— Как только наступят холода, на нас двинется шайка паши. Какой смысл нам оставаться здесь?

Как ни тихо были сказаны эти слова, но их услышали. Билал, недавно вернувшийся из Баку, громко заговорил:

— Если двинется — в каждом доме есть по ружью, а то и больше, да и патронов хватит. Не будем мы стоять и смотреть, как солдаты стреляют в нас!

И снова в толпе кто-то сказал:

— Прошли дни хорошей жизни у нас в Вюгарлы. Три года подряд неурожай: то хлеба погубила засуха, то град уничтожил их, то на корню сгорели всходы. Больше нет никаких сил: голод осаждает нас три года подряд.

Выходя из мечети, вюгарлинцы собирались на улице, никак не могли успокоиться.

Начало 1918 года выдалось холодным, морозным. Дороги засыпало снегом, замело даже почтовый тракт. Связь с миром прервалась. И в домах холодно. Жаровни с углями не могли обогреть дом. По ночам глиняные кувшины с водой замерзали и разрывались с грохотом. Мы могли согреться, только собравшись вокруг кюрсю — жаровни, которую ставили под металлическую табуретку и накрывали теплым одеялом. Мы натягивали на ноги концы одеяла, и жар тлевших под табуреткой углей разливался теплом по всему телу.

Если иногда и удавалось согреться, то голод ощущался постоянно, до спазм в желудке. Во многих домах запасы муки и зерна подошли к концу.

В школе, однако, занятия не прекращались ни на день. Теперь нам преподавал Эйваз-муэллим, учитель Эйваз. Однажды он задержал нас после уроков и рассказал об учительской семинарии в Горисе. Оказывается, семинаристы получают форменную одежду и обувь, на форменных фуражках — кокарда, а на ремнях — пряжки с гербом семинарии. Проучившись пять лет, семинаристы сдают экзамены и получают диплом учителя.

Я терялся в сомнениях: «Наступит ли когда такой день в моей жизни? Но могу ли я поехать учиться, если дал слово Гюллюгыз? Если Гюллю вместе с матерью и сестрой отправятся в Карабах, кто станет им помогать, как не я? Кто заработает для них деньги на пропитание? Разве это по-мужски — бросить несчастных женщин на произвол судьбы?» Долго раздумывал я и принял твердое решение: «Учение от меня не убежит. Гюллюгыз дороже всего на свете. Ну, не стану учителем, буду пастухом, лишь бы Гюллюгыз была сыта и счастлива…»

Мы редко виделись последнее время, но ведь любовь не измеряется количеством встреч с любимой?!

Матери Гюллюгыз не было дома. Старшая сестра готовила корм для скота, а Гюллю перебирала чечевицу. Только я хотел рассказать о своих планах, как она грустно прервала меня:

— В четверг мама приготовит плов, и мы пойдем на могилу отца.

Мне и без нее было известно, что у нас по четвергам посещают кладбище, таков обычай. Мне хотелось поговорить о том времени, когда мы будем вместе, но Гюллюгыз была печальной, неулыбчивой, и слова застряли у меня в горле. Что-то неуловимо изменилось в моей подружке. Раньше она радовалась любому поводу, лишь бы увидеть меня. Как она огорчилась, узнав о моем отъезде в Баку! Как обрадовалась, когда я вернулся… Но в чем причина? Или, может быть, мать настаивает на том, что Фирюза должна выйти замуж первой? А может статься, у меня появился счастливый соперник?..

В дом вошла Фирюза. Не взглянув на меня, она высыпала на поднос рис, уселась поудобнее и начала его перебирать. Гюллюгыз не обратила внимания на ее неуважительное отношение ко мне; обе склонились над своими подносами, их руки быстро сновали, выбирая что-то из горки, насыпанной перед каждой.

Не зная, что сказать, я неожиданно спросил у Гюллюгыз:

— Ваша корова уже отелилась?

Гюллюгыз, не отрываясь от чечевицы, тихо ответила:

— Ты прекрасно знаешь, что наша корова яловая. — Мол, чего спрашиваешь…

Фирюза исподлобья посмотрела на меня и отчего-то покачала головой. Я не выдержал и со злостью бросил:

— В чем я провинился перед этим домом, что на меня здесь смотрят как на врага?!

— Можно вообразить, что тебя здесь ждут не дождутся! — У Фирюзы был резкий, скрипучий голос — С тех пор как ты стал морочить голову Гюллю, все у нас в доме идет прахом! Ноги бы себе лучше переломал, прежде чем идти в этот дом, чтоб у тебя подошвы жгло огнем, как только повернешь к нашим воротам! — Я опомниться не успел, как Фирюза обрушила град упреков на Гюллюгыз: — А ты тоже хороша! Нашла себе пару, нечего сказать, молокосос! Что ты возишься с ним? Да будь он проклят аллахом! Ведь слышала, как говорила Гызханум, что он хотел обесчестить ее Телли? Щенок, собачий сын, только крутится возле девушек старше себя!

Тут я обрел дар речи:

— Тебе, наверно, не дает покоя слава Гызханум? Хочешь стать клеветницей почище, чем она? Не стыдно? Зря ты лезешь в наши с Гюллюгыз дела, Фирюза-ханум. Завидуешь счастью младшей сестры? Тебя самое никто не берет, вот и льешь грязь на людей? — И, не давая сестрам опомниться, я крикнул самой Гюллюгыз: — А ты меня удивляешь! Не возразила своей сестре ни единым словом! Наверно, в ее словах есть зерна правды? — Я открыл дверь. — Ноги моей больше не будет в этом доме!

Не помню, как я добежал до своего дома. Молчание Гюллюгыз убивало меня. Я уже почти был уверен, что у нее новый жених, что она кого-то предпочла мне. Всю ночь я был словно в бреду: то мне виделось злое, ухмыляющееся лицо Фирюзы, то похожая на тень Гюллюгыз, то еще кто-то неизвестный. У меня голова раскалывалась от боли, я не знал, что предпринять. Одно мне было совершенно ясно: любовь моя к Гюллюгыз не проходила, я по-прежнему любил ее. Сердце разрывалось от боли, слишком многое напоминало мне Гюллю и мое недавнее счастье. Чтобы забыться, я принимался за домашние дела.

У нас в Вюгарлы издавна крестьяне объединяли свои силы во время пахоты и сева. Несколько семей общими усилиями одолевали это важное для будущего урожая дело. Объединяли весь рабочий скот: кто пригонял быков, кто ослов, кто давал свою борону или соху. Я упросил, чтобы мне доверили погонять быков. Рано утром, до восхода солнца, я садился на быка верхом и гнал его на пашню; ухватив ремни, которые были привязаны к рогу быков, щелкая бичом, я водил пару быков из конца в конец длинного поля, следя за тем, чтобы борозды были ровные, одна к одной. Кто-нибудь из мужчин шел за бороной, осаживая меня, если я слишком увлекался.

Поздним вечером мы возвращались домой, спину ломило, от усталости, в глазах плясали черные круги, но мне нравилась работа в поле. Мысли о Гюллюгыз не оставляли меня ни во время работы, ни по дороге домой, ни ночью. Я засыпал мертвым сном, но и во сне ко мне приходила моя подружка, словно наяву.

Однажды я так устал, что улегся спать не на крыше, как обычно, а в доме, но вскоре проснулся от тихих голосов. Меня разбудил шепот отца с матерью.

— Мне рассказала об этом Гызханум.

— Стоит ли придавать значение словам Гызханум, жена, ты же знаешь ее не хуже, чем я.

— Это не только она говорит, что братья Алигулу и Велигулу решили переженить своих детей. У Велигулу дочь хромая от рождения, ну кто ее возьмет, поэтому договорились отдать ее за двоюродного брата, сына Алигулу. — Рзу. Рза — красивый, сильный парень. Хоть он и неграмотный, но работящий и считается завидным женихом в Вюгарлы.

— Ну, а парень как, хочет жениться?

— Гызханум говорит, что, когда отцы решили женить его, он не рискнул пойти против воли отца: во-первых, сестру было жаль, она хоть и некрасивая, но добрая и покладистая, да и отцу не хотел перечить.

— А почему же сейчас отказался? Неужели новая невеста богаче? Ты же знаешь, что нет.

— Жена Алигулу говорит, что мать невесты приворожила их, наверно, особыми заклинаниями, поэтому все так внезапно переменилось. Да и девушка вскормлена на мельничьих хлебах…

Я приподнялся на постели, чтобы лучше слышать. У меня из головы не шло: «На мельничьих хлебах…» Хлеб мельника? В Вюгарлы было три мельника. У одного была жена, но не было детей. У другого трое сыновей. Третьим был покойный Мамедкули… Ведь это у него были дочери!.. В глазах и в горле что-то защипало. Я откинулся на подушку. Вот и пришло объяснение странному поведению Гюллюгыз!