Правую часть комнаты отделяла перегородка. Деревянный низ был выкрашен белой масляной краской, а верх – застеклен.

Возле стеллажа стояла девушка в белом халате и, встав на цыпочки, пыталась засунуть несколько папок на самую верхнюю полку.

Халатик и так-то, видать, был коротким, а уж теперь!..

Плетнев сомнамбулически подошел к ней и протянул руку, чтобы помочь затолкнуть папки. Медсестра испуганно повернулась, нервно одергивая подол. Рожица курносая, глаза зеленые.

– Простите, – сказал Плетнев сурово. – Вы часом не Кузнецов Николай Петрович?

На мгновение медсестра остолбенела, но тут же нашлась:

– Конечно, я! Только усы сбрила…

– А усатый где?

– Он на приеме, – и вдруг заулыбалась. – Ой, а вам срочно?

– Срочней не бывает.

– Ой, а он скоро придет! – обнадежила она. – Ой, а вы чаю хотите?

Плетнев хотел между делом осведомиться, что она так уж разойкалась, но тут…

– Вы ко мне? – спросил Николай Петрович от двери.

Плетнев повернулся.

Приятно видеть, как близкий человек лишается дара речи.

– Саша! – ошеломлено воскликнул Кузнецов, когда этот дар к нему вернулся. – Вот это да!..

– Да, Николай Петрович, это к вам товарищ, – зачем-то пояснила медсестра довольно горестным тоном. Плетнев с усмешкой подумал, что, должно быть, она рассчитывала напоить гостя чаем, а заодно попытаться установить с ним те самые отношения, о которых столь взволнованно и горячо толковал давеча Иван Иванович.

– Ну-ка пошли! – уже увлекал его Кузнецов в сторону застекленной перегородки, за которой, как выяснилось, располагался его небольшой кабинет.

Усадил в кресло под портретом Брежнева.

– Ну ты даешь! – не унимался Николай Петрович. – Да как же ты сюда попал?!

Плетнев рассмеялся и развел руками.

– Командировали!..

– Зина! – крикнул Кузнецов. – Ну-ка чаю нам спроворь! А меня-то, меня-то как нашел?!

– А что проще? Вы мне сами сказали: еду начальником поликлиники посольства. Посольство здесь одно – в Кабуле. И поликлиника при нем одна. Зашел для начала в регистратуру. Тут, мол, у вас полковник Кузнецов случайно не работает? Как же, говорят, не просто работает, а всеми нами командует! Идите направо по коридору!.. Ну и как вы тут?

Медсестра Зина принесла чайник, пиалки, блюдце с джемом, а уходя, неожиданно стрельнула своими зелеными глазками и полыхнула в Плетнева еще одной улыбкой.

– Да как тебе сказать, – ответил Кузнецов, наливая в пиалы чай такого цвета, что Плетнев засомневался – да уж чай ли это на самом деле?! – Лучше и не спрашивай! Через день какая-нибудь заваруха… Варенье бери.

– Разве? Я уж почти две недели тут, и все спокойно.

Плетнев поднял пиалу и осторожно принюхался.

– Извини, черного не пьем, – откомментировал Кузнецов его движение. – Сердце не велит по такой жаре. Зеленый. Не сомневайся, он полезный… Понимаешь, это в столице более или менее спокойно! А новости почитай! То и дело мятежи! То на севере, то на юге, то на западе, то на востоке… Герат, Газни, Кунар, Балх!.. Недавно двух наших советников убили. Где-то в Пактике. Прямо на командном пункте корпуса грохнули. Группировка мятежников прорвалась и… Нет, ты мне скажи, – возмутился он. – Что за командный пункт корпуса, если к нему мятежники прорваться могут?!

И махнул рукой.

– Нам только “Правду” привозят, – Плетнев пожал плечами. – Там ничего такого…

– Это понятно. Я местные газеты имею в виду. Переводчики просвещают… Да ну их всех. Ты пей чай-то, пей. Варенье вон бери.

За перегородкой послышался негромкий разговор. “Николай Петрович у себя?” – спросил молодой женский голос. Довольно строгий. “У него военный сидит”, – сообщила медсестра Зина. Послышались шаги. Стихли. Должно быть, обладательница строгого голоса вышла на середину комнаты. “Знакомый какой-то, – добавила медсестра. – Из новой охраны, наверное. Симпатичный…”

Шаги возобновились, и в кабинет заглянула девушка в белом халате. На шее, как водится, висел фонендоскоп. Руки держала в карманах. Лицо и впрямь было строгое. Красивое и строгое. Широкие брови немного нахмурены. Глаза большие, черные.

Войдя, она окинула Плетнева мгновенным взглядом и бросила мельком:

– Здравствуйте.

Тут же отвернулась. Длинные темно-каштановые волосы были собраны на затылке золоченой скрепкой.

– О-о-о! – начал было Николай Петрович, и по выражению его добродушного и довольного лица стало понятно, что он собирается и ее тоже посадить за стол и напоить чаем.

– Николай Петрович! – оборвала она. – Извините, но уже пять минут третьего!

Кузнецов вытаращился, хлопнул себя ладонью по голове, вскочил и начал рывками снимать халат.

– Из головы вон! Саша, извини, проверяющих встретить надо… Познакомьтесь. Вера, это Александр Плетнев, мой друг. И сосед – в одной коммуналке в Москве живем!.. А это Вера Сергеевна, замечательный доктор.

Вера вежливо улыбнулась краешком полных губ и, помедлив, протянула ладонь для краткого рукопожатия. Ладонь оказалась теплой и сухой.

– Очень приятно, – кивнул Плетнев. – Здравствуйте.

– Ты посиди, посиди! – воскликнул Николай Петрович. – Мы скоро!

Он только развел руками:

– Служба… Как-нибудь еще зайду.

Им было не по дороге. Врачи направлялись в главный корпус, Плетнев – в расположение группы. С Кузнецовым они пожали друг другу руки, с ней ему хотелось бы обменяться улыбками.

– До свидания. Еще увидимся…

– До свидания, – не посмотрев на него, сухо бросила Вера.

Шагая к школе, Плетнев чувствовал легкое раздражение. Неприятно, когда тебя не замечают… Как будто дерево увидела, а не человека. Дерево и дерево, пусть себе стоит!.. “Ну и ладно, – решил он. – Нам с ней не детей крестить”.

Но все-таки какая-то занозка в сердце осталась.

Как-то раз рано утром Симонов вызвал старших лейтенантов Пака и Плетнева.

– Значит, елки-палки, так, – сказал он. – Поступила просьба от афганского руководства. Хотят подучить своих ребят из тутошних органов безопасности… Набрали, елки-палки, бойцов по признаку идеологии. Плакаты они хорошо пишут. Языки тоже на славу подвешены. А что касается остального – беда. Короче говоря, нужно их натаскать по специальной физической подготовке и стрельбе. Готовы?

В качестве сопровождающего с ними ехал какой-то афганец. Пока выбирались из города, спутник помалкивал, но потом Пак его все же разговорил. Он оказался офицером в чине капитана, служил в контрразведке афганского МГБ…

Плохо асфальтированная дорога была довольно безлюдной. Изредка встречались пригородные автобусы, более подходящие для музейного хранения, чем для перевозки людей, – до отказа забитые пассажирами, дымящие, натужно воющие, всегда перекошенные на один бок. Грузовики. Ободранные легковушки… Солнце палило с ослепительно ясного неба, заливая окрестные поля и видневшиеся вдалеке бурые горы. Утомительно яркий свет щипал глаза. Асфальт дал лаковую испарину.

Слева от шоссе показались какие-то свежие руины.

– Во как размолотили, – пробормотал Симонов. – Спроси, что за развалины?

Пак спросил, и афганец оживился.

– Говорит, деревня была. Совсем плохие люди жили, – перевел Пак. – Враги революции. Парчамисты. Халькисты их всех арестовали. Такие, говорит, преступно-родственные связи вскрыли, что не расплести. Друг друга выгораживали, не хотели признаваться в заговоре. В общем, их всех пришлось… – и махнул рукой, повторив тем самым жест афганского капитана.

Симонов поморщился.

Вилла стояла в зеленой долине, выглядевшей, по сравнению с пыльным вонючим Кабулом и жаркой дорогой, просто раем на земле. В тени раскидистых деревьев журчал холодный и пронзительно чистый ручей, щебетали птицы. Дом на вершине небольшого холма оказался настоящим дворцом – двухэтажный особняк с мраморными лестницами, колоннами, башнями…

Их провели в сравнительно прохладную комнату, завершением богатого убранства которой был, несомненно, камин. Плетнев с интересом стал разглядывать каменные завитушки. Симонов же отошел подальше, буркнув, что при одном взгляде на любую печку чувствует отвращение. Вполне, дескать, объяснимое ожесточенностью тутошнего климата…