Тот широко улыбнулся, и оказалось, что во рту у него много больших желтых зубов.

– Здравствуйте, здравствуйте, орлы! – заговорил Иван Иванович свойским голосом. Ну уж таким свойским – просто в доску, пробу ставить негде! – Первое, что хочу сказать. – На его физиономию набежала суровая тень. – В отряде установлен сухой закон. Прошу неукоснительно соблюдать. Кроме того, имейте в виду, что… – поднес кулак ко рту и деликатно покашлял. – Гм… гм… Морально-психологический климат в посольстве весьма своеобразен. Вам не следует общаться с сотрудниками и служащими посольства. Особенно с одинокими женщинами. – Ненадолго замолкнув, он обвел бойцов скорбным взглядом. – Их здесь много – секретарши, машинистки, медсестры, – снова помолчал и вдруг сказал убежденно, искренне, даже как-то взволнованно: – Сейчас не время для ханжества, товарищи офицеры! Будем называть вещи своими именами! – набрал побольше воздуху и отчеканил, отбивая каждое слово взмахом кулака: – Эти женщины будут пытаться устанавливать с вами интимные отношения!

Офицеры начали недоверчиво переглядываться. Голубков не удержался – прыснул.

– Смеяться станем, когда замеченные в подобных действиях будут откомандированы в двадцать четыре часа, – сухо заметил Иван Иванович. – Прошу учесть: измена жене приравнивается к измене Родине!..

– И это справедливо, – с легкой усмешкой вставил Князев.

– Далее. Что касается бытовых условий. К началу учебного года вас переселят в другое место. Так или иначе, в отведенных вам классах не свинячить. – Тут он нахмурился, пожевал губами и сказал, по-видимому, пытаясь более доступно объяснить, что имеет в виду: – Это школа, а не хлев. Тут детям учиться, не забывайте… Что еще?

Поднес руку к голове и почесал залысину.

– Да. Вот. Погода здесь, как видите, жаркая. Гигиену соблюдать нужно. Без мытья никак. При посольстве имеется бассейн и душевые…

Лица бойцов просветлели.

– …но там купаются женщины и дети. Вам ими пользоваться запрещено. При школе свой бассейн, маленький…

Плетнев поймал восторженный взгляд Голубкова – ура, мол!

– Туда тоже ни ногой! – хмуро закончил Иван Иванович.

– А где же мыться? – спросил кто-то.

– Это что за выкрики?! – резко повысив голос, осведомился Иван Иванович, а после грозной паузы поднял руку успокоительным жестом. – Не волнуйтесь, все предусмотрено. Мыться на заднем дворе школы. Там есть резиновый шланг для поливки газонов!

Минут через двадцать бойцы гурьбой стояли возле скамейки неподалеку от крыльца школы. Смеркалось, жара спадала, даже, казалось, по листве деревьев, которыми зарос большой посольский двор, пробегал едва заметный ветерок.

– Князев – мощный мужик, – сказал Раздоров. – Пацаном Великой Отечественной успел хватить. Нелегалом на территории Германии работал. Он у нас на КУОСе преподавал… Железный мужик Григорий Трофимович, – повторил Раздоров, уважительно качнув головой. – А Ивана Иваныча этого я в первый раз вижу.

– Во, бляха-муха, дела, – огорченно сказал Голубков, стараясь попасть, но все же не попадая стряхиваемым пеплом в мятое ржавое ведро, приспособленное старожилами под пепельницу. – Иван Иваныч этот еще на нашу голову. Вишь какой умный – из шланга. Самого бы его из шланга. У нас в деревне коров из шланга не моют…

У него был ужасно обиженный вид.

– Вы не смейтесь! Мы, бляха-муха, не на отдых же сюда приехали! Можно сказать, кровь свою проливать! А тут вон как нас встречают – из шланга! Это что ж выходит – как сахару, так два куска, а переспать – кровать узка?

И горестно покачал головой.

– Ладно уж, кровь! – усмехнулся Раздоров. – Пока что п отом обходимся… Но вообще-то привыкай. Это же посольство.

Пак сидел возле скамьи на корточках.

– Ну да, – кивнул он. – Чудес много…

– Причем тут посольство? – спросил Голубков, недовольно глядя на Раздорова. – Каких чудес? Они что – из другого теста сделаны? Такие же советские люди…

– Советские-то советские… да только тут свои законы.

– Какие еще такие свои законы? – не смирился Голубков. – У нас всюду одни законы!

– А вот такие. К примеру, если ты шофер, а я третий секретарь, ты со мной не больно-то пообщаешься. Понял?

– Почему?

– Потому что третьему секретарю с шофером общаться зазорно. Понял?

– Что ж тут непонятного, – хмуро отозвался Голубков.

– Но зато если ты третий секретарь, а я, например, посол, – торжествующе продолжил Раздоров, – то я с тобой и срать рядом не сяду!

Все расхохотались, а Голубков покачал головой, с досадой пульнул в ведро окурок и сказал:

– Во, бляха-муха! Тоже, значит, иерархия!..

Первые шесть – нести службу, вторые – бодрствовать при оружии. Третьи шесть часов отводились на сон. Однако требовалось доводить до ума систему обороны посольства. Поэтому было не до сна: не больно уснешь, если сначала орудуешь лопатой, насыпая мешки песком, а потом таскаешь их на плоские крыши зданий, построенных, как бастионы, по рубежам немалой территории посольства. Из мешков сооружали огневые ячейки – каждая на двух бойцов. К штатному вооружению – то есть автоматам, пистолетам, штык-ножам, гранатам и двойному боекомплекту – придавался ручной пулемет, бинокль и радиостанция. Сила!

Кроме того, поступило распоряжение производить дополнительное круглосуточное патрулирование по внутреннему периметру ограды посольства. Всем это казалось совершенно бессмысленным, поскольку с крыш все видно гораздо лучше. Однако приказ (да к тому же поступивший из Москвы) не обсуждается. Жена посла, чуткий сон которой стали нарушать грубые звуки топавших под окнами сапог, выразила негодование. “Послица” вообще была женщиной в некоторых отношениях выдающейся. Во-первых, она выдавалась титаническим, но совершенно расплывшимся бюстом. Во-вторых, чисто социалистическим подходом к вопросам контроля и учета. Раздоров утверждал, что она считает яблоки на деревьях в своем садике и морковку на грядках в своем огородике, чтобы знать, не поживился ли ими кто-нибудь из охранников. Послушав его, Голубков пришел в негодование и долго возмущался, напирая, в частности, на то, что морковка содержит витамин “А”, благотворно влияющий на остроту зрения, а если трескать исключительно сухпайки, которые, несмотря на постоянный голод, уже не лезут в горло, то все станут подслеповаты и не смогут оборонить посольских – да и ту же послицу, между прочим! – в случае вражеского нападения…

Чтобы не топали, бойцов переобули в спортивные тапочки. И строго-настрого наказали не лязгать попусту амуницией. Да и вообще как можно меньше попадаться посольским на глаза, чтобы не напугать своим видом… Плетнев флегматично заметил, что своим видом они теперь были способны их разве что рассмешить, – трудно представить, насколько нелепой фигурой становится до зубов вооруженный человек благодаря такой незначительной, казалось бы, детали своего обмундирования, как белые тапочки. Однако приказ есть приказ. Что толку обсуждать приказы? Их требуется исполнять.

Короче говоря, выбрать время, чтобы заскочить в госпиталь и спросить, работает ли там Николай Петрович Кузнецов, Плетнев смог только дней через десять.

Кабинет Кузнецова оказался в самом конце коридора, насыщенного тем специфическим запахом, что присущ всем медицинским учреждениям и вызывает неприятные ассоциации – уколы… кровь из пальца… горчичники. В общем – разнообразные проявления мелкого врачебного мучительства.

Подняв глаза и убедившись, что на черной стеклянной табличке написано именно то, что нужно, Плетнев постучал, а потом толкнул дверь и вошел в комнату.

Она оказалась разделенной на две части.

Левая походила на процедурный кабинет. Здесь стоял письменный стол, дерматиновая кушетка, дощатый стеллаж и несколько белых медицинских шкафов. Еще в одном, стеклянном, виднелись какие-то пузырьки и коробочки. Слева в углу эмалированная раковина и водопроводный кран. Из него часто капала вода.