил. А ведь обещал, что оборотни меня не тронут! И ещё любимой в записках обзывает! Клептоман несчастный!

— Хто? Клеп… наман? Чи як? — прищурился домовой на новое словцо. — Как ето?

— Так зовут тех, кто на руку слаб и при этом мозги напрочь отключаются, — как могла, пояснила ему Арония. — Чего этому клептоману от меня надо?

— А-а, вот то-то ж и оно — чего ему надоть? — кивнул домовой. — В жисть бы сам не догадался, да и тебе б не подсказал! Ежели б не Старинушка! Он ить про всё знат! — хлопнул он по пыльной коленке. — Да и Лесовик — тожеть кое-что!

— Лесовик? А он-то причём? И откуда твой Старинушка про всё знает? Сидючи в своей лесной избушке.

— Так ить Старинушка раньше в чинах был. И всё от домовых знал — они ж ему скоко веков — как Главе Домовиков, усё до тонкостев за своё житьё-бытьё докладали — кто постояльцы, да как себя держут, да какой им укорот дать, а нет — помочь чем? И тот, што во дворце Игловичей жил — такожь докладал ему. И совета спрошали. А Лесовик енто другое — ентот важный свидетель, — значительно проговорил он это культурное словцо.

— Чего свидетель?

— Того, чего с видел! Об етом я тебе опосля скажу, — отмахнулся Михалап, откусывая булку. — Не торопи! Сперва я за мать твою, Арину, сказывать буду.

Арония напряглась, не ожидая от этого «сказывания» ничего хорошего. Даже чай ей стал горчить и она его отставила.

— Арина ить до Ратобора всякими гаданиями да приворотами промышляла. Сильнющая ведьма была — народ толпами к ней пёр! Во дворцах нраморных живала, с коломнами. Как его… Вот — весталка она была! — хлопнув себя по лбу, вспомнил он. — А лет двести тому как, стакнулась она с Ратобором и бросила свои гаданья. Тожеть клады стала с им искать, да Хранителей изводить. Мабуть, это дело ей подоходней показалось. А может веселья и приключениев схотела поболе? Арина ж непосидящей завсегда была, говорят, куролесила меж гаданиев, пиры закатывала — с музыкой да плясками. Арфистка! — презрительно махнул он рукой. — Так ить и люди к ней сбирались… так себе люди. Она хоть с ними и ругалась порой, а ведь другие к ней не шли. Ну вот, разбойник Ратобор ей в друзья и набился. Ентот по ндраву ей пришёлся, хучь они и не супружничали. Она с другими гулеванила, — покосился на Аронию домовой. — Уж не обессудь! Так Старинушка сказывал, а ему доверять можно. Ну вот. Он говорил — кажын клад енто чьи-сь горькие слёзы да кровя рекой. Редко какой нажит честными трудами, чаще — разбоем. А если и честными, то опосля весь кровью обмазывается — свойствие у кладов такое. Манит он плохих людей да нечисть. И ведь ко всем кладам погань находится: то Хранитель припал — греется о кровя, то заговоры злые стоят на них незримо, от коих дажеть энти Хранители бегут. Но чаще, всё ж, они, Хранители, схороны ценны всяки сторожат. Клад простому люду ни за что ить не взять, ежели ентого Хранителя и заговор не убрать. А може то и хорошо — к беде ведь его найти и к ишо большим кровям. Да и кто его возьмёт — ежели без особого уменья, то на месте смертью и помрёт, аль окочурится вскорости. То ль от Хранителя злого, то ль от заговора, аль от морока да лихоманки — всё одно. А клад сызнова в землю уйдёт, аль пойдёт кроваву жатву брать!