«И чего это такое? — подумал царь Додон, — что за народ у меня такой, что понять его никак невозможно. До того чуден, ум раскорячивается. Кажись, приволье: жениться хочешь — женись, выпить охота — пей, вино тебе прямо из хлеба гоню, чисто как кристалл светлый; кабаков, трактиров — сколько хочешь; работать — работай, когда вздумаешь; хочешь — богатей, хочешь — бедней… Не пойму я, чего ему надо».
И позвал Додон своего тайного обер-советника и говорит ему:
— Вот что, мой верный обер-тайный советник. Поди туда, незнамо куда, и узнай то, незнамо что.
Тайный обер-советник, как услыхал это самое, то глаза у него завертелись, точно кубари. Но, верность долгу храня, советник сказал:
— Точно так, слушаюсь…
Повернулся направо кругом и пошел.
Идет и идет и думает сам: «Иду незнамо куда…»
И зашел. Видит — лес дремучий, такой лес — красота, высокий, и птички в лесу поют…
«Эх, — подумал советник, — и с чего это Додону на ум накатывает?.. Жить бы да жить, а вот теперь иди незнамо куда…»
И видит, в лесу бежит избушка на курьих ножках. Чо такое?
И крикнул ей советник:
— Стой, куда ты?
Смотрит тайный советник, в избушке ни окон, ни дверей.
«Это что же такое? — думает обер-советник, — до чего чудна наша страна — у кого хошь — ум раскорячится. Что за избушка такая?»
— И чего это ты, избушка, бегаешь зря? — говорит советник. — Живет в тебе кто?
— Я живу… — отвечает голос из избушки.
— А кто ты-то?
— Я-то?
— Да, ты-то?
— Я-то? Правда.
— Чего же ты, Правда, там сидишь? Вылезай наружу.
— Как вылезти-то? Я ведь заколочена… ни окон, ни дверей нетути… Да и боюсь вылезти — убьют…
— А ты знаешь, с кем говоришь-то?
— Я-то?
— Да, ты-то.
— Знаю.
— А кто я?
— Ты-то?
— Да, я-то.
— Знаю — с дураком говорю…
— Ах ты, лахудра! — рассердился советник, — да как ты смеешь со мной так говорить? Паскуда! Да я тебя… сожгу сейчас…
— Ну вот, нельзя правды сказать. Если б ты умный был, я бы тебе сказала, отчего ты дурак. Может, понял бы — поумнел. А то так и останешься.
И избушка убежала.
«Что же это такое? — думает обер-советник, — нешто я и впрямь дурак какой? И вот ведь, что заводится в лесу у нас — дрянь какая. Поджечь бы ее, да ведь бегает как — не догонишь…»
Огорчился и пошел обер-советник дальше по лесу в раздумье.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
Вот видит он лужок у Лукоморья, а на лужке дуб зеленый растет, и сидит на нем Кот Ученый, такой седой, серьезный, в очках, и пишет усердно, водит пером по бумаге. Напишет, прочтет, сбросит вниз наземь и пишет снова.
«Чего это? — думает обер-советник. — Прямо чудеса у нас! А кот хороший».
— Кыс-кыс… — позвал советник.
Кот посмотрел и ощетинился.
«Ишь, сердитый какой! А грамотный… чудеса какие!..»
— Кыс-кыс…
Советник подошел к коту и почесал его за ухом.
— Ты чего это пишешь?
— Да вот, — говорит Кот, — пишу, день и ночь пишу. Начало хорошо — конца нету. Конец есть — начала нету…
— Экой кот-то ты ученый, — сказал советник.
— Я, — говорит Кот, — не простой, а председатель кошачий…
— Эва что… А пишешь-то чего это?
— Пишу я то — незнамо что. Да не выходит.
— Чего это ты? — говорит советник. — На кой тебе. Ты ведь печенку любишь, чего тебе? Ловил бы мышей.
— Да нет, ты ведь понять того не можешь. Ишь, ты в мундире, прислужник тирании.
Вздохнул Кот.
— Вот думаю пойти, тут недалече живет кудесник главный, хочу у него спросить совета… Недалече тут, в любимых Хамовниках живет. Допрежь там хамы жили, а теперь он. Вот человек… он сквозь тебя сажен на три в землю смотрит.
— Пойдем вместе, — говорит советник, — мне повадней… Узнаем у него «незнамо что».
Идут оба — самый тайный обер-советник и с ним Кот Ученый.
Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Идут, идут и видят сад и дом такой с колоннами. На крыльце сам кудесник сидит и лапти плетет. Лакей в перчатках лыко ему подает. А в сторонке детки кудесниковы, веселый народ такой, молодой, какого-то человека, такого смирного, лупят доской по голове, лупят прямо почем зря. Смеются, чертыхаются. Им потеха, а он хоть бы што — не обижается.
Удивился советник, испугался. Идти в ворота боится: как бы с ним эдакого-то не случилось…
— Пойдем, — говорит Кот, — не бойся — это он в обучении у кудесника живет: супротивность из его вышибают.
— Вот оно что-о-о?.. А жалко все ж… Как мочалят сердягу!..
Ну, вошли в ворота. Обер-советник поклонился кудеснику.
— Так-то и так-то, — говорит, — как бы узнать у вашей милости «то — незнамо что»…
Кудесник пристально посмотрел на обер-тайного советника и сказал:
— Все хотят узнать это самое… «незнамо что»… да не могут. А пора бы…
— А вот меня сам царь Додон послал… Поди, говорит, туда, незнамо куда, узнай то, незнамо что. Вот тут-то как быть, узнать-то как?
— Вот тебе лапти, отдай Додону, — сказал кудесник. — Пускай в лаптях-то походит, дак сам узнает.
Взял лапти обер-советник, и Кот тоже подошел, замурлыкал.
— Брысь под лавку! — крикнул кудесник, — пшел…
Вот и все.
И пошел обер-тайный советник потом опять в путь-дорогу. Идут и молчат. Устал советник, присел. Говорит Коту:
— Есть хочется, замучился я.
— Хорошо, — говорит Кот, — я тебе сейчас мышей наловлю.
— Да ты что, с ума сошел. Я мышей не ем.
— Попробуй, — говорит Кот, — хороши мыши.
— Эка дура Кот, — думает советник, — без понятия…
А кот говорит ему:
— Другую жизнь нужно заводить. Я не простой какой-нибудь кот, а председатель дум котовых… Постановление сделаем — всю печенку, что в царстве Додонове — нам. И еще всех кошек тоже нам. Блудливы мы, коты-то. Вот жизнь будет!.. Погодите, веселие одно настанет. По крышам будем за кошками бегать свободно…
Пришел тайный обер-советник назад во дворец к Додону и доложил царю, что был незнамо где и видал незнамо что. И рассказал про избушку на курьих ножках, про кудесника и кота, и лапти кудесника отдал царю.
Задумался Додон, взял лапти и сказал:
— Ну, вот что, дорогой, довольно колбасы… Довольно!..
Взял, надел лапти и ушел из дворца, и куда ушел, доселе не знают. Невесть куда…
Володя
В России времена года были определенно ясны. Весна — так весна, лето, что ж и говорить — лето в России — это было лето. Зима так зима. А осень…
«Людям скучно, людям грустно…»
Но в сущности и в осени была бодрость, красота прощания с райским летом. Вся земля русская пахла хлебом. Запасались на долгую зиму. Сидеть в зимние вечера в теплом доме, на посиделках с соседями, гостями, друзьями, варить брагу, угощать пирогами с капустой, грибами. Угощать, обязательно угощать. Ходить в гости друг к другу. Нельзя не ходить в гости — невозможно.
— Какой же это человек, он и в гости не ходит, — говорили. — Не угощает…
Эдаких-то людей, уродов, и не было. В России угощали все. В России был быт, и быт был как-то связан с природой. Природа русская, времена года играли роль в жизни. Природа заставляла любить себя. Созерцать. Песня, литература, рассказ, любовь, само построение души было связано с природой и с временем года. Настроение от природы было там внутри человека, было красотой его, наполняло душу. Сама грусть была не как грусть — а как отрадная печаль; она пела душе, как лира.
Пела природа русская звуками несказанных чувств, и сливалась она с душой, как молитва. Россия пела…
Для меня, скажу искренно, эти настроения были священны, дóроги, родны, и нигде я их не чувствовал, только в России. И не было выше восхищения, как созерцание русской природы. И мне всегда хотелось как-нибудь, как я мог, красками или пером, передать эти настроения русской природы…
* * *
На террасе моего дома, летом, в деревне, где в саду пела иволга, сидел мой родственник — студент Володя. У него большие красные губы, как-то оттянуты вперед. Серьезный молодой человек. Он медленно, в раздумье, ест клубнику со сливками, смотрит вбок на газету, читает, потом тоже медленно и важно говорит доктору Ивану Ивановичу:
