– Да вы садитесь!

В комнате стоял казенный письменный стол и два стула. Окно закрывали плотные шторы.

Бронников сел напротив.

– Ну вот, – сказал Семен Семенович. – Скажите, Герман Алексеевич, вы из своих неопубликованных работ на Запад что-нибудь передавали? В зарубежные, так сказать, издания?

Мгновение Бронников смотрел на него в изумлении, потом с облегчением рассмеялся.

– Господи! Зачем мне это? Я, знаете ли, член Союза и… – Он неопределенно покрутил в воздухе пальцами. – И довольно известный писатель… с какой стати я буду?..

– Так не передавали? – уточнил Семен Семенович.

– Нет, – твердо сказал Бронников. – Не передавал. И не думал никогда.

– Понятно… А как же тогда вот это объяснить?

Семен Семенович выдвинул ящик стола, достал какой-то журнал и молча продемонстрировал обложку.

Это был эмигрантский журнал “Континент”. Бронников много о нем слышал. Но в натуре видел впервые.

– И что? – раздраженно спросил он. – Я-то при чем?

Семен Семенович раскрыл на заложенной заранее странице и предъявил ему, держа журнал обеими руками – примерно как поднос или вожжи.

Бронников подался вперед.

В самом верху страницы было крупно написано:

ГЕРМАН БРОННИКОВ

“ПТИЦЫ НЕБЕСНЫЕ”

рассказ

На небольшом экране мелькали кадры кинохроники. Бегут какие-то люди… вот отряд полицейских едет… плачущая женщина… снова беготня…

Карпов комментировал происходящее, сидя возле экрана за преподавательским столом.

– Немецкие руководители проявили нерешительность. Последовала неразбериха, отсутствие слаженных действий. В итоге операция потерпела крах. Во время перестрелки израильские заложники были убиты. Погибло пятеро палестинцев, двое граждан ФРГ – полицейский и пилот одного из вертолетов…

Экран погас.

Карпов щелкнул тумблером, и под потолком небольшого зала, в котором находилось все подразделение – пятьдесят человек, – загорелись яркие люстры.

– События на Олимпиаде в Мюнхене в тысяча девятьсот семьдесят втором году показали, что для противодействия такого рода актам необходимо иметь специальные подразделения, способные эффективно решать задачи по освобождению заложников и обезвреживанию террористов. Именно таким подразделением является группа “А”. Предстоящая Олимпиада в Москве уже сейчас ставит перед нами серьезные задачи. За год до начала Олимпийских игр, то есть в самое ближайшее время, ожидается наплыв иностранцев. Это чиновники Международного Олимпийского комитета и журналисты. А также разного рода ряженые, которые приезжают под предлогом проверки готовности Советского Союза к проведению указанного мероприятия. Имея при этом цели как разведывательного, так и диверсионного характера. До конца августа будущего года напряжение будет только нарастать. От личного состава потребуется полная отдача и самоотверженность! Каждому из нас оказана высокая честь служить в группе “А”…

Карпов сделал значительную паузу, переводя взгляд с лица на лицо. Лица офицеров внимательные, сосредоточенные. Ромашов, Большаков, Зубов, Астафьев, Аникин, Первухин, Епишев, Бежин… Плетнев тоже был сосредоточен и внимателен.

– И мы должны приложить все силы, чтобы оправдать доверие партии и правительства!

И вдруг повернулся всем телом к Плетневу.

– А что мы видим на практике?

Смотрит – прямо сейчас одежду на нем прожжет. Вот оно. Начинается. Показательное изничтожение личности на глазах у друзей и товарищей.

– На практике мы видим, что еще встречаются примеры вопиющей, я бы сказал – преступной расхлябанности. Так, старший лейтенант Плетнев вчера… ну-ка, приподнимитесь!

Плетнев встал.

– Видите, старший лейтенант Плетнев без особого напоминания и задницу от стула не оторвет! – обращаясь к залу, сказал Карпов издевательским тоном.

Но никто не хмыкнул, не рассмеялся. Все молчали. Плетневу от этого безмолвия сразу как-то теплее стало.

Он сделал каменное лицо. А полковник между тем громогласно, наотмашь продолжал.

– Но мало того! Как может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение?! Разве может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение?! Не может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение!

Карпов обвел всех свирепым, прямо-таки волчьим взглядом. И рявкнул:

– А если может, это уже не офицер! Это балласт!

Плетнев сжал зубы. Главное – не сорваться.

Карпов оперся руками о стол, подавшись вперед, будто и впрямь вот-вот собирался на него броситься.

– Комитет государственной безопасности – оружие партии! Это штык партии!

Плетнев вытянулся.

– А из вас штык, как из говна пуля!

Ну, Плетнев еще пуще вытянулся – хотя, казалось, уже некуда было вытягиваться. И кулаки сжались сами собой. И скулы стало сводить – так он зубы стискивал.

– Вам здесь не место! – с нескрываемым злорадством заключил полковник. – Вы недостойны носить высокое звание советского чекиста!..

Если утро начинается с такого, весь день, считай, насмарку. Чем ни занимайся, все равно то и дело будешь вспоминать, как тебя по стенке размазали.

А день, надо сказать, тоже получился не из легких.

Выезд на полигон в десять ноль ноль. Перед этим надо переодеться. Цивильные шмотки остаются в расположении части. Бойцы надевают темно-синие штаны и такие же синие куртки техсостава ВВС. Почему-то именно в них бойцов наряжают. Неизвестно, почему. Теоретически можно еще в морские бушлаты… в танкистские шлемы… в водолазные костюмы, в конце концов. Ну, неважно. Так начальники решили. Им видней.

Сорок минут автобус с наглухо зашторенными окнами гудит по трассе. Сворачивает. Нормальной машине к полигону не подъехать. И грибнику не подобраться. И вообще никому. Охрана в несколько эшелонов. Как в песне: “Артиллерист не проползет! парашютист не просочится!..” Или что-то в этом роде.

Приехали.

Первым делом – спортзал. Разминка. Беготня. Потом тренировочные бои.

Бьются одновременно четыре пары. В зале гуляет между стенами эхо от ударов, от шлепков падающих на ковер тел. Или кто-то кого-то на болевой взял, и тот рявкает сначала, а потом колотит ладонью по мату, чтоб не доламывали.

Мелькание рук и ног, наносящих удары.

Плетневу, как на грех, выпал Виктор Аникин. Или попросту – Витек. Такого хорошо в третьем классе другом иметь. Громила двухметрового роста. Борец-бугай. И классикой увлекался, и боевыми. В общем, все у него в полном порядке. А Плетнев перед ним – ну просто тростиночка. Хоть и восьмидесяти килограммов весом, а все же легче своего противника примерно на полмешка картошки. Он мог применить только одну тактику боя – порхательную. То есть вообразить себя бабочкой и грациозно перелетать с цветка на цветок. И ни в коем случае не попадать в объятия к Аникину, поскольку это равносильно попаданию под трактор… Вот Плетнев и порхал, чувствуя при этом одно лишь холодное, расчетливое остервенение, острие которого – точнее, жало! – должно было в одно мгновение решить исход поединка. Плетнев порхал, Витек никак в него не мог попасть, минуты через три начал злиться, утратил осторожность и… Плетнев сделал обманное движение, будто сейчас ударит с левой, Аникин прикрылся, но взамен получил мощный шлепок правой стопы в голову. В район левого уха.

Это был серьезный удар. Аникин потерял равновесие и повалился на ковер.

Упал! Да, он упал – а победитель Плетнев, хоть и тяжело дыша, вскинул руки в знак своей победы!

Витек поднялся, потряс головой. Плетнев ткнул его кулаком в плечо – мол, не журись. Аникин хмуро ответил тем же. И буркнул что-то в том духе, что еще не вечер.

Не вечер – так не вечер. Ясное дело, досада. Ведь ему самому хотелось пережить это краткое счастье! Жаркое такое счастье – победу!.. Но победа всегда одна. Всегда только одна. Двух побед не бывает…