Механик снова просиял и что-то ответил, отрицательно помотав головой, – похоже, поклялся, что денег у него нет ни копейки!..

– Вот болван! Был бы я твоим командиром, я б тебе еще не так ввалил!..

Рожа у Плетнева все-таки была довольно грозная. Механик сжался, и его безмятежная улыбка потускнела и затуманилась.

Ключ нашелся прямо там, возле фильтра. Закрыв кран топливопровода, Плетнев отвернул фильтр и несколько раз мощно дунул. Потом поставил на место и снова открыл кран.

Пробираясь на водительское место, он представлял себе, о чем толкуют Голубков и Раздоров, наблюдая за ним с крыши. “Ишь, бляха-муха, неймется ему,” – бормочет небось Голубков. “Ну а что ж, активный боец…” – меланхолично отвечает Раздоров. “Не заведет он эту рухлядь, – вздыхает Голубков. – Не заведет. Вон, гляди-ка, у них и танкистов толком нет”. – “Может, и не заведет, – соглашается Раздоров. – А может, и заведет… А танкистов у них точно не хватает. Симонов говорил…” – “Вообще, бляха-муха, неубедительные вояки, – замечает Голубков. – Можно косой косить”. – “Да, – соглашается Раздоров. – Эти какие-то недоделанные. Похоже, из хозвзвода. Но вообще-то с афганцами на узкой дорожке лучше не встречаться. Они войну туго знают”. Некоторое время молчат. “Жрать хочется,” – вздыхает Голубков. “А ты вздремни, – с человеколюбивой начальственностью в голосе советует Раздоров. – Два часа сна заменяют один обед…”

Плетнев помедлил секунду.

– Ну, поехали!..

Нажал на кнопку.

Стартер заскрежетал, дизель дал несколько мощных выхлопов и тут же мощно и радостно взревел.

“Смотри-ка, бляха-муха, завелся! – удивленно сказал воображаемый им Голубков. – Плетнев-то у нас – от скуки на все руки!..”

Механик счастливо хлопал в ладоши. Плетнев дал ему легкого пинка. Тот рассмеялся и нырнул в люк.

Танк грозно заворочался, развернулся, выбрался назад на перекресток и занял наконец верную позицию.

Первым по неровной проселочной дороге шел афганский бронетранспортер, за ним – посольская “Волга”, следом – еще одна. Рулил капитан Архипов, рядом с ним сидел Валера Корытин, сзади – Плетнев и Пак.

Бронетранспортер волок за собой огромную тучу плотной желто-серой пыли, временами застилавшую солнце.

– Пылища-то, а! – недовольно сказал Архипов. – Ужас.

– Нет бы водичкой побрызгать, – отозвался Корытин. – Ленивый все-таки народ…

Архипов прокашлялся.

– Напрасно смеешься, – строго сказал он. – Напрасно. Народ на самом деле ленивый. Непродвинутый. Азиаты все такие. Чего ты хочешь – тюрки!..

– Они не тюрки, – возразил Пак.

– А кто ж? – Архипов удивленно посмотрел на него через зеркало заднего вида.

– Индоевропейцы.

– Индоевропейцы… Ну, не знаю. В общем, к порядку они не приучены. В городе грязища какая, – ворчал Архипов, бестолково крутя рулевое колесо: пыль стояла такой густоты, что он все равно не видел, куда едет, и колеса то и дело попадали в колдобины. – И дети какие чумазые!.. И сами небось никогда не моются…

– Моются, – возразил Пак. – А дети – так это поверье такое.

– Какое?

– Если чисто одевать, ребенок злому духу понравится, и готово. А когда чумазые – ему неинтересно.

– Вот дичь-то! – буркнул Архипов.

Пак вздохнул и отвернулся.

Плетнев тоже смотрел в окно. Архипов не раздражал его, нет. Просто ему было понятно, что слушать его или спорить с ним – занятие совершенно бесперспективное. Говорил он всегда вещи заведомо известные и в целом напоминал букварь: где ни откроешь, все знакомые буквы… Тоска.

Проехали кишлак. За поворотом дороги у обочины чадно догорал танк. Чуть поодаль стоял второй – с перебитой гусеницей. Башенный люк был открыт. Безвольно свесив руки и голову, животом на краю лежал убитый танкист. Почему-то вместо шлема у него была только красная повязка. Еще метрах в ста пятидесяти впереди стояла колонна – должно быть, эти шесть танков просто сдались. Неподалеку от них чернел остов сгоревшего пехотного грузовика ГАЗ-66.

– Стало быть, дали им чертей, – сказал Архипов. – То-то.

Бронетранспортер остановился. Афганский офицер спрыгнул на землю и подошел к первой “Волге”. Переводчик Рахматуллаев перекинулся с ним несколькими фразами. Офицер улыбался и махал рукой куда-то вперед, указывая направление.

– Говорит, нужно немного еще проехать, – пояснил Рахматуллаев. – Они в старой крепости. Километра два отсюда.

Проехали небольшое скопище каких-то лачуг, лепившихся друг к другу. С дороги нельзя было понять, обитаемы они или нет. Миновали развалины двух длинных строений вроде коровников. И, наконец, оказались у крепости.

Наверное, если смотреть с вертолета, ее полуразрушенные, оплывшие глиняные стены и башни больше всего походили бы на недопеченную ватрушку.

Со стороны огромного проема, где, скорее всего, когда-то располагались ворота, стояли два бронетранспортера и танк.

Давешний офицер махал руками. Один бронетранспортер сдал назад, освобождая проезд машинам.

Внутренний двор представлял собой бугристый пустырь, заросший выгорелой травой. В середине его был курган – должно быть, остатки древнего строения. За глиняные склоны размытых временем крепостных стен цеплялся кустарник. Несколько чахлых деревьев силились отбросить хоть какую-нибудь тень. Одуряюще громко звенели цикады.

У щербатой стены стояла группа безоружных в афганской форме – человек шестьдесят. Преимущественно офицеры. Примерно каждый третий был в танкистском комбинезоне. Несколько раненых. Один, с перевязанной головой, сидел, привалившись к стене. Плетнев в какой-то момент поймал его мутный взгляд – тяжелый, даже страшный. Вот уж они-то точно смотрели друг на друга из разных вселенных. Мятежник!.. повернул доверенное ему оружие против правительства!.. его ожидало суровое наказание. Плетнев отвернулся.

– Подполковник Якуб приветствует вас и желает здоровья, – бесстрастно сообщил Рахматуллаев.

Подполковник Якуб, начальник Генштаба, стоял рядом с каким-то здоровяком в штатском.

– Министр безопасности товарищ Сарвари также приветствует вас и поздравляет с нашей общей победой.

– Да, да, – ответил Огнев. – Скажи, что, мол, мы очень рады. Поздравления…

Тем временем Сарвари приблизился к мятежникам и, сопровождаемый охранниками, пошел вдоль строя метрах в трех от них, вглядываясь в лица и что-то коротко спрашивая. Дойдя до середины строя, Сарвари отступил назад – теперь между ними было метров десять – и начал пылкую речь.

Настороженно оглядываясь и не спуская пальцев со спусковых крючков автоматов, офицеры сопроводили Огнева, который вслед за Якубом решил подойти ближе.

– Вождь афганского народа великий Нур Мухаммед Тараки поручил вам защиту Родины! – переводил Рахматуллаев. – Как вы распорядились его доверием? Вы восстали!

Плетнев смотрел то на одного из пленников, то на другого. Одно лицо – злое, другое – испуганное, на третьем – безразличие, четвертый мечтательно смотрит в небо… Но одинаково усталые, измученные люди.

Каково это – быть мятежником? Каково это – ждать суда и тюрьмы? Жизнь наверняка искалечена, переломлена… от них ждали доблести, а теперь обвинят в измене… они были офицерами, а теперь – преступники!.. Что толкнуло их?

Подполковник Якуб одобрительно кивал словам Сарвари.

Плетнев мельком взглянул на Огнева. Казалось, Главный военный советник ждет чего-то нехорошего. Морщится, как будто вот-вот зуб вырвут.

Сарвари резко рубил воздух ладонью.

– Что он говорит? – хмуро спросил Огнев.

– Он, Валерий Митрофанович, описывает внутриполитическое положение, – пояснил Рахматуллаев. – Излагает, так сказать, тезисы агитационного характера.

– Агитирует, стало быть… понятно.

– Теперь толкует, что все они подонки и недобитки. Шакалы. Что на них нельзя положиться! Все вы, говорит, изменники Родины, вам нет прощения и…

Вдруг Сарвари резко повернулся и выхватил автомат у ближайшего охранника.