И Колетт еще раз повторила:

— О, Роберт! Доброе утро.

Он взглянул хмуро, пытаясь понять, насколько велико ее забытье, но кивнул.

— Доброе.

Колетт захотелось посмотреть, как Роберт выпутается из щекотливой ситуации.

— Как я у тебя оказалась? Где моя одежда?

Не понимая, зачем она это делает, Колетт кокетливо улыбнулась, снова позволяя эмоциям вести себя. А те шептали, что Роберту нужно понравиться, что необходимо выторговать себе условия получше, чтобы спастись от преследования по моральным принципам, а может и обрести хлеб с маслом...

Роберт выкручиваться не стал, глядя на Колетт прямо в упор своими голубыми глазами, сейчас совершенно нейтрально, без одобрения или отторжения.

— Ты что, совсем ничего не помнишь?

Губы Колетт, закутанной в пушистый халат, дрогнули, опустившись полумесяцем, а ее голос поначалу громкий, становился все тише и тише.

— Значит... это был не сон? Ты правда... меня изнасиловал? Мой второй в жизни раз... был таким?

Роберт с трудом удержался от желания сплюнуть на пол, свой дом он берег.

— Во дурища!

Колетт стояла, опустив голову, ее нереально длинные ресницы отбрасывали на смуглые щечки тени.

Низкий голос Роберта вдавливал ее в пол.

— Это же как с таким «опытом» отправиться к акуле?! Хотя да, — интонация Роберта отразила его задумчивость, — только без опыта к ней и попадешь. Либо совсем прожженной сукой.

Чудесные фиалковые глаза Колетт наполнились печалью.

— Покажи, где у тебя ванная... И где мое вечернее платье... Не могу же я все время ходить в халате... И спасибо, что ты вылечил меня и приютил.

Роберт мимолетно улыбнулся и тут же посуровел.

— Спасибо сыта не будешь. Платье твое висит в шкафу на плечиках там, где ты спала. Примешь душ, затем спускайся вниз, будем есть. Потом пойдешь в магазин, купишь себе одежду, подходящую для уборки дома, и за работу.

Колетт удивилась:

— Что, прямо сразу?

Ответом ей была кривая усмешка.

— А что тянуть? С проституцией ты не тянула, пошла сразу, как тебе предложили деньги, а от нормальной работы нос воротишь?

Колетт взглянула умоляюще.

— Зачем ты так жестоко со мной?

Но Роберта это не тронуло. Слова презрительно слетели с его капризных губ.

— А иного ты не заслуживаешь. Докажешь, что нормальная, будет иначе.

Случившегося дальше Роберт, мягко говоря, не ожидал.

Колетт развернулась на сто восемьдесят градусов и стремглав бросилась в комнату, где провела ночь. Последовав за ней, Роберт увидел, что Колетт упала на кровать, схватила подушку и, тесно-тесно обняв ее, принялась рыдать.

Столько слез за одни сутки... Давно Роберт не видал подобное.

Джунко тоже любила поплакать, но у Колетт был явно другой характер.

Рыдание злое, преисполненное ярости, Роберт чувствовал, как сильно Колетт мечтает обладать его мускулами, а если бы только подушка превратилась в его шею!..

Колетт закричала:

— Кто дал тебе право судить и, тем более, карать меня?! Мне было очень, очень больно — и за что?! За то, что я стояла статуей и пила шампанское, а потом шла, трясясь, по ночному городу?! Экономя каждую копейку! Ты изверг и урод, ненормальный псих!

Щека Роберта нервно дернулась, он готов был ударить обвиняющую его наглую женщину от захлестнувшей, зашкаливающей ненависти к ней, но сдержал себя, и его тяжелая рука опустилась на дрожащее плечико Колетт достаточно мягко.

— Думай, что говоришь.

Колетт, приподнявшись и продолжая сминать подушку, тоже глядела на Роберта с ненавистью — теперь ненависть распирала ее.

— У меня никого нет, ни сестры, ни родителей, никого! Я могу рассчитывать только на себя! И только мне решать, какие мне выбирать пути! Мне делать ошибки! Уверена, ничего хуже, чем сделал ты, случиться просто не могло! Проклятый садист!

Это подействовало на Роберта отрезвляюще.

Он нехотя признался:

— Да, я неуравновешенный.

Колетт вскочила на постели, подушка отлетела в сторону, фиалковые глаза метали разящие молнии, а прекрасные волосы рассыпались по плечам.

— А мне что с того?! Лечись! Ничто, ничто тебя не оправдает! Гора мышц и напал на почти ребенка!

На этом ее запал кончился, и Колетт снова разрыдалась, на этот раз жалобно, подвывая от душевной тоски, обхватив руками колени, спрятав милое с широкими, как у котенка, скулами личико.

И Роберт сделал то, что не ожидал от себя, не педагогичное, ему не свойственное.

Неловко уткнувшись лицом в пышную копну девичьих волос — Колетт, плача, не успела от него отшатнуться, Роберт начал быстро и страстно, словно воруя, целовать ее.

Колетт опомнилась.

— Прекрати! Прекрати, не смей!

Но Роберт будто впал в исступление и жарко шептал:

— Прости! Прости! Глупая, у тебя есть я! Я! Ты можешь рассчитывать на меня!

— Но я же не блондинка! — Колетт вяло сопротивлялась, отталкивая Роберта маленькими ладошками больше инстинктивно, опасаясь резкой перемены его поведения, чем в самом деле не желая его ласки.

— Да что ты заладила: блондинка-не блондинка! — Роберт раздраженно сел на край кровати, и та слегка прогнулась. — Я жил с такой блондинкой, лучше которой мир представить не может, и что?

Колетт охнула. Роберт сидел, широко расставив ноги, свободно положив локти на колени и опустив короткостриженную голову, Колетт мягко обняла Роберта за плечи, прижавшись к его плечу подбородком.

— Вы расстались с Кэйли? Я очень мало знаю, но я слышала про тебя и нее...

Роберт мрачно посмотрел на Колетт.

— Да, думаешь, почему еще я сюда вернулся? Потому мне нужна домработница.

— Только домработница... А зачем ты сейчас целовал меня?

Отклик Роберта, суровый и глухой, словно темная страсть нехотя пробилась наверх, изо всех сил скрываемая Робертом, ошеломил Колетт.

— Потому что ты очень, невероятно дорога мне! — и внезапно улыбнувшись, Роберт добавил: — Я в курсе, как ты бесстыдно на меня смотришь, когда думаешь, что я не вижу.

Колетт опустила чарующие ресницы.

— Ты будешь считать меня шлюхой, если я честно скажу, что думаю?

Низкое хриплое: «Скажи» было преисполнено эротизма.

Колетт быстро, словно боясь быть прерванной, заговорила:

— Я знаю, каким страшным ты можешь быть... Дай мне узнать, каким нежным ты бываешь, тоже... Сотри этот кошмар, оставь... только хорошее, — и она быстро пояснила: — Я про отношение. Про обращение. Про жизнь вообще...

Колетт не играла, произнося то, что она в самом деле думала.

Роберт уже целовал ее выступающие смешные ключицы.

— Я искуплю все. Каждую слезинку.

Магнус резко уменьшился в росте, и земля яростно кинулась навстречу Тамико. Тамико сгруппировалась.

Доспехи исчезли, Магнус пришел в свой привычный вид: белая просторная рубаха с воротом, открывающим мускулистую грудь, темные не широкие, но и не узкие брюки. Магнус был консервативен в выборе одежды.

Не давая пленнице опомниться, раскрыть рот и вымолить себе пощаду, Магнус начал:

— Я говорил тебе не трогать эти эликсиры. И что? Выпиты все! До капли! Ты прокралась, как последняя пьянчужка, и все осушила! Предлагаешь мне ставить охранные заклинания в собственном доме?!

Тамико лежала в полутемном подвале лаборатории ровно на спине, руки по швам, прижатая к прохладным плитам пола, а Магнус, чьи черты поражали совершенством, восседал на ней сверху, удерживая гладкие бедра Тамико своими и зафиксировав ее запястья так, чтобы Тамико не смогла пошевелиться.

Телепортация в непосредственной близости от настолько сильного существа, как Магнус, не действовала, он пресек бы, так что Тамико только досадливо поморщилась.

Шансов сбежать ноль.

И потому, подстегиваемая безысходностью, Тамико заговорила развязно:

— Да, я их выпила! И ничего я не кралась, спокойно подошла, откупорила и выпила! Потому что они очень вкусные.