— Юрий прав, — подтверждает, слышу, архитектор Вася. — Надо писать «припадаю к стопам» — понял?
— Ну, нет-с, извините, — протестует Коля. — Припадать я не желаю. Что за рабьи штуки такие. Я дворянин, а не холуй.
— Ты же подданный, — говорит Вася.
— Не подданный, а верноподданный, — поправляет Юрий.
— Тогда надо писать так, — говорит Коля. — Верноподданный, прибегаю к Вашему императорскому величеству…
— Ну и глупо, — перебивает Юрий. — Государь прочтет прошение и спросит — где же этот дурак, прибежал он или нет еще?
Надев сухое платье, я вышел к приятелям. Константин-рыбак уже пришел. Он держит маленького испуганного котенка. Тетка Афросинья и Ленька его завертывают в большой вязаный платок. Больной, как перед операцией, смотрит испуганно на котенка и даже пьет коньяк для храбрости. Котенка привязывают к щеке. Милая его мордочка видна у сердитых глаз Коли. Тот лег и говорит обиженно:
— Но почему же Государь скажет «дурак»?..
— Да потому, что бежишь бегом — с этакой ерундой к Государю…
— Ну, уж это глупо. Прибегаю — значит, по смыслу, ищу совета, прошу справедливости, а не бегу…
— Ну, уж это совсем ерунда, — продолжает Юрий. — Хорошо это будет, когда всякий будет бегать к Государю за советом. Один спросит — жениться мне или нет. Другой — что лучше — пить коньяк или водку. Черт знает, что будет… Ведь ты просишь переменить фамилию свою — Курицын, действительно, фамилия скверная, а припадаешь, как страдающий…
— Тогда я напишу, — задумчиво говорит Коля, — что, родившись без спросу меня родителями, кончив университет и получив аттестат зрелости, увидал, что фамилия, в которой я совершенно не виновен, не годится ни к черту и, кстати, не нравится невесте моей Раисе. Я уж напишу, как надо.
— Это еще неизвестно, переменят ли тебе фамилию. Конечно, фамилия дрянь, видно, что из крепостных. Какой-нибудь прадед твой кур у барина стерег, щупал…
— То есть как это я — из крепостных, позвольте. Я же столбовой…
— А что такое «столбовой» значит? — спросил архитектор Вася.
— То есть как это — что значит? Значит, столб отечества, твердость устоев…
В это время подали самовар и ужин. Собака моя, пойнтер Феб, вбежала в комнату, приветствует гостей. Она подбежала и к больному. Котенок, увидав Феба, зашипел. Больной вскочил, и тут… мы увидели, что опухоль прошла и что Коля снова такой же красавец, каким и был.
— Ну и знахарь, — говорим мы Константину. — Вот какое средство нашел…
— Э-э, — ответил Константин-рыбак. — В деревне-то многое такое есть: знают…
Доволен был Константин-рыбак, что вылечил Николая Васильевича. Стало и нам как-то веселей, несмотря <на то>, что осенний дождь бил в стекла окон. Мы выпили за лекаря и больного. Константин-рыбак, откушав винца, сказал:
— Эх, Николай Васильевич, чего же, право, на свою хвамилию серчаешь. У нас в полку штабс-капитан был — Петух по хвамилии, а вот хороший начальник был и выпить любил. Скучно ведь тоже, где стояли, полком-то. У Бессарабии. Тоже дождь всю зиму. А как выпьет, все петухом кричит и говорит: «Я, — говорит, — не штабс-капитан, а петух…»
В это время, слышим, кто-то будто подъехал к крыльцу. Ленька входит и докладывает:
— Приехал охотник какой-то. Промок весь. Вас спрашивает.
— Спроси, кто такой.
Ленька возвращается и говорит:
— Криворож.
— Как? — спрашиваем мы все. — Что такое?
— Криворож, и все: фамилия такая…
Я вышел в переднюю. Там стоял промокший незнакомец-охотник. Два зайца висели у пояса.
— Простите за беспокойство, — сказал он. — Ехал на огонек. Невозможно, ночь. Зги не видать… Промок до костей. Не позволите ли согреться? Озяб ужасно.
Переодевшись во что попало, новый гость скоро сидел с нами за столом. Он, видимо, был доволен, а его зайца мы жарили в сметане на кухне.
— Ну и ночь, — говорил охотник. — Вот так, рядом, свою руку не видно. А дождь проливной. Возчик мой испугался! Парень молодой. «Глядите, — говорит мне, — вот, знать, волки, что-то мелькает…»
Действительно, что-то мелькало. Должно быть, глаза, а потом слышу, там, вдали, глухо завыли. Так жутко стало. В глухом месте вы живете… Я-то ярославский, на охоту иногда в Соболево езжу к псковичу. Я во втором обществе состою. Я кандидат прав на судебную должность, только вот фамилия у меня неприятная.
Приятель Коля надел пенсне, как-то вытянулся и пристально посмотрел и на охотника, и на нас.
— Такая неприятная фамилия, — продолжал охотник. — Конечно, в ней я не виноват, но хочу теперь подать на высочайшее имя прошение: «Прибегаю к стопам» и прочее…
Коля вскочил и, рассердясь, горячо закричал:
— Довольно этих ваших штучек! Довольно вам из меня дурачка строить, вечный розыгрыш, надоело!
И Коля, рассердясь, встал из-за стола.
Два моих приятеля, Юрий и архитектор Вася, залились смехом. Коля, обратясь к охотнику, сказал:
— Я не имею чести вас знать, но все-таки, что за охота вам этих дураков слушать, — сказал он резко, показывая в нашу сторону.
Охотник смотрел с недоумением на всех нас. Когда подали зайца, все разъяснилось, что мы тут ни при чем, а все из-за фамилии, и новый гость уже очень любезно говорил Коле:
— Помилуйте, да ваша фамилия прекрасна… Господи, если бы мне такую фамилию. Сознаться должен вам, у меня невеста, я женюсь, и очень уж моей невесте фамилия моя не нравится.
— Довольно! — внезапно снова закричал Коля, вспыхнув. — Я не позволю! Довольно!
Охотник поклялся ему, что не шутит. Опять с ним разговорился, что хочет писать прошение на высочайшее имя, только не знает, как писать: «прибегаю» или «припадаю»…
— Припадаю — это как-то унизительно, — сказал незнакомец. — А я все же столбовой дворянин.
— Идиоты! — закричал Коля нам. — Скотины!
И он, оскорбленный вконец, выбежал из комнаты вон.
Приятели мои, лежа на тахте, вытирали слезы от смеха. В комнате расположились на ночлег. В большой мастерской моего деревянного дома охотнику постелили матрас на полу. Хорошо было разговаривать в теплом доме, перед сном, в такое ненастье. Охотник говорил, что рад приюту, а то сильно озяб и чувствует, как у него ноют зубы.
— Как бы не было флюса, — сказал он и, увидав котенка, позвал его: — кись-кись-кись…
Тогда нам стало немного страшно из-за всех этих необычайных совпадений.
Мы уже не смеялись, а смотрели с едва скрываемым страхом на этого странного гостя — тень нашего бедного Коли, явившегося из ночной тьмы, как бы только за тем, чтобы во всем передразнивать его.
На другое утро мы едва могли убедить Колю, который переночевал один у меня в кабинете, что мы вовсе не подстроили ему всю эту странную ночную встречу.
А когда мы вчетвером пришли в мою мастерскую, неизвестного охотника уже не было, и никто не видел, как он ушел из моего дома…
Лошадиная голова
В конце августа надо будет держать экзамен в Москве, в Училище живописи, ваяния и зодчества. Все кругом говорят: «Тебе надо быть архитектором». А мне совсем не хочется быть архитектором, только приходится молчать. А хочется быть художником, охотником и моряком. Ехать на корабле далеко, в особенное, лазоревое царство.
Мне тринадцать лет и живу я у своей бабушки, Екатерины Ивановны, в Вышнем Волочке, в большом деревянном доме.
Каждый день ко мне приходит учитель Петр Афанасьевич. Лицо у него в веснушках, лохматые светлые волосы. Приходит и говорит всего-навсего: «Ну-с, как?» А я думаю, какое мученье, зубри все — синус, косинус, терпеть не могу.
И в воскресенье я иду к другу своему, лучшему на свете человеку, который живет на краю города в маленьком домике у канала, охотнику Василию Ивановичу Дубинину.
Вот человек. До чего у него хорошо! На стене висит ружье, ягдташ, пороховница, труба, и есть еще у него собака Шутик и два щенка. Сам он серьезный, в синей рубахе, усы, похож на старого доброго солдата. Всегда у него уха из налима, и я с ним в лодке закатываю через все озеро, на ту сторону. А там большие кусты и сосновый лес. Эх, хорошо! Костер разожжем на берегу и жарим утку в земле.
