— Не одна же эта утка, есть еще такие. Вот Герасим говорит, что он бивал тоже, — замечает Кузнецов.

— Я-то знаю, брат, естественную историю, назубок знаю. Не слыхал что-то, не читал нигде про таких уток.

— А ты что куришь? — перебивает Василий Сергеевич, — тут патроны, а ты куришь…

— Что ж, ты дробь насыпаешь, не порох… — и Коля встает из-за стола и обиженно уходит из комнаты.

— Картечь тоже нужна, — заявляет Василий Сергеевич. — В прошлом году здесь, в Красном Яре, на самой макушке сосны глухарь сидел. Я бы его картечью сшиб, а у меня бекасинник…

— Картечь обязательно, — соглашается Герасим, — и пулю надоть. Сейчас лоси есть, на лося напороться можно. Его картечью не возьмешь…

— Пули Павел завтра привезет.

Приоткрылась дверь; вошли Коля и сторож дома моего, дедушка.

— Я вышел на крыльцо, — сообщил Коля, — ночь, зги не видать. Темно. А там в лесу кто-то как свистнет.

— Да, — подтвердил дедушка, — кто-то есть.

— Ночь воробьиная, — сказал Герасим, — заплутал, знать, кто. Я пойду послухаю.

— Пойдем все! — встав, забеспокоился Василий Сергеевич и, одевшись, захватил ружье.

Вышли на крыльцо, тихо в ночи. Вдруг неподалеку во тьме кто-то сказал: «Иди…» «Иди-и-и, иди-и-и» — протяжно пронесся голос в другом месте, и послышались шаги.

— Кто идет? — строго крикнул Василий Сергеевич.

Никто не ответил, опять тишина.

— Это какие-нибудь голубчики тут у нас… — прошептал мне тихо Василий Сергеевич.

— Знать, заплутал кто… — заметил Герасим.

— Иди скорей! — сказал голос ближе.

— Кто тут шляется? — крикнул Василий Сергеевич, но никто не отвечал.

Долго ждали. Тишина. Мы все пошли назад в дом. Дедушка запер дверь на крючок, помотав головой. Только мы вошли назад в дом, услышали: в дверь, которую запер сторож, кто-то постучал. Собака моя, пойнтер, залаяла. Мы вернулись опять к двери. Василий Сергеевич спросил:

— Кто тут? — но никто не ответил. Открыли дверь — никого… Из темной ночи голос сказал:

— Чего, ничего не видать, куда зашли…

— Подходи! — позвал Герасим.

— Чего это тут будет?.. — подходя к двери, сказал высокий парень с круглым лицом, а с ним сзади другой — худой, повязанный на шее туго красным шарфом. — Заплутали, это што… не видать прямо, вот…

— Заходи! — звал Герасим. — Откелева вы?

— Мы-то, да мы печники из Рязанцева. Беда… еще как сумерело, по дороге идем, глядим. К горе, видать, на повороте, вот два волчина сидят, и-их здоровы. Мы назад. А они забежали, значит, да опять впереди бегут. Мы от их к лесу, к реке, да на елку от них залезли. Видим — они через поле в моховое болото ушли. Сидим мы на елке-то, а темно уж, видим — вдали огонек светит, это у вас, знать. Ну, мы, Господи, помилуй, ходу… А на тебе… темно прямо вот до чего… Ну и заплутались…

— Идите, идите сюда. Где вы волков-то видели? — обрадовался Василий Сергеевич.

— Да недалече. По реке ежели, тут канавка, где мостик на ей, верста, не боле.

— Вот видите… а вы говорите… Волки-то где — здесь близко. Надо еще картечью патроны набить, — беспокоился Василий Сергеевич.

— В такую ночь попробуй-ка, выйди тут… сожрут нипочем… — как-то обиженно сказал Коля Курин. — Жить здесь тоже не очень удобно…

— Чего, Миколай Васильевич, боишься, чего в тебе есть им… ишь худой какой… Это от Василь Сергеича съедят… — говорил, смеясь, Герасим.

— Поди, вот ночью, тебя, Вася, обязательно съедят… — сказал я.

— Вот вы все шутите. Погодите — дошутитесь… — волновался Вася.

— А велики волки? — интересовался Герасим.

— И-и-и… велики. Во! — показал печник, — лохматые…

— Это тогда медведи… — сказал Коля.

— А кто их знает, может, и ведмеди… — согласились печники. — Нешто узнаешь… они сидят. А когда побежали — далеко, не видать. Может, и ведмеди…

— Это недурно… — заметил озабоченно Василий Сергеевич.

— Медведи в Остееве есть. Это недалече. Как не быть, место лесное. За Рязанцевом есть тоже, — сказал Герасим.

— Хороши штучки рассказывают. А вы изволите помалкивать, — сказал, поглядев на меня, Василий Сергеевич.

— Как же, Вася, — оправдывался я, — здесь всё есть: лоси, рыси, всё. Волки, медведи, выдры, вепри…

— Походи-ка вот ночью — сожрут… — сказал серьезно Коля.

Герасим засмеялся.

— Смейтесь… досмеетесь… Эти штучки ваши… Неизвестно, что это, волки были или медведи. Чего ты смеешься, Герасим? А они не знают.

— Так чего ж, нешто узнаешь, мы печники… Видать, что зверь, — ворочается, лапы толстые, морда — вот что боров…

— Это медведи. Да, медведи… — беспокоился Кузнецов, надо облаву сделать. Рогатины нет.

— Вот что, Василь Сергеич, завтра поране пойдем с печниками, поглядим след, — утешал Герасим. — Видать сразу будет — кто, что.

— Правильно, — согласились все.

— Ну и место тут у вас, — закрыв глаза, неожиданно рассмеялся Василий Сергеевич. — Каждый раз что-нибудь выйдет… Что такое? Звери, а то черти, видения, лесовые, дворовые, водяной… И каждый раз, как к вам ни приедешь, — всегда это… Что такое?..

Рано утром приехал Павел Александрович Сучков. Все радостно встретили приятеля. Помогая ему выйти из тарантаса, Василий Сергеевич говорил ему:

— Павел, вот здесь, вот за елками, на дороге два медведя…

— Брось, довольно. Здравствуй. Смотри, мороз, все бело. Ну, как вы здесь?

— Отлично, — говорю я. — Вася вчера на перелете утку убил — помесь с курицей, нос куриный. Вот странно…

— Довольно. Прошу, довольно. Бросьте…

— Нет, правда, — сказал Коля Курин, — помесь.

— Ну, позвольте, позвольте, вы уже университет кончили, и какой вздор, пошлости… Довольно…

Видимо, Павел Александрович был рад приезду. День солнечный. По бревнам стены бодро играет утренним светом солнце. Самовар шипит, на столе тетенька Афросинья ставит мед, лепешки, варенье, оладьи. Как хорошо жить на земле!

За чаем Коля не унимался и обиженно заявил:

— Я никаких пошлостей не говорю. Он сдуру зажарил ее, курицу-то эту. Это редкий экземпляр для науки — помесь такая…

— Это верно, Павел, — говорю я. — Вася вчера убил утку, ну вот как кряковая утка. А нос куриный…

— Понимаешь, два медведя, вот спроси Герасима, тут вот, на дороге, вместе сидели и ушли в болото моховое. Слышишь? — говорил Кузнецов.

Павел Александрович молчал, ел оладьи и равнодушно смотрел на всех. Потом, как бы очнувшись, сказал:

— Да чуть не забыл… Вот вам, Николай Васильевич, письмо от супруги вашей. Мне перед отъездом принесли…

Коля испуганно взял письмо и отошел к окну. Прочитав, взял себя за голову и провопил в отчаянии: «Боже мой, Боже мой… вот не угодно ли…» — читал: «Немедленно потрудись сообщить, кто такая эта особа „Крошка“».

— Анфиса пишет… Понимаешь? — говорит Коля, глядя на нас.

— Так отвечай жене — кто она.

— Я же не знаю…

— Не волнуйтесь, — успокаивал Павел Александрович, — она вас… эта крошка… спутала. Это бывает. Со мной бывало не раз.

— Вот что, — заметил Герасим, — надо поторопиться, а то следы замнут. Сейчас по дрова ездют.

— Какие следы? — поинтересовался Павел Александрович.

— Да вот, говорят — не то волчьи, не то медвежьи — верней. Вчера видали — вот тут, недалеко.

— Это все твои штучки… — сказал мне Павел Александрович.

— Эх, Павел Александрович, чего вы, не верите… А в жисти всяк бывает, чего и не ждешь…

Обернутый в плащ, с надвинутой на лицо шляпой, ночью пробирается герцог Козимо Медичи по узким улицам Флоренции на Пиацца делла Синиория, чтобы спрятаться в тайник пьедестала, над которым возвышается закрытая чехлом статуя Бенвенуто Челлини «Персей»^[605].

Рано собирается народ на площади. Согнувшись, сидит герцог, дожидается — что скажет толпа о создании его любимого мастера. «Я узнаю, как он думает, как чувствует народ. Поймет ли он, — беспокоится герцог, — величие духа моего Бенвенуто?»