…Голубков, Симонов и Шукуров, спрыгнув с брони БТРа, не стали прятаться ни в кювет, ни за подбитую машину, а безоглядно кинулись вперед. Голубков бежал изо всех сил, автоматически пригибаясь и отвлеченно замечая, что земля под ногами буквально кипит от ударов пуль.

Оказалось, они не первыми добрались до парапета. Какой-то боец, уже залегший за ним, стрелял из автомата в сторону дворца. Голубков, Симонов, Шукуров и еще несколько человек попадали за укрытие в нескольких метрах от него.

БТРы стояли в линию, задрав стволы вверх, башни елозили вправо-влево, изрыгая короткие и длинные пулеметные очереди.

Голубков начал стрелять, но тут по каске и плечам застучал обрушившийся откуда-то ворох земли и камней, и он уткнулся лицом в землю. Потом приподнял голову, стал отплевываться.

– “Шилки” херачат, елки-палки! – крикнул Симонов. – Главное, связи с ними нет! Один БТР с мостика упал и перевернулся. И весь эфир своими воплями забил…

Голубков приподнялся, оборачиваясь.

– Лестницы, бляха-муха! Лестницы вперед!

Четверо вскочили, следом Голубков. Метнулись, волоча две лестницы, под укрытие горы.

Голубков смотрел вверх, на мотавшийся в черном небе конец лестницы. Все, ткнулся в склон!

– Пошли! Пошли!

Закинул автомат за спину и схватился за перекладину…

Колонна миновала почти половину серпантина, и уже начинало казаться, что невредимой пройдет его до конца.

Первая БМП с ходу протаранила горящий на дороге автобус, сбросила на обочину, подняв целый фейерверк багровых искр.

Дворец был почему-то по-прежнему освещен, прожектора метались и мигали, все кругом светилось сполохами и вспышками.

Головная машина колонны вылетела на площадку перед дворцом в его восточной торцевой части. Резко встала. Раскрылись задние двери. Десантировавшись, бойцы залегали под градом пуль и обломков стен. Один попытался найти укрытие получше – привстал, получил пулю в плечо, упал, кое-как пополз куда-то в сторону.

Вторая машина объехала головную и рванула дальше.

Вдруг водитель резко затормозил. Всех качнуло вперед.

– Что встал? – крикнул Ромашов сержанту.

Тот обернулся. Глаза у него были круглыми, как солдатские пуговицы.

– Не вижу, куда ехать! – хрипло сказал он.

Сержант поднял командирский люк и начал вставать.

– Сидеть! – рявкнул майор.

Однако сержант примерно на одну шестнадцатую долю секунды успел-таки высунуться из люка. Раздался краткий, но пронзительный взвизг, и он без половины головы, с оторванным “ухом” шлемофона плюхнулся на свое место. Кровавое месиво заливало шею и плечи.

– Вперед! – яростно приказал Ромашов механику-водителю. – Вперед!

Вздыбившись, БМП сорвалась с места и, вынырнув из-за угла дворца, на полном ходу, бешено ревя, понеслась к парадному входу.

Механик резко затормозил, машина клюнула носом, ударившись броневым листом о землю, и замерла.

Плетнев распахнул задние двери, вывалился на брусчатку и бросился в сторону дворца.

Вдоль фасада то и дело рвались гранаты. На миг оглянувшись, он увидел, как упали двое, но не успел понять, кто именно это был. Оба ползли к укрытию, и это значило, что они были ранены, но еще живы.

Аникин уже лежал за парапетом, стреляя из-за него очередями по окнам. Плетнев плюхнулся рядом, тоже выпустил две короткие очереди.

– Во попали! Где народ-то? – крикнул он.

– А хер его знает, – буркнул Аникин, не отрываясь от приклада. – Видишь, что творится!..

Плетнев снова оглянулся.

Третья БМП остановилась на углу дворца. Зубов и еще какой-то боец вывалились из люка первыми и побежали в сторону парадного подъезда.

В трех шагах перед ними взорвалась граната, их, как тряпичные куклы, расшвыряло в разные стороны.

Плетнев видел, как Зубов поднял голову. Лицо было посечено осколками, залито кровью. Он пытался ползти. Второй боец, перевернувшись на спину, сел и стал пятиться, волоча перебитую ногу.

Большаков, с опущенным на лицо бронещитком, стоял на колене, не прячась от пуль, и короткими очередями, как в тире, бил из автомата по окнам дворца.

Сполохи огня играли на шлеме и триплексе, превращая его фигуру во что-то роботоподобное.

Всюду был огонь и взрывы гранат. Плетнев не понимал, почему они живы! почему живы те люди, что бегут, стреляют и кричат, подбадривая друг друга!..

Чердачное окно все так же плевалось огнем, и очереди тяжелого пулемета ДШК вспарывали асфальт.

Шипя от злости, Плетнев пулю за пулей садил в откос, надеясь достать пулеметчика рикошетом.

– Сволочь! Никак не успокоится!

Аникин отложил автомат и сорвал со спины “муху”.

– Сейчас я ему порцию успокоительного, – бормотал он, выдвигая трубу в боевое положение и прицеливаясь.

Огненный заряд, оставляя за собой дымный след, похожий на змею, устремился к чердачному окну – и достиг, породив взрыв, пламя, обломки кирпичей и оконной рамы. Следом за ними медленно вывалился гвардеец. Пролетев расстояние до земли, он тяжело упал – но тут же поднялся и, как ни в чем не бывало, размеренно пошел на них.

Половины головы у него не было. Плетнев видел, как пули рвут его китель.

Но гвардеец не падал.

Однако, сделав четыре ровных, почти строевых шага, все же рухнул ничком и замер…

– Во дела, – сказал Аникин, бросив на Плетнева взгляд, в котором изумление смешалось с паническим страхом.

В этот момент первая БМП неожиданно взревела, выпуская длинные густые клубы дыма, тронулась и начала разворачиваться на месте. Броня светилась и искрила от ударов осколков. Как только она повернулась носовой частью к дворцу, ее прожектора и фары разлетелись вдребезги и повисли на проводах бесполезными железками.

Из триплексов серебряными брызгами летели осколки стекол, окончательно ослепляя водителя.

Незрячая машина бешено крутилась и елозила. Вот она уперлась в бетонные блоки, лежавшие справа от угла здания, стала сдавать назад, повернула на девяносто градусов, загребая гусеницами землю и высекая искры из бетонных плит.

Рванула вперед и перевалила через парапет.

Плетнев вскочил, маша автоматом.

– Стой! Стой!

Аникин рванул его за полу и повалил за укрытие.

– Куда?! Охренел?! Он же слепой! Все приборы побиты!

БМП, ревя и лязгая гусеницами, приближалась к Зубову. Зубов из последних сил пытался отползти в сторону. Боец с перебитой ногой яростно греб землю руками, тоже надеясь уйти от надвигавшейся гусеницы.

Машина наехала на Зубова, и его жуткий крик потонул в реве мотора и грохоте боя.

Плетнев почувствовал, что в нем что-то остановилось. Он не знал, что именно. Сердце? – нет, сердце остановилось не навсегда: замерло на секунду, а теперь уже снова билось. “Ведь он чувствовал! – вспомнил Плетнев. – Он еще перед боем чувствовал! Он знал!..”

Плетнев ошеломленно посмотрел на Аникина.

Потом перевел взгляд на парадный вход. Массивные деревянные двери были закрыты. На площадке перед ними то и дело рвались гранаты.

Солдаты “мусульманского” батальона лежали, плотно вжавшись в землю.

Внутренности обдало морозом. Никогда в жизни он не чувствовал такого остервенения.

– Витек! Прикрой! Лупи длинными по окнам!

Плетнев вскочил и понесся к дверям, на бегу сдергивая из-за спины “муху”.

– Эй, бойцы! – хрипло заорал Аникин лежавшим невдалеке испуганным солдатам “мусульманского” батальона. – Кончай ночевать! По окнам – огонь!

Плетнев дернул спусковой крючок, а сам присел, скорчившись и наклонив голову в каске.

Мощный взрыв снес двери. Клубы дыма и пыли заполнили дверной проем.

Паля из автомата невесть куда, он, как в омут, бросился в этот дым…