Поговаривали о том, что будет выходить новое издание по линии профессионального клуба журналистов.

В те годы у читающей публики пользовались большим успехом стихи, написанные в классическом стиле восточной поэзии, и отдельными книгами выходили стихи великих классиков-поэтов нашего народа, собранные знаменитым тогда ученым — Салманом Мумтазом.

И в журналах, таких, как «Коммунист» и «Шарк гадыны» («Женщина Востока»), целые полосы отводились под публикации новых стихов. Но скажу честно, стихи эти мне не нравились, они казались слишком далекими от волновавших всех нас, и меня в том числе, событий.

Особенно часто я встречал имена Балагардаша Муршида, который подписывал свои сатиры псевдонимом «Сожалеющий», и Бадри Сеидзаде.

Однажды в «Литературной странице» я прочел стихи «Краски», но, надо признаться, мало что понял. «Все в жизни — краска, как покрасишь — такой цвет и будет». Вот, в сущности, смысл стихов. Но в них был подтекст! Наш преподаватель по общественным наукам Зейнал Гаибов на одном из занятий вместе с нами разобрал эти стихи и сказал нам, что они несут в массы пессимизм, лучше таких стихов не читать.

Множество наших книг (а мы не пропускали ни одной — читали все) были написаны под сильным влиянием турецкой литературы. Незаметно мы сами стали вплетать в свою речь немало турецких слов. Но на торжественных вечерах все с удовольствием декламировали стихи нашего великого Сабира, написанные сочным народным языком, которые без труда заучивались наизусть. Это были стихи, близкие нам по духу: стихи о рабочих, о женской доле, о родном крае, о школе. Особенным успехом пользовались гневные строки о тех, кто равнодушен к бедам и страданиям народа.

Я часто посещал спектакли Государственного драматического театра и помещавшегося на Приморском бульваре театра под названием «Сатирагит». Здесь часто проводились литературные вечера.

Довольно известный в то время поэт Алиага Вахид демонстрировал умение в сочинении стихотворных, экспромтов на заданную тему или рифму. Его выступления вызывали бурю восторгов. Иногда знаменитые актеры драматических театров, такие, как Гаджи Ага Аббасов и Мирза Ага Алиев, выступали с чтением стихов классиков нашей литературы.

Спектакли и литературные вечера, в которых слышалась народная речь, и произведения выдающихся мастеров поэтического слова, незаметно вели борьбу с засорением нашей речи турецкими словами.

Особую роль в те годы играл замечательный журнал «Молла Насреддин», главным редактором которого был прекрасный писатель Джалил Мамедкулизаде (его псевдоним — Молла Насреддин). На страницах журнала велась постоянная работа по очистке нашего языка от чуждых влияний. Мамедкулизаде высмеивал людей, которые для выражения своих мыслей пользуются вычурными арабскими, турецкими и фарсидскими словами, ленясь найти в родном языке слова, понятные простому народу. В коротких юморесках он развенчивал любителей выспренней речи — кое-кого из интеллигентов, которые стараются хоть таким образом отличиться от простолюдина.

Журнал «Молла Насреддин» влиял на весь жизненный уклад тех лет. Мир печати был сложным, клубы и читальни — шумными, в них спорили до хрипоты, а газеты и журналы — захватывающе интересными.

Среди молодых литераторов постоянно возникали и так же скоро распадались литературные группы и сообщества. Одни превозносили турецкую литературу и рьяно защищали ее от нападок тех, кто поклонялся западным прозаикам и поэтам. Были группы, которые желали приблизить литературный язык к народному, изучали фольклор, песни ашугов. Их не оставляли в покое те, кто стремился к развитию литературного языка. «Примитив!» — кричали радетелям за народность языка. А представителей других групп упрекали в том, что язык их произведений сух и напоминает канцелярский.

Между литературными группировками шли постоянные споры, ожесточенные схватки. Как бы там ни было, но они помогали настоящим поэтам и писателям оттачивать мастерство.

Мы внимательно следили за событиями, разворачивающимися в мире. В то время у всех на устах были разговоры по поводу прокладки в городе трамвайных путей, обсуждался ультиматум лорда Керзона, воинственные выступления Ллойд-Джорджа и Чемберлена… Страна наша крепла, и это озлобляло ее противников.

Созывались митинги в рабочих районах нефтяного Баку. На заводах, промыслах, в рабочих поселках принимались многочисленные резолюции о «защите нашего отечества до последней капли крови от происков врагов!».

На митингах принимался текст приветственных телеграмм Ленину, чье здоровье вызывало тревогу и опасения. Вождю желали полного выздоровления и скорейшей возможности «встать у руля партии и государства».

Общие собрания часто принимали постановления крепить дисциплину труда на нефтяных промыслах, многие из которых были восстановлены или только недавно вступили в строй.

Слушатели школы часто ходили на такие собрания и митинги.

Это было тревожное время. Горы нашего края очищались от банд и разбойничьих шаек. Жизнь постепенно входила в размеренную нормальную колею. В деревнях открывались школы, медицинские пункты. Сирот, бездомных и беспризорных, ютившихся на задворках и под большими котлами для варки кира, которым заливали крыши, постепенно собирали в приюты и детские дома, где их отмывали и одевали, кормили и лечили, убеждая в том, что Советская власть — это их родная власть.

Наши слушатели не раз выступали перед бывшими беспризорниками, рассказывая им, чего может достигнуть человек, если будет учиться.

Мужское общежитие нашей партийной школы находилось на первом этаже главного здания школы на улице имени Двадцать восьмого апреля, переименованной так в честь дня, когда в Азербайджане установили Советскую власть. Ранее эта улица называлась Телефонной. А женское общежитие — в клубе Али Байрамова на улице Полухина. Но все собрания, торжественные вечера и концерты проводились в главном здании, где была и кухня и столовая.

Кормили нас обильно и вкусно. Белый хлеб стоял в тарелках на обеденных столах, и каждый ел сколько хотел. Слушатели шутили: «Мы живем при коммунизме!»

Столовая была своего рода клубом, где мы обсуждали злободневные новости, веселились.

Самым интересным событием последнего времени был пуск бакинского трамвая. За всеми столами разговоры велись только об этом. Но не только в школе — во всем городе обсуждалось это городское нововведение. Даже в театре «Сатирагит» сочинили прибаутку. «О спаси-упаси от трамвая!.. Он гудит, и звенит, и шумит! Когда ждешь — не дождешься его, а как проскочит мимо — беги, догоняй, не то убежит!» И что-то еще в таком духе. Но именно стихи о трамвае не пришлись по вкусу зрителям, все возлагали большие надежды на этот вид городского транспорта, — на фаэтоне далеко не всякий мог позволить себе поездку, а трамвай был доступен каждому.

Зато другие выступления «Сатирагита» были встречены горячо: о пренебрежении в некоторых учреждениях к людям, которые не знают никакого другого языка, кроме своего, о завышенной цене на керосин в городе, где его производят, о нехватке врачей в деревне, куда не желают уезжать выпускники медицинского института, о волоките в разных организациях, о засилии невежд, о хулиганах, доставляющих массу хлопот бакинцам.

Театр всегда битком набит. Назавтра темы представления живо обсуждаются на Приморском бульваре, на базаре, в коридорах учебных заведений.

На меня особенно большое впечатление произвел литературный вечер, на котором читали стихи знаменитого в те времена революционного турецкого поэта Тевфика Фикрета: «Да, у гнета пушки есть, есть крепости и бомбы! Но и у нас найдется чем дать отпор врагу: несгибаемые руки, есть могучие кулаки, испепеляющий гнев, от которого никому не увернуться!»

Прошло довольно много времени, а от Керима не было вестей. К тому же я сам был очень занят — приходилось много заниматься, чтобы выполнить условие, поставленное мне директором школы: непременно догнать остальных. Мне надо наверстать упущенное и вместе со всеми сдать экзамены. И я, конечно, закрутился и забыл, что не ответил. Кериму, а он с такой заботой проводил меня в Баку… Но почему молчал он?..