— Ну нет! Я от них столько натерпелся!..

— Не от всех же?

— Ты забыл, Джабир, что борьба с беками означала в Курдистане классовую борьбу! Здесь не было, как в других уездах, жестокой гражданской войны, и слава аллаху, что не было, но проводить политику партии мы, коммунисты, были обязаны. А вот почему вы теперь ведете «гражданскую войну» с председателем исполкома, мне не совсем понятно!

— Ты забываешь, Будаг, что он взял еще на себя функции секретаря укома партии!

— Не взял, а, судя по всему, Центральный Комитет сам поручил ему исполнять их.

— Пусть от какой-нибудь должности откажется!

— Вот ты и выдал себя! Вас волнует больше всего то, что он занимает две должности, а Сазагов хочет одну из них урвать для себя! Но вы с Тахмазом отчего так волнуетесь? Что вам нужно от Джумазаде?

— Ничего! По-твоему, мы должны идти на поклон к Рахмату Джумазаде? — сердито бросил Джабир. — Не дождется он этого! — Я молчал. Джабир неправильно истолковал мое молчание. — Знаешь, Будаг, пойдем сейчас же к Аязу Сазагову, поговори с ним сам! Ты вовремя приехал! Мы должны поднять такой шум, чтоб его услышали и в Баку, и в Москве!

— Не слышал, говорят, люди маленького роста больше других мечтают о власти?..

— Да, кстати, Аяз крепко обижен на тебя.

— А причина?

— Не повидавшись с ним, ты пошел к Рахмату Джумазаде.

— Личных дел у меня к нему нет, если я нужен буду ему по служебным, пусть вызовет меня сам.

Джабир оценивающим взглядом смерил меня с ног до головы.

— Нет, Будаг, ты не тот человек, каким был семь-восемь месяцев назад.

Мне было обидно слышать это от Джабира, тем более что он не поинтересовался, как сложилась моя собственная жизнь за то время, как прервана была наша переписка. Ничего не спросил и о занятиях в Шуше. Но не об этом я сказал Джабиру:

— Ошибаешься, Джабир. Я все тот же. Только за это время научился отличать целесообразное от бессмысленного и вредного, не ослу же судить, что за плод хурма?!

— Ослу хоть уши подрежь, все равно газелью не станет! — зло отпарировал Джабир.

— А что думает по этому поводу Нури? — спросил я миролюбиво, не обращая внимания на горячность Джабира.

— Нури стоит на той же точке зрения, что и ты, — поморщился Джабир.

— Слава аллаху! Теперь я понимаю, отчего в своих письмах вы не писали друг о друге! А я-то ломал голову! Нет, решено! Здесь я не останусь! Хоть мне и предложили вернуться на свое старое место, а поеду учителем в сельскую школу.

— Ты рубишь дерево под корень!

— Поеду в Кубатлы! Там хорошая школа! Не пропадать же знаниям, которые я получил на учительских курсах в Шуше?

— Молодец! Хвалю за усердие! А кто будет бороться в уезде за справедливость и правду?!

— За правду можно бороться и другими способами: учить детей правде! Знаешь, Джабир, — сказал я вдруг, устав от этого бессмысленного спора. — Пойду-ка я спать…

Джабир еще раз попытался уговорить меня пойти к Сазагову, но я был неумолим.

Утром меня вызвали в отдел пропаганды и агитации, которым заведовал Сазагов. Но когда я пришел в уком, Сазагова в кабинете не оказалось. Его вызвали к Рахмату Джумазаде. Я сел в ожидании. Телефон на столе у Сазагова разрывался. «Наверно, трезвонит кто-то из его приспешников», — подумал я.

Войдя в комнату быстрыми шагами, Сазагов холодно поздоровался со мной.

— Жаль, что все наши труды пропали даром, — сказал он, опустившись в кресло.

— Не совсем понимаю, о чем вы говорите, товарищ Сазагов.

— Я говорю о борьбе с беками!

— Оказывается, вы тоже с ними боролись? — удивился я.

— Методы борьбы бывают неоднозначны.

— Возможно. Только я не улавливаю связи в вашем разговоре… Если говорить о борьбе с беками, то в сегодняшнем Курдистане их не осталось, не считая тех, кто честным и праведным трудом заслужил право быть в наших рядах.

— Старые беки ушли, зато новые появились!

— Кого вы имеете в виду, товарищ Сазагов?

— Тех, кто занимается самоуправством.

— В чем оно заключается?

— Рахмат Джумазаде безжалостнее беков и опаснее Бекирова и Зюльджанахова вместе взятых! — проговорил он, и в глазах его загорелся гнев.

— Факты?

— В Лачине многие коммунисты не имеют работы!

— Например?

— Коммунист с двадцать первого года Ислам Джавазов.

— Это тот, который метит в наркомы и не ниже?

— Коммунист с двадцатого года Азии Наджафов.

— А этот спит и видит себя директором банка, хотя не в ладах с арифметикой.

Незаметно в разгаре спора мы перешли на «ты».

— Позволь тебя спросить, Аяз: где ты работал, когда Рахмат Джумазаде приехал в Лачин?

— Ты ведь знаешь, в лекторской группе.

— А сейчас ты заведуешь одним из важнейших отделов в укоме партии — отделом агитации и пропаганды. Оглянись вокруг, посмотри, в каком кабинете ты сидишь. Чем же тебя не устраивает руководство Джумазаде? Чем он тебя обидел?

— Разговор, вижу, предстоит долгий… — неожиданно сказал Сазагов. И предложил: — А что, если мы выпьем с тобой крепкого чая с лимоном?

— Боюсь, что крепкий чай только прибавит мне силы для спора с тобой!

— А не кажется ли тебе, что ты, как говорится, противишься помолу зерна, потому что жалеешь жернова?

— Я не противлюсь, товарищ Сазагов, просто твое зерно еще сырое, не просушилось как следует. А хлеба из сырого зерна не получится!

Он улыбнулся, сверкнув золотыми зубами.

— Ты все пытаешься меня задеть, Будаг, а напрасно. Говорят, чем больше крыша, тем больше на ней снега. Но приходит время, и снег тает. Авось и мы дождемся такого времени…

— Теперь я понимаю, Аяз: тебе трудно работается, потому что жажда высокой должности застилает тебе глаза на все другое.

— Я никогда не был ослеплен высокими должностями!

— Это отговорки. Борьба, которую ты ведешь, — только из-за власти! И те, кто тебя окружают, смотрят тебе в руки, что ты им в будущем пообещаешь в случае победы.

— Уж не Рахмат ли Джумазаде научил тебя этим доводам?

Я промолчал. В этот момент принесли два стакана чая с лимоном. Мне бы встать да уйти, но хотелось пить, и я сделал два-три больших глотка, а потом ответил Сазагову:

— Я дважды в Курдистане выходил на поле битвы за справедливость и дважды оказывался победителем, а почему? А потому, что ясно видел перед собой цель. Ты понимаешь это, Сазагов? Первую битву я выиграл в волостях, когда мы изгнали с руководящих постов беков, чтобы на их место назначить крестьян. Во второй битве я воевал с предателями дела рабочего класса и партии, с Бекировым и Зюльджанаховым. Они мешали нашей работе, нашей жизни, им чужды были наши интересы, наши идеалы. А какие цели преследуешь ты, товарищ Сазагов? С какими врагами сражаешься и почему?

— Ты рассуждаешь так, словно не знаешь, что Рахмат Джумазаде нарушает основные принципы советской демократии и управляет делами уезда с помощью кулака.

— У тебя нет ни одного серьезного аргумента в защиту своей позиции, Сазагов. А что касается кулака, то у мужчины кулак должен быть крепким. Чтобы руководить, надо обладать многими качествами, которых у тебя, Сазагов, увы, нет. — Я поднялся.

— И какие эти качества? Скажи, будь добр.

— У руководителя должен быть широкий кругозор и твердое знание того, что он хочет совершить на своем месте.

— Шайтан сегодня, кажется, показывает меня в твоих глазах незначительным и неумелым.

— А тебе хотелось, чтоб в твоем облике видел я великое? Но я говорю о том, что вижу. И что думаю!

— Может быть, ты соизволишь сказать, когда примешь дела Политпросвета?

— А я и не собираюсь их принимать!

— Разве?

— Опасно работать в Лачине, когда ты вместе со своими сторонниками готовишься к борьбе за должности. К сожалению, рядом с тобой оказались и мои друзья. Боюсь, что ты и их поставишь в глупое положение!

— Ты пожалеешь о сказанном. Я не всегда такой незначительный и неумелый, как в разговоре с тобой. Впрочем, я доволен, что высказался. Буду знать.