— Ухо отмерзло!

Друзья мои, закутанные в шубы, — Вася, музыкант Коля, Юрий, — ввалились в комнату. Физиономии у них красные, волосы и брови заиндевели.

— Смотрите-ка, у Николая ухо белое. Скорей снегом оттереть.

Ленька бежит опрометью из комнаты и возвращается через секунду с миской, полной снега.

— Три живее!

Все присутствующие трут Коле уши.

— Только правое! — протестует он.

— Трите оба, — раздается авторитетный бас приятеля Васи.

— Зачем же оба?

— Так вернее.

Лицо у Коли выражает страдание.

— Хорош музыкант, если без ушей будет. Ни к черту! — говорит Вася, продолжая натирать Колины уши.

— Довольно. Смотрите — теперь оба красные!

— Наливайте ему скорее чаю с коньяком. Ну, вот — отошел, — успокоительно замечает Вася, — а то белые уши, антонов огонь, их надо резать, не то смерть. Понимаешь?

Коля смотрит в покорном испуге и молчит.

— Ну что это, скажи пожалуйста, — не унимается Вася. — Все ничего, а тебя угораздило уши отморозить. Непременно какая-нибудь история с тобой. Отчего бы?

— Верно, — соглашается Юрий. — У тебя, Николай, и физиономия такая. Брови подняты, вечный испуг.

— Вот ерунда, — обиделся Коля. — Конечно, у вас на рожах полное ко всему равнодушие. А я, брат, вижу несправедливость жизни, веду борьбу, оттого и выражение благородных страданий. У тебя — что? Квадратная рожа, вот как у полового.

— Верно. Действительно, у тебя, Юрий, физиономия того… — подтвердил Вася. — Ну и мороз! Хорошо здесь, в доме-то. Смотри-ка — ветчина, лепешки деревенские.

— Это лепешки тетки Афросиньи, — отвечаю, — она принесла. Таких нигде нет. Посмотри: видишь — сверху узоры, рубчики? Да вот и она…

Тетка Афросинья вошла нарядная, а с нею муж Феоктист Андреевич. В руках у нее большой пирог с груздями. Тетка Афросинья похожа несколько на репу, но женщина она почтенная и любит подарки и учтивый разговор.

— С наступающим вас. Э-э, чего это вы, Миколай Васильевич? Говорят, ухо отморозили? Долго ли — стужа какая.

Наливаю Феоктисту водки, а Афросинье наливки. Феоктист пьет и крякает, Афросинья вытирает ротик платочком по-модному, говорит: «С Новым годом вас — чево нечево, а все по-хорошему чтобы».

— Вам я очень благодарен, тетенька Афросинья, — говорю я, — живу среди вас, земляков своих, и единой обиды не видывал. Ценю услуги ваши, пускай-ка друзья пирога изведают, тогда узнают, кто такая тетенька Афросинья.

Афросинья степенно поклонилась нам и вышла…

— Вот в такой мороз я пойду нынче налимов ловить, — заметил Вася. — Где здесь в реке налимы водятся?

— Под кручей, — ответил Феоктист, — у Любилок, здесь весь налим. Павел знает, он тебе покажет. Только, что ты в этакую стужу ловить пойдешь? Замерзнешь, как есть, боле ничего.

— Да где ж морозу с Василием Сергеичем сладить? — смеется входящий сосед — охотник Герасим Дементьич. — Где ж морозу повалить эдакова-то!

И правда: Василий Сергеич и Юрий богатыри хоть куда. Рядом с ними худой и вечно испуганный Коля казался ушибленным судьбой. Но сейчас он уплетал пирог с явным наслаждением, запивал коньяком и похваливал:

— Пирог замечательный. Прелесть! А какая рыба?

— Ну, вот опять, — притворно ужаснулся Вася, — разве я не прав? Ест Николай и уверяет — рыба. Это же грибы.

— Ну, нет, позвольте, я еще с ума не спятил, — запротестовал Коля…

— Конечно, грибы, Николай, — подтверждаю и я.

— Ну, уж извините, позвольте. Нечего из меня дурачка строить. Довольно.

— Да, конечно, рыба, — смеясь, поддакнул Юрий. — Вот только какая?

— Какая? Мымра, — нашелся Вася.

Тогда Коля взял кусок пирога, выпил рюмку березовки, закусывая пирогом, поднял черные глазки кверху, распознавая вкус рыбы, и сказал:

— Верно — мымра.

— А я вот шел к вам, — сказал Герасим, — на лыжах. По оврагу, что за курганом. Волчьи следы, гляжу. В ночь, значит, прошли трое матерых. Это с Вепревой Крепи. Нагнал. Дал разá. Да стужа велика — зазяб. След кончается здесь, вот в моховом, — показал он в окно. — Где на тяге по весне стояли, там и залегли.

— Хороша штучка, — заметил Вася. — Вот! А я хотел налимов ночью ловить.

— Так возьми ружье, — посоветовал я.

— Благодарю покорно. Ты ловишь, а они, голодные, бросятся сзади, и готово. Нет, один не пойду.

До наступления вечера я отправился в сарай, отыскал ящик из-под рыбы, вырезал небольшие кружки, заклеил их красной бумагой, а внутрь поставил свечки — это волчьи глаза. Герасим мне помогал.

Когда стемнело — зимой темнеет рано, — я поставил ящик в кустах, невдалеке от дома. Такие же глаза, в картонках от шляп, поставил в других местах. Осторожно зажег свечи. Эти тусклые огоньки в кустах чуть-чуть мерцали, неожиданно и страшно.

Вася сначала приготовил снасти и насадку. Потом оделся во все охотничье: огромные белые валенки, шапка с наушниками, за спиной ружье, а в руках пешня^[316] для прокалывания льда. Вместе с Колей и с Юрием приятели вышли. Но вскоре раздался выстрел, другой, третий. А вслед за тем в комнату вбежали Вася и его друзья.

— Ну и место! Нашли, где домик построить. Смотрите, что делается. Кругом волки. Черт знает что! Благодарю покорно. Живого сожрут.

Он схватил ружье и бросился к двери на чердак дома.

— Послушай, — убеждал меня Коля. — На меня прямо бросался, брат. Злющий, зубами, понимаешь, щелкает. Насилу убежал. Видно, что голодный. Глазищи красные, понимаешь…

Тетка Афросинья, убирая стол к ужину, смеясь, заметила:

— Ах, Юрий Сергеич, ну и герой вы, глядеть. А вот волков спугались. Как мне теперь одной иттить на деревню-то за сметаной? Проводите, ведь боязно.

— Нет, уж спасибо, тетушка Афросинья. И вам ходить не советую. Их тут стаи кругом…

Тем временем Вася открыл огонь с чердака. Он палил непрерывно и вскрикивал: «Вот тебе! Не любишь? Стреляй, Герасим. Стреляй! Добивай его! Один остался, гони его!»

Наконец Вася вернулся к нам с дымящимся ружьем. Посмотрев на меня, на Юрия и Николая, он покачал головой с укором:

— Хороши! Сидеть здесь куда приятно. А там-то что делается! Их стреляешь, а они хоть бы что… Вот бы вы посмотрели.

— Ну что? Прогнал? — спрашиваем.

— Да, все разбежались. Далеко ведь. Может быть, ранил какого. Один больно крепкий — ух, здоров, ничего не боится, стоит, глаза пялит, и ни с места. Смотрите-ка, стволы у ружья — как огонь горячие! Нет, хороша штучка! Под Новый год, а? И место же здешнее. Глушь лесная верст на сто.

Герасим сидел у камина, сложа руки. Его желтые умные глаза закрывались от сдержанного смеха. Потом он встал и пошел к двери.

— Куда ты, Герасим Дементьич?

— Не могу боле. Пойду волков подбирать.

И ушел.

Из деревни Любилок пришли гости: рыбак Павел и цыганка Груша с мужем, да еще лесничий. Новый год приближался.

Аккорд гитары, и Груша запела:

Вдруг Феб с воем и лаем отчаянно бросился к двери.

Она приотворилась… Мы притихли. И в двери показался огромный волк, стоя на задних лапах.

Все бросились в сторону.

— Где ружье?! — кричал Вася.

Юрий Сергеевич, закрыв глаза, вертел стулом, как бы отгоняя кого. Коля упал ничком на тахту, закрывшись пиджаком с головою. Только сказал:

— Это черт-те что, ну и Новый годок!

Дверь отворилась шире: весь в снегу, стоял перед нами Герасим Дементьич и придерживал сзади огромного убитого волка.

— С Новым годом! — говорил он, улыбаясь. — Лисеич, вот тебе и коврик. Не промазал, нашел. Гляди-ка, хорош волчина…