– Во время его отсутствия я постараюсь максимально укрепить свои позиции. Мне нужны свои люди во главе армии и Царандоя… А ты не должен спускать с него глаз ни в Гаване, ни в Москве! Я чувствую, что он уже хочет моего устранения. Наверняка он будет вести какие-то переговоры насчет этого с советским руководством!

– Да, конечно, – сказал Тарун. – Я сделаю все, что смогу.

И прижал ладони к сердцу.

Тишину нарушал только низкий гул, время от времени доносившийся откуда-то издалека.

На белые стены школьного класса тусклое сияние заоконных фонарей ложилось сиреневыми полосами. Аспидно-черный прямоугольник доски отливал в левом углу неожиданно ярким бликом…

Восемь раскладушек… Справа от каждой поблескивает контур автомата… Ботинки, белые тапочки…

Рассматривать все это было некому. Хоть и одетые, а бойцы крепко спали и даже, скорее всего, не видели снов.

Дверь с треском распахнулась, вывалив целую охапку яркого света, и Голубков с порога крикнул:

– Тревога!

При этом он щелкнул выключателем, окончательно разрушив очарование тихой сонной ночи, и все, как поленья, скатились с раскладушек.

Плетнев спросонья потянулся было к тапочкам.

– Штатное обмундирование!.. – заорал Голубков еще жутче.

Через две минуты выстроились во дворе посольства, замерли, невольно прислушиваясь к отдаленным звукам выстрелов и взрывов.

Князев оглядел строй строгим взглядом.

– Вчера вечером афганская пехотная дивизия подняла мятеж и двинулась на Кабул. В настоящее время ее подразделения блокированы верной правительству бригадой спецназа в пятнадцати километрах от города. Там идет бой. Как будут развиваться события, пока непонятно. Наша задача – обеспечить охрану посольства по усиленному варианту. Скоро подтянется афганская бронетехника. В случае попытки проникновения на территорию посольства враждебных элементов принять все меры по пресечению. Оружие применять только при явном вооруженном нападении. Обо всем докладывать мне немедленно. Связь – по радио. Заместитель – майор Симонов.

– Я! – отозвался Симонов, стоявший на правом фланге.

Залегли на крыше. Голубков с пулеметом – за центральным бруствером, Раздоров с автоматом – в другой ячейке метрах в трех от него слева, а Плетнев – справа.

Уже рассвело, и обычно в это время было довольно оживленно – проезжали машины и автобусы, по тротуарам шагали пешеходы – поначалу редкие, а потом все гуще. На углу напротив раскидывался небольшой базарчик, и к нему тянулись женщины с кошелками. На пыльном пустыре подростки играли в волейбол через веревку…

Сейчас проспект Дар-уль-Аман был пуст.

Низкий гул и погромыхивание, доносившиеся с востока, то стихали, то возобновлялись с новой силой.

Потом со стороны центра города показались два танка. Это были Т-55 – старые добрые советские танки. За ними бодро катил зеленый грузовик.

Первый танк с грохотом миновал переулок, проехал мимо посольства и свернул в следующий. Там он, уже невидимый, продолжал реветь, дымить и лязгать.

Второй остановился на ближнем перекрестке и стал задумчиво водить дулом пушки. В какой-то момент Плетнев увидел абсолютно круглое жерло ствола, и это означало, что если танк сейчас пальнет, он погибнет от прямого попадания снаряда.

Грузовик встал чуть поодаль. Из кабины выбрался офицер. Из кузова – десятка полтора расхристанных солдат. Лейтенант дал команду, и они неровно построились у борта.

– Вот, бляха-муха, – с непонятным выражением сказал Голубков. – Кажись, помощнички.

Плетнев перебежал от своего гнезда к нему и залег рядом.

Между тем танк снова заревел, пустив целую тучу удушливого сизого дыма, загромыхал, залязгал, содрогнулся, с натугой повернул и двинулся следом за грузовиком. Въехав в переулок, он снова страшно дернулся, затем повернул башню, уперся пушкой в забор, замер в этом положении и заглох.

– Что это они? – удивился Голубков. – С головой не дружат?

– Да уж какая тут дружба, – пробормотал Плетнев.

Из танка выбрался маленький чумазый механик. Он раскрыл моторный отсек и некоторое время смотрел внутрь. Затем стянул шлем и в явном недоумении почесал затылок. После чего спрыгнул на землю и сел у гусеницы.

– Должно, сломался, – заметил Голубков.

Плетнев хмыкнул.

Из кузова грузовика уже летел шанцевый инструмент.

Лейтенант ударил каблуком прокаленную солнцем глину – от сих! Прошагал метров пятнадцать и снова ударил – до сих!

Солдаты лениво разобрали лопаты и принялись рыть окоп вдоль дувала.

Голубков повернул голову и посмотрел на Плетнева.

– Сань, они чего? Почему вдоль? Они куда стрелять будут? В наш забор?

– Это все понарошку, – пояснил Плетнев. – Ты не переживай.

– Во, бляха-муха, – пробормотал он, в состоянии некоторого потрясения возвращаясь к пулеметному прицелу. – Сдурели!

Офицер направился к танку. Механик уже успел задремать и, когда офицер пнул его, вскочил с заполошным видом. Офицер начал требовательно орать. Механик разводил руками, многословно отбрехивался и показывал на танк – видимо, как на пример никуда не годного механизма. А то еще тряс перед носом офицера вытянутым вверх указательным пальцем.

– Это не ишака водить, – рассудительно заметил Голубков. – Шайтан-арба, понимать надо. А что он ему все палец показывает?

– Может, у него снаряд всего один? – предположил Плетнев. – Или он сам один?

Офицер обозлился и принялся с размаху лупить механика по физиономии. Тот некоторое время закрывался и уворачивался, а потом завыл и сел возле гусеницы. Офицер еще пару раз его пнул, после чего потерял к нему всякий интерес.

– Так и есть. В одиночку приехал.

– Кто?

– Да вот этот, чумазый.

– По идее, в экипаже четыре человека, – заметил Голубков. – Командир, стрелок, радист и механик-водитель. Так?

– Так, – подтвердил Плетнев. – Но это по идее. Возможно, они этой идеи не знают. Сам видишь: чумазый един. В четырех лицах.

– Да-а-а… – неодобрительно протянул Голубков. – Во, бляха-муха, бардак! И технику довели. Да и техника-то, конечно…

И он пренебрежительно сплюнул.

Плетневу стало обидно. Он на таком весь первый курс ездил!

– Что – техника? – переспросил Плетнев.

– Да техника, говорю, допотопная, – разъяснил Голубков. – Т-55. Это ж курам на смех.

– Курам на смех, говоришь?

Похоже, в голосе Плетнева слышалась скрытая угроза.

– Ты чего? – спросил Голубков, снова отрываясь от прицела.

– Да ничего, – с сердцем сказал Плетнев. – Понимал бы чего в технике! Товарищ капитан!

– Ну? – отозвался Раздоров из своего гнезда.

– Разрешите разобраться! Я в секунду.

Раздоров повернул голову и задумчиво на него посмотрел. Потом сказал:

– Валяй. Только без членовредительства.

Плетнев спустился с крыши, миновал КПП и обогнул угол забора.

– Чего у тебя тут?

Механик воззрился на него в совершенном недоумении.

– Что ты вылупился, баран! Русского языка не понимаешь?

Чертыхнувшись, Плетнев влез в люк водителя. Первым делом следовало посмотреть, поступает ли топливо.

Топливо не поступало. Значит, либо его нет вовсе, либо неисправен топливопровод.

Для разрешения этого вопроса есть щуп… ага!.. В баках горючее было.

Он выбрался на волю.

– Слышь, ты, урюк! Где инструмент?

Урюк что-то радостно залопотал в ответ. Простодушное выражение его круглого лица неопровержимо доказывало, что говорить по-английски с ним тоже совершенно бесполезно.

Плетнев взобрался на броню и, огибая башню, направился к трансмиссии.

– Где инструмент, говорю!

И помахал рукой, имитируя движение гаечного ключа.

Афганец радостно рассмеялся.

– Ключи! – раздраженно крикнул Плетнев, поднимая решетку трансмиссии. – Не соображаешь?!