А сам думаю: «Телеграмму себе же, да что это такое происходит: настоящее раздвоение личности».

— Нет, нет, пишите.

Что поделать. Дамы мне диктуют, а я пишу:

«Приезжай, — пишу я самому себе. — Немедленно. Ждут Надя, Аня и я».

— Знаете, я за ним съезжу! — вдруг осеняет меня мысль.

Но мои мучительницы мне говорят:

— Вы оттого не хотите привезти Коровина, что ревнивы. Оставайтесь. Мы все равно вас не выпустим…

Уже сумерки. Августовское небо, покрытое звездами, видно с террасы среди деревьев. Со мною близко стоит моя дама:

— Смотрите, упала звезда, я загадала.

— Что? — спрашиваю я, не понимая. Я смотрю на ее замечательные глаза.

На террасе ставят лампу. Именинница выбегает в сад и бросает на бегу:

— Слышите, едут…

Почти все вышли встречать мужа и гостей, а я нашел свою шляпу и бросился с террасы, в сад, мимо старухи.

Вышел в калитку палисадника, перешел дорогу и… подался в соседний лес, там и залег. Темно.

Мне ясно видна терраса, освещенная лампой и свечами.

На нее вошел муж и много гостей, приехавших с ним. Его я где-то видел. Остальные незнакомы. Все скоро сели за именинный стол.

— А где же Дмитрий Васильевич? — вдруг донесся до меня вопрос именинницы.

— Дмитрий Васильевич, куда же вы пропали! Дмитрий Васильевич, — зовут с террасы.

— Неужели он уехал? — говорит моя дама и тоже зовет:

— Косович, Дмитрий Васильевич.

— Как Косович? — сказал муж. — Дмитрий Васильевич Косович — мой клиент. Я вел его дело. Он в октябре прошлого года умер в Киеве…

— Как умер! Он приехал с Надей.

— Да что вы. Это другой… Я же его сам хоронил, Косовича Дмитрия…

— Ай, — вскрикнула старуха-тетка. — Так это мертвец являлся… Правда… Он с лестницы как пошел, вот тут, я видела, — как он все ниже, ниже, в землю и ушел…

— Правда, барыня, — подтвердила и горничная. — Он как шляпу-то схватил в передней, то говорит: «У мужа борода есть», — да как побежит, прямо на террасу. Чего это. Верно, что мертвец…

— Господи, — сказала какая-то гостья. — Я же его пирог ела…

— Да ведь позвольте, он здесь пел с Надей…

— Недурно получается, — сказал еще кто-то. — Прямо путаница какая-то…

Один из гостей, полковник, вдруг поднялся, торжественно сказал: «Позвольте», — и, обратившись в темноту ночи, заговорил, как трагический актер:

— Милостивый государь, господин Косович, так как вы приехали сюда на именины уважаемой и любезной Анны Петровны, то мы льстим себя надеждой — как друзья Анны Петровны и уважаемого супруга ее Петра Петровича — что хотя вы, может быть, и мертвец, но мы просим вас не омрачать дня ее ангела, хотя бы вас уже не было…

Я, лежа напротив в лесочке, набрал еловых шишек, что были под рукой, и стал бросать их в сад, что вызвало шум. Потом в свернутую рупором бумагу мрачно и протяжно прокричал:

— Га-а-а-а…

Все бросились с террасы в комнаты. Только именинница и моя дама храбро остались на террасе. Обе отчаянно смеялись.

Я выбрался из леса и прошел к дому.

— Послушайте, все это вздор. Я не мертвец, — сказал я. — Благодаря вам я принял другое имя…

— Мы знаем, знаем, — зашептали они. — Возьмите простыню и выйдите в белом, как видение. Это так смешно.

— Что вы знаете? — схватил я за руку свою даму.

— Я знаю, что вы Коровин… Молчите… Я буду в отчаянии, если вы не выйдете в простыне… Или вот завернитесь в чайную скатерть… Живее, живее…

И мы с дамой кинулись с террасы бегом.

На террасу снова вышли. Лампа осветила Болженова.

— Прежде всего надо заявить на станцию, — говорил он громко. — И теперь всем начать его розыски. Этот мертвец может быть опасен… Взять фонари… Наш милейший Павел Александрович как военный, знающий стратегию, постарается обследовать местность.

— Я очень рад, — выступил и гордо сказал Павел Александрович. — Первое, что необходимо, — это занять мосты, дабы перерезать ему отступление, и захватить дороги…

— Смотрите, смотрите, — закричали на террасе. — Мертвец! Вон идет!

Я, действительно, закутавшись в скатерть с головой и вытянув под простыней руки, чем сделал себя выше ростом, вышел из лесу на дорогу и медленно подвигался к дому.

На террасе поднялась страшная суматоха и крики. Я быстро спрятался в кусты и снова исчез в лесу.

На террасе почему-то кричали: «Это ужасно, спасите! Спирит!»

Моя дама, Надежда Ивановна, подошла ко мне и сказала тихо:

— Идемте в лес, это весело. Как смешно!

Мы видели, как по дороге бежит толпа с бумажными фонарями.

— Ложитесь, — сказала моя дама. — Это хорошо, это весело…

Мы спустились по тропинке в лес и вышли на полянку. Сырая трава била нас по ногам. В воздухе пахло сеном и водой. Река. Темными тенями стояли купальни. Тихая ночь, зачарованная светлым небом. В перистых облаках мутно проглядывает луна.

— Спрячемся в купальню, — сказала Надежда Ивановна.

Тихо проходим мостками и входим в купальню. Я закрываю за нами деревянную дверь.

Моя дама опускает руку в воду и говорит мне:

— Какая теплая вода, хорошо бы искупаться…

У меня стучит сердце и в висках. Я вижу ее лицо с веселыми искрящимися глазами.

Вдруг мы слышим голоса:

— В купальне надо посмотреть: может, он там, — кричит кто-то.

Мы оба упираемся изо всех сил на дверь. Слышим: идут по мосткам, хотят открыть дверь.

— Заперто, — сказал кто-то.

— Смотрите, вон, на мосту, бегут с фонарями… Идемте туда скорей… Должно быть, мертвеца поймали…

— Лови его, — кричат вдали у моста…

Там бежит кто-то в белом. Какой-то толстый загородил ему дорогу.

— Стой! — кричат там. — Кто вы такой?

— Что вам угодно? — говорит кто-то, запыхавшись. — Я… Я только что приехал.

— Тут покойник бегает, а вы кто такой?

— Да ведь это Иван Иваныч, — говорят в толпе. — Иван Иваныч, здравствуйте. Вы только что приехали?

— Да, только что приехал… Какой мертвец, господа?.. А где же моя Надя?

— Она только что ушла…

— Но здесь, знаете, какой-то господин оказался покойником… Мы его ищем. Делаем обход.

— Господа, — авторитетно заговорил полковник. — Надо не терять стратегического соображения… Вы вот пойдете в лес… Вы — на дорогу к станции и будете ждать у сторожки. А вы, Иван Иваныч, так как вы устали, постойте здесь, у купальни… Пароль — «Незабудка». Когда я крикну: «Раз», бросайте ваш пост и идите на мой зов…

— Тише, — шепчет мне Надежда Ивановна, и я чувствую ее дыхание. — Это мой муж… Что делать?

И она тянет меня к воде.

— Идемте в воду, больше некуда, — понял я ее. — Если они войдут, мы окунемся: они увидят, что никого нет, и уйдут…

Мы тихо спускаемся по лесенке в воду.

Приятная теплая вода проникает сквозь платье. Мы стоим в воде по горло и слушаем, как умолкают разговоры и шаги уходящих дачников. Наступает тишина.

Я смотрю на лицо моей дамы. Она близко от меня. Мы стоим в воде, и она держит меня рукой за шею.

Матовое красивое лицо ее с полуоткрытым ртом в лунном сиянии прекрасно. Оно отражается в воде, в такой изумительной красоте мутных красок. Я с восхищением смотрю на нее. Как хорошо бы это написать на холсте. Нет слов передать эту тайну красоты и живого созерцания. Она наклоняется губами к самой воде и, изменив голос, вдруг бормочет страшно в воду:

— Ша-ша-ша — рикатуша — дурака — ша-ша-ша…

— Ой, — вскрикнул ее муж на мостках купальни. — Что это? Это он…

— Ре-шу-шу-ша, — говорит в воду моя дама.

Я едва могу сдержать смех. Набрав воздуха, окунаюсь в воду, чтобы не рассмеяться. И вдруг, высунув из воды голову, слышу, как муж моей дамы во все горло кричит: «Караул… Мертвец!»

Он побежал от купальни…

А к утру, высохнув в кустах ольхи, на берегу речки, я сел в поезд в Пушкине.

Сосед по вагону спрашивает меня:

— А у вас он тут не бегает?

— Кто?

— Как кто… Вы ничего не знаете? Рядом, в Листвянах, мертвец бегает… Вы же знаете, у нас в Пушкине всю ночь не спали, ловили… Ну, представьте, он как человек и в то же время как воздух или дым. И пристает к женщинам…