Плетнев опять поморщился. Нужны ему эти утешения!..

– Ничего я не демонстрирую, – буркнул он. – Приказы исполняю. Что еще надо?

– Ты сам не замечаешь. Как бы сказать… ну, понимаешь, ты внутренне слишком независим. А он нутром чует. Ты ведь ему подчиняться должен беспрекословно. И самым умным считать. Я начальник – ты дурак…

Плетнев молча посмотрел на Астафьева.

– А ты внутренне зависим?

– Не знаю, – Сергей пожал плечами. – Наверное, я внутренне более зависим, так я скажу…

– И я не знаю, – мрачно сказал Плетнев. – Зависим, не зависим… Я себя веду, как устав предписывает! Подчиняюсь старшему. Что еще? – не наизнанку же вывернуться!

Навстречу им чинно шагали три пигалицы в похожих светлых плащиках. Миновав, дружно прыснули. Астафьев посмотрел вслед, потом спросил, подмигнув:

– Видал?

– Видал, видал, – хмуро отозвался Плетнев.

– Эх, девчонки-то, девчонки что делают!.. – вздохнул Астафьев. И вдруг заявил: – Жениться тебе нужно, вот что я скажу!

Кое-какие мысли на этот счет, касавшиеся Лизы Голиковой, с которой дружила его младшая сестра Валька, Плетнева когда-то посещали, но он совершенно не собирался ни с кем ими делиться.

– Думаешь? – спросил он тоном, в котором звучала если не угроза, то как минимум предостережение.

– Я же знаю, чего ты хочешь, – пояснил Сергей.

– И чего же?

– Да перестань, – отмахнулся он.

Чего Плетнев хотел, он и в самом деле знал. Потому что сам хотел того же. И все в подразделении… ну или почти все – те, во всяком случае, кому возраст еще позволял, – хотели этого. А именно – попасть в ПГУ. То есть в Первое главное управление КГБ. Потому что разведчиками становились именно там.

– А времена сам знаешь какие, – вздохнул Астафьев. – Без поддержки ничего не выйдет. К тому же, понимаешь… Вот отец всю жизнь учил восточные языки. Штук восемь знает. Персидский, дари, пушту, пехлеви… еще диалекты какие-то. И судьба его – Афганистан. А мне этот Афганистан совершенно не интересен. И восточные языки не интересны. Я английский, французский, немецкий, итальянский с большим интересом учу. Не знаю, как ты, а я хочу работать по Европе. Или по Канаде. Понимаешь?

– Понимаю, – отозвался Плетнев.

– Только, говорю, времена такие, что без соответствующей поддержки ни Канады, ни Европы не видать, как своих ушей. А если, например, жениться, – сказал Астафьев, усмехаясь и понижая голос, – и если, например, ее папа член ЦК, то… Разве он для единственной дочки чего-нибудь пожалеет?

Плетнев и раньше от их разговора был не в восторге, а теперь он ему совсем разонравился. Конечно, он понимал, что Сергей шутит. И немного подначивает. Но ведь в каждой шутке есть только доля шутки, верно? И, с другой стороны, шутки шутками, а у Астафьева-то отец генерал-лейтенант, а потому и шансов больше. В общем, с его стороны это выглядело как-то несолидно.

– Проехали, – сухо сказал он. – Замнем для ясности.

Астафьев рассмеялся.

– Да ладно тебе! Шуток юмора не понимаешь. Просто обидно, что такие таланты пропадают… У тебя язык – раз. Спортивная подготовка – два. Боевое мастерство – три. Короче говоря, ты – гармоничная советская личность. Если б еще ментов на досуге не метелил, цены бы тебе не было! – Он снова рассмеялся. – Но все равно: если таких выгонять, кто останется?

– Не знаю, – буркнул Плетнев. – У нас незаменимых людей нет.

– Ладно тебе! Можно ведь что-то придумать…

– Можно, да, – Плетнев саркастически фыркнул и добавил, копируя интонацию Карпова: – С волчьим билетом метлой махать.

Они молча дошли до метро.

– Слушай, чуть не забыл, – спохватился Плетнев. – Я зачем тебя прогуливать повел: Кузнецов просил свою горячую благодарность передать.

– Какой Кузнецов?

– Не помнишь? Ну врач-то…

– А, врач!..

– Все в порядке. Твоими молитвами в Афганистан едет…

– Ну, здорово! Значит, батя замолвил словечко.

– Спасибо ему скажи.

– Скажу, – кивнул Сергей. – Только не сегодня. Он сейчас в Кабуле.

Красный свет упорно не желал меняться на зеленый. Скопившиеся у перекрестка машины отчаянно сигналили. Их дружный вой не вызывал ни малейшего беспокойства регулировщика.

Когда гудки стихали, откуда-то доносился голос муэдзина, призывавшего правоверных на второй намаз.

Генерал-лейтенант Астафьев, направленец ГОУ Генштаба, сидел на заднем сиденье второй из двух черных посольских “Волг” рядом с генерал-полковником Огневым, Главным военным советником в Афганистане, и смотрел в окно.

Ему не часто доводилось просто так посмотреть в окно. В Кабуле он бывал раза четыре в году, но всегда в спешке, под грузом множества неотложных дел. Возвращался в Москву и жалел, что опять не увидел, как живут в Кабуле нормальные люди.

А сейчас он смотрел в окно и видел эту жизнь.

Сутулый старик пронес охапку желтых веников. Навстречу ему два мальчика катили тележку с луком.

У пристенка чайханы расположился чтец Корана – кори-хон. Заунывное пение иногда вознаграждалось мелкими монетами, блестевшими на расстеленном платке.

Недалеко от кори-хона мальчишка лет шести, щеря редкие зубы, яростно брызгал на асфальт водой из поломанного пластмассового ведра, порождая временами небольшую красивую радугу. Но кори-хон не радовался ей, а, напротив, ежился, посматривая в сторону мальчишки неодобрительно и даже с опаской.

Вот прошагал, как будто маршируя, мрачного вида темнолицый хазареец… Кажется у Ханыкова сообщено?.. да, точно – у Ханыкова!.. Хазарейцы – выходцы из узбекского племени барлас, давшего миру Тамерлана. Великий завоеватель зачем-то послал сюда тысячу своих соплеменников: отсюда и название, ведь “хазара” – это и есть тысяча. С той поры они полностью утратили прежний язык, но сохранили монголоидный облик… А вот, резко выделяясь в толпе, прошли два опрятных сикха, выходца из Индии, с одинаково причесанными иссиня-черными бородами и чалмами из блестящей яркой ткани: у одного красная, у другого – синяя.

О других ничего определенного сразу не скажешь. Кто они – пуштуны? А если да, то какого рода – сафи или моманд? шинвари или африди? или еще из какого-то из тех восьмидесяти или девяноста племен, что населяют страну? Или, может быть, таджики или узбеки, которых здесь тоже хватает? Чараймаки? Нуристанцы? Вот уж верно – котел народов!..

Возмущаясь задержкой, разнотонно сигналили грузовики и автобусы, обвешанные гроздьями пассажиров. Кто не ехал в них, тот шел пешком, катил на велосипеде, гнал мулов и ослов, груженных вязанками хвороста…

Но вот полицейский встал по стойке смирно и приветственно поднял жезл.

На перекресток наконец-то выползла медленная – по скорости шагавших людей – процессия.

Впереди шли два одетых в европейские костюмы музыканта. Они приплясывали в такт гудящим в руках бубнам. За ними следовал человек в красном халате. Он очень громко и настойчиво кричал, призывно размахивая руками и обращаясь то направо, то налево, где по сторонам улицы двигалась небольшая толпа зевак и ротозеев, с готовностью отвечавшая ему похожими выкриками. Следом за дойристами и крикуном ехал грузовик. Передний борт грузовика украшали большие, в рост человека, портреты В. И. Ленина и Генерального секретаря народно-демократической партии Афганистана Нур Мухаммеда Тараки. Разноцветные гирлянды живых цветов свисали с бортов, с капота и почти закрывали лобовое стекло, за которым маячило совершенно равнодушное и усталое лицо шофера. Люди, набившиеся в кузов, скандировали в такт человеку, шагавшему впереди.

За грузовиком следовала небольшая пестрая колонна, над которой колыхались транспаранты и портреты Тараки. Демонстранты тоже неумолчно галдели, а то еще начинали что-то выкрикивать хором.