…Ревущая громада самолета пронеслась над темной посадочной полосой, и второй советник, стоявший около УАЗика, тоже придержал рукой фуражку и заорал, перекрикивая гул:

– Садится!

…Руки пилота окаменели на штурвале.

В лобовом стекле отражались внутренности кабины – пять фигур, застывших как при игре в шарады.

Шасси самолета жестко коснулись бетона. Лайнер бросило влево. Во вспышках сигнальных огней было видно, как дым смешался с клубами пыли.

В салоне стоял треск и грохот.

Бойцов швыряло по салону, летала кладь, афганские министры с дикими воплями кувыркались в проходе.

Бабрак Кармаль, вмертвую схватившись за сиденье, кое-как удерживался на месте.

Плетнев подскочил, чтобы помочь.

Двигатели бешено взревели.

Тряска утихла.

Плетнев смотрел в круглые, как у лемура, испуганные глаза Бабрака.

– Ёлки-палки! – оторопело выговорил он по-русски. Но, правда, с сильным акцентом.

Когда самолет остановился, дверь пилотской кабины открылась. Командир корабля вышел, оглядел пассажиров, собиравших разлетевшиеся в разные стороны вещички, и сказал, усмехаясь:

– Ну, братцы, с вас по стакану!

Долину Баграма щедро припорошил свежий снег. Красное солнце поднималось, склоны сияли и светились, а вершины гор розовато сверкали, будто посыпанные алмазной крошкой.

Холод стоял совершенно лютый – градусов двадцать, наверное.

Плетнев и Зубов несли от солдатских палаток батальона по здоровущей охапке дров. Понимая, впрочем, что никаких дров все равно не хватит. Потому что отапливать капонир – все равно что Среднерусскую возвышенность или отроги Гиндукуша. Два земляных вала, покрытые сверху щелястым настилом. Боковины завешены брезентом. Ветер мгновенно выдувает тепло. В щели сыплет снег… Нет, никто не спорит, может быть истребителю-перехватчику здесь на самом деле уютно…

Аникин пропустил их в капонир, и они с треском и шумом побросали дрова возле буржуйки.

– А ну-ка тише там! – недовольно прикрикнул один из тех двоих, что расставляли на столе аппаратуру. Этот выглядел русским. Второй смахивал на афганца. Подопечные сбились в кучку в дальнему углу. Бабрак Кармаль стоял перед ними и, как обычно, что-то втолковывал.

Зубов поднял руки успокоительным жестом – извините, мол, нечаянно. Выпятились на волю.

– Пойти чайку вздуть… – пробормотал Зубов, озираясь. – Пошли?

– Нет, – Плетнев помотал головой. – Прогуляюсь. Засиделся…

– Ну давай, – напутствовал тот. – Смотри только в Индию не загуляй!

Плетнев побрел куда глядели глаза.

Из-под свежего снега тут и там торчали жесткие мочалки бурой травы. Долину, в которой лежал аэродром, обрамляли холмы… за холмами горы… пики… Кто знает, может, и правда – если идти вот так и идти, то придешь в Индию?

Но все же глаза глядели более в сторону жилья, нежели Индии, а жильем здесь являлись палатки – целый город больших армейских десятиместных палаток.

Они построились компактным станом.

В лагере происходила та вялотекущая устроительная суета, которая в армии никогда не прекращается. Два солдата в афганской форме тащили доску. Еще один лопатой выравнивал земляной порог палатки. Возле соседней, почему-то перекошенной, как после инсульта, три рядовых слушали сержанта. Сержант проорал:

– Вы, чурки, чо тут поставили, как бык поссал?

И пинком выбил деревянный кол. Палатка пошатнулась и стала мягко валиться.

– Перетянуть по линейке!

Нормальная сержантская речь. Правда, сам сержант тоже был не то узбеком, не то таджиком, поэтому из его уст подобное обращение к соплеменникам и единоверцам звучало несколько странно.

Невдалеке из палатки выбрался еще один военнослужащий. Этот, в отличие от прочих, не в афганской, а в советской солдатской форме с погонами ефрейтора.

За ним, сутулясь и ежась, появилась унылая фигура в накинутой на плечи старой солдатской шинели и потертой шапке на голове, обросшая щетиной и в целом более всего похожая на белорусского партизана времен ВОВ. Фигура сбросила с себя шинель и гимнастерку. Оказавшись по пояс голой, подошла к железной бочке, кулаком разбила корку льда и принялась брезгливо, двумя пальцами, выуживать и выбрасывать скользкие осколки, явно имея безумное намерение начать умываться.

– Голубков! – окликнул Плетнев. – Тебе снежку подсыпать?

– Бляха-муха! – удивленно и обрадованно отозвался Голубков. – Плетнев!

Они обнялись и стали колотить друг друга по плечам.

Ефрейтор с интересом наблюдал за ними и приветливо кивал, как бы одобряя их действия.

– Что, заскучал? – крикнул Голубков, давая Плетневу тычка кулаком в живот. – Заскуча-а-а-ал!

– Ты-то как здесь?! – спросил Плетнев.

– Познакомьтесь, – предложил Голубков вместо ответа. – Мой дружбан – Саша Плетнев. А это Рустам Шукуров, комроты из мусульманского войска…

Они пожали друг другу руки.

– Нас еще в середине ноября перебросили, когда эти прилетели, – Голубков кивнул в сторону палаток. – Сидим вот теперь, ждем у моря погоды… Тоска – ужас. Холодрыга. Жрать нечего, бляха-муха! – Он отчаянно махнул рукой и сплюнул на снег. – Сигареты есть? А, ты не куришь… В общем, мы теперь – по обслуживанию аэродрома. Технари, так сказать. Спасибо, “мусульмане” выручают.

– Не понял, – сказал Плетнев. – Что ты все про мусульман толкуешь?

Шукуров прыснул. Плетнев уже заметил, что он вообще был смешлив и улыбчив. Но это являлось, скорее, показателем просто доброжелательности, а не веселья.

– Я же тебе и толкую! В батальоне одни мусульмане – таджики, узбеки, туркмены. Спецназ ГРУ. Короче – “мусульманский” батальон. Солдат в афганскую форму переодели…

– Ах, вот в чем дело, – протянул Плетнев. – То-то я удивляюсь…

– Ну да, – кивнул Голубков и неожиданно запел, припрыгивая на морозце: – И чтоб никто-о-о не догадался, и чтоб никто-о-о не догадался!.. Спасибо, у них хоть кухня есть. Маленько подкармливают… А тебя каким ветром?

– Меня? Да я тут это… В командировке.

Полог соседней палатки резко откинулся, и из нее вышел Симонов – тоже в солдатской форме с красными лычками младшего сержанта.

– Здравствуйте, Яков Федорович! – радостно сказал Плетнев. – И вы здесь?

Симонов ничуть не удивился – будто вчера расстались.

– Плетнев! Ну привет, привет, – озабоченно сказал он. – У вас там, кроме тебя, снайперы есть еще?

– А сколько надо?

– Всех возьму, елки-палки, – ворчливо ответил Симонов.

Двинулся было по своим делам, потом обернулся.

– Слушай, Плетнев, а карты Кабула у тебя случайно нет? Ты ж у нас старожил…

– Карты нет, – ответил Плетнев. – Есть туристическая схема. Мы по ней в прошлый раз рекогносцировки отрабатывали.

– Где?

– Вот…

Достал из кармана и протянул.

Симонов тут же раскрыл ее и принялся рассматривать.

– Негусто, негусто, – бормотал он при этом. – Ну хоть что-то, елки-палки, хоть что-то… Ладно, потом отдам.

И ушел. Плетнев с Голубковым переглянулись.

– Что ж это, бляха-муха? Нормальной карты у них, что ли, нет? – риторически спросил Голубков. – Вот тебе раз! Приехали Амина воевать… Как к теще на блины.

Через час офицеров “мусульманского” батальона, “Зенита” и группы “А”, свободных от несения службы, собрали на совещание в УСБ – большущей санитарной палатке. Изнутри она была обшита белым чехлом-утеплителем, топились буржуйки, и вообще даже казалось, что от деревянного настила не очень сильно несет холодом.

Совещание вел генерал-лейтенант ВДВ Гусев. Он сидел в середине “президиума” в полевой генеральской форме. Справа от него – Симонов в солдатской, с сержантскими лычками. Слева – Иван Иванович в свитере, болоньевой куртке и спортивной шапочке с помпоном.

Офицеры кое-как расселись на скамьях и табуретках.