– Тебя не обыскивали?

– Обыскивали, но второпях.

– Отдай старшему, – посоветовал второй. – Он сзади идет.

Владелец пистолета оглянулся.

– Может, лучше потом?

– Потом будет хуже. Скажут – хотел утаить.

Офицер сунул руку за пазуху, вынул пистолет и повернулся.

Шукуров отреагировал мгновенно – с силой упер ствол автомата ему в поясницу и выпустил очередь.

Офицер повалился. Другие пленные шарахнулись, тесня солдат.

Началась сутолока. Солдаты замахивались прикладами, кто-то упал, закрывая голову руками. Неразборчивый ор многих злобных голосов был похож на лай собачьей стаи. Вдруг снова рявкнул чей-то автомат, и пленные снова шарахнулись.

– Не стрелять! – орал Шукуров, расталкивая солдат. – Не стрелять! Под трибунал пойдете!

Аникин, Плетнев и еще два парня из “Зенита” помогали ему, раздавая затрещины.

Пленные уже торопливо набивались в кузов грузовика.

– Давай! Лезь!! – орал какой-то щуплый “мусульманин”, тыча стволом в спину здоровенному гвардейцу.

Гвардеец старался, но кузов был полон под завязку, и его усилия пропадали даром.

– Ну, что еще? – недовольно спросил Шукуров, подходя. – Места нет?

Он дал короткую очередь в воздух. Пленные в ужасе полезли друг на друга. Оставшиеся торопливо забрались в освободившуюся часть кузова.

– Места нет, места нет, – ворчливо сказал Шукуров. – Найдется, если захочешь…

Плетнев только покачал головой – он еще помнил, как Шукуров гонял своих солдат булыжниками…

Ноги уже совсем не держали, и он присел на парапет. Но через минуту его окликнул Ромашов. Они на пару с Симоновым стояли невдалеке.

– Тут какое дело, Плетнев. Надо в морг на опознание. Со мной поедешь… А это еще что?

Плетнев перевел взгляд. Первухин и два солдата вели от дверей дворца еще одного пленного.

– Вот, – сказал Первухин, подходя. – Командира бригады охраны выловили. Под кроватью прятался. Куда его?

Мрачно и ненавидяще глядя, Джандад сказал что-то на дари.

– Чего он бухтит? – поинтересовался Симонов.

– Рустам! – крикнул Плетнев. – Пойди сюда, пожалуйста! Переводчик нужен!

Шукуров подошел.

– Начальник охраны вроде, – пояснил Симонов. – Спроси, точно ли.

Шукуров задал вопрос. Джандад, помедлив, заговорил, криво усмехаясь и переводя горящий взгляд с одного из них на другого.

Шукуров неожиданно взорвался, заорал, яростно замахнулся.

Джандад сжал зубы и гордо вскинул голову.

– Что он?

Шукуров отвел от него взгляд и нехотя ответил Ромашову:

– А, херню какую-то несет, товарищ майор!..

– Переведи!

– Ну, – начал Шукуров, явно конфузясь. – Говорит, что… в общем, шакалы вы, говорит. Подлецы и предатели. Правнуки, говорит, об этом помнить будут. Нет вам, говорит, прощения…

– Это он про кого? – спросил Ромашов, угрюмо меря Джандада взглядом.

Шукуров развел руками.

– Про нас.

– Сам он шакал! Козел!

Ромашов отвернулся. Щурясь, стал смотреть на изуродованный купол Тадж-Бека.

– Так куда его, Михал Михалыч? – спросил Первухин, зло глядя на Джандада. – Может, того? За угол да шлепнуть?

Ромашов сверкнул на него взглядом из-под насупленных бровей.

– Я тебе шлепну!.. В посольство вези. Пусть там разбираются.

И двинулся к машине.

Коридор был выложен кафельной плиткой. Песчинки визжали под ногами. Звук шагов гулко отдавался от стен.

С ними был майор-кадровик – в чистой афганской форме, с черной папкой в руках.

У двери стоял вооруженный солдат “мусульманского” батальона. Увидев вошедших, отступил в сторону.

Они вошли внутрь.

Одна из люминесцентных ламп моргала и щелкала в ритме какой-то безумной морзянки.

Здесь тоже были кафельные полы. И кафельные стены.

За столом у низкого окна, сплошь замазанного известкой, сидел пожилой человек в белом не очень чистом халате, в такой же белой шапке и клеенчатом фартуке.

Когда они вошли, он встал.

В помещении стояли одиннадцать солдатских носилок. Убитые были накрыты простынями.

Кадровик остановился у первых носилок, деловито раскрыл папку, достал карандаш.

Служитель откинул простыню. Плетнев увидел мертвое лицо Князева. Через секунду отвел взгляд.

– Так, – тяжелым глухим голосом сказал Симонов. – Полковник Князев… Григорий Трофимович.

Служитель закрыл лицо Князева простыней и перешел к следующим носилкам.

Кадровик проборматывал то, что писал. И было слышно, как карандаш шуршит по бумаге.

– Князев… Трофимович… Дальше.

Служитель откинул простыню с бескровного лица.

Это был Раздоров.

– Эх, елки-палки! Ну что ж ты будешь делать, а!.. – пробормотал Симонов. – Раздоров. Капитан Раздоров. Владимир Варфоломеевич.

– Раздоров… Вар-фо-ло-ме-евич… – Кадровик покачал головой: мол, надо же, какие еще имена попадаются! – Так. Дальше.

Тело в грязном белом халате, обильно пропитанном почернелой кровью. Лицо Николая Петровича разгладилось.

– Врач, – констатировал Симонов. – Надо у посольских спросить.

Плетнев сглотнул комок.

– Не надо. Я знаю. Это полковник Кузнецов. Николай Петрович Кузнецов.

– Точно? – подозрительно взглянув, спросил кадровик.

Плетнев отвернулся.

На четвертых носилках лежал Зубов. Его лицо, прежде всегда смеющееся и розовое, было искажено гримасой боли и залито бледной синевой – как будто неумелым гримом.

– Зубов…

– Да, Зубов, – ровно сказал Ромашов. – Константин Алексеевич Зубов. Капитан.

Кадровик записал, по-прежнему приборматывая себе под нос.

Они перешли дальше.

Служитель откинул простыню.

Плетнев всего ожидал. Но только не этого!

– Серега!.. – нечаянно сказал он.

Сделал два гулких шага, опустился на колени.

Коснулся плеча.

Ромашов тяжело вздохнул.

– Лейтенант Астафьев. Сергей Васильевич…

Кадровик строчил карандашом по бумаге.

– Жалко парня, – сказал служитель, набрасывая простыню на Сережино лицо. – Рикошет. Плашмя в висок. Пуля-дура, как говорится…

Носилки Астафьева загораживали проход к следующим, и он, наклонившись, с кряхтением их подвинул.

Голова Астафьева под простыней чуть заметно качнулась.

– Осторожней же! – сказал Плетнев.

Служитель распрямился и посмотрел на него.

– Вы, товарищ военный, не знаю вашего чина-звания, – сказал он со вздохом. – Вы бы лучше о живых беспокоились. А о мертвых-то уж что… Мы к ним со всем уважением.

Они снова шли по коридору, где раненые сидели на кушетках и лежали на носилках. Две медсестры были заняты их раздеванием и осмотром. В углу высилась гора грязной окровавленной одежды.

На одной из каталок лежал Большаков. Медсестра расстегнула куртку и теперь разрезала рукав.

Ромашов протянул руку и тронул его.

– Олег!

– Не надо! – шепотом крикнула медсестра. – Он без сознания!

Она уже осторожно снимала куртку, когда с другой стороны коридора появился Иван Иванович.

Из внутреннего кармана куртки на каталку вывалилась толстая пачка афганских денег. Медсестра безразлично сдвинула ее в сторону, чтобы не мешала.

Дверь операционной открылась, и оттуда торопливо вышла Вера – в свежем хирургическом халате, кое-где уже запачканном кровью, и в белой шапочке.

– Это что такое?! – спросил Иван Иванович. Он прошагал к каталке, схватил деньги и начал трясти Большакова за плечо. – Товарищ боец! Товарищ боец!

Вера попыталась его оттолкнуть.

– Вы что? У него тяжелое ранение! Давай в операционную! – приказала она сестре.

– Руки убери!

– Что?! – Иван Иванович перевел взгляд белых от злобы глаз на Плетнева.

– Ты успокоишься, нет?! – негромко спросил Ромашов. – Ты не видишь, человек без сознания!

Плетнев сделал короткий шаг, прикидывая, куда его отправить, чтобы не нанести вреда раненым.