– Стой! – Ромашов быстро заступил ему дорогу. – Это наши деньги, товарищ полковник! Я вчера в посольстве получил! Суточные на всю группу. Что непонятного?!

– Выгораживаешь своих? – понимающе кивнул Иван Иванович. – Я еще во дворце видел, как они по карманам шарили! Вы за это ответите! И вообще, что вы здесь делаете?!

– По делам приехали, – ответил майор.

– По делам?!

Иван Иванович секунду смотрел на Ромашова в упор, потом молча потряс кулаком, резко повернулся и быстрым шагом направился к выходу.

Медсестра бросила одежду Большакова в общую кучу.

Плетнев шагнул к Вере.

– Понимаешь, – сказал он. – Я…

Что дальше? Что сказать? Он не знал. Слова потеряли всякий смысл. Что можно изменить словами?

– Ты прости, что так вышло, – выговорил он. Конечно, лучше всего было повернуться и уйти, уйти молча. – Понимаешь, это случайно ведь!..

Она отстраненно смотрела на него, машинально кивая.

– Да, да… я понимаю. – И снова обратилась к медсестре: – Ко второму столу.

Медсестра покатила каталку к дверям операционной.

От входа послышались какие-то невнятные крики.

Три солдата-таджика и сержант-узбек с топотом бежали по коридору. Они несли носилки. На них лежал Шукуров. Он стонал, глаза были закрыты. Развороченное правое бедро было схвачено жгутом чуть выше белизны проглядывающей кости.

– Куда его? – крикнул сержант. – Скорей! Умирает!

– Ставьте сюда! – Вера махнула рукой. – Быстро на каталку! Помоги!

Солдаты поставили носилки, Плетнев помог переложить.

– Рустам! – позвал он.

Рустам открыл глаза и заговорил, глотая слова:

– Саня, блин! Вы только уехали, там такое месилово!.. Роту десантников нам на помощь!..

Медсестра торопливо орудовала ножницами, разрезая мокрую от крови штанину. Вера взяла его за руку, обеспокоенно заглянула в лицо.

– И не предупредили их, что мы в афганской!.. Как увидели, так с перепугу и… ПХД вдребезги, шесть трупов… – Он забормотал что-то по-таджикски.

– Мне вон ногу… Козлы!.. Минут двадцать рубились!.. – И снова по-таджикски, заговариваясь.

– Быстрей! – крикнула Вера санитарам. Резко повернулась к Плетневу. – Все, прощай! Я утром в Москву улетаю!

– Прощай, – ответил он. – Прощай!..

Дверь операционной закрылась.

Солдат хлюпал носом и размазывал слезы по лицу грязной ладонью. Плетнев узнал в нем одного из тех, кого Шукуров недавно грозил расстрелять, а потом побить палками.

– Довоевались, – скрипуче сказал Ромашов. – Сопли утри, жив будет твой командир! – и скомандовал Плетневу: – Пошли!

Но они увиделись еще однажды. Шестерых бойцов из группы нарядили сопровождать колонну санитарных грузовиков от госпиталя в аэропорт Кабула.

Плетнев и Аникин, держа оружие наготове, настороженно поглядывали по сторонам с брони первого БТРа. Город был по-прежнему помрачен страхом. Не как вчера, конечно. Уже можно было увидеть прохожих… но все-таки это был совсем не тот Кабул, к которому Плетнев привык.

За БТРом следовало пять грузовиков. В кузовах сидели легкораненые. Тяжелораненые ехали в четырех санитарных УАЗах-“буханках”.

Замыкали колонну еще два БТРа с вооруженными бойцами.

Дорога была разбитой. Машины едва ползли.

Так или иначе, через час выбрались наконец на летное поле.

АН-12 стоял с опущенной аппарелью.

Грузовики подъезжали по очереди. Санитары помогали раненым спуститься. В пустом кузове оставались только заскорузлые бинты и комки окровавленной ваты. К аппарели подваливал следующий…

Потом пошли “буханки”.

Вера сидела в третьей по счету.

Санитары вносили в самолет носилки с ранеными.

Когда дело дошло до третьей машины, Плетнев заглянул в уже раскрытые задние двери.

– Живы?

– Живее всех живых, бляха-муха! – сказал Голубков.

– Твоими молитвами… – слабо отозвался Епишев.

Большаков был в сознании. Но он и вовсе только неслышно пошевелил губами и едва заметно улыбнулся.

– Тогда выползайте, – сказал Плетнев, уступая место подоспевшим солдатам-санитарам.

Большаков снова закрыл глаза. Голова его безвольно каталась по изголовью.

– Аккуратно несем! – прикрикнула Вера.

Сама она помогла раненому в ногу солдату “мусульманского” выбраться из машины, подала костыли и, поддерживая его, пошла за солдатами, шагавшими по аппарели.

– Вот так, – повторяла Вера на каждый новый его шаг. – Вот так!..

– Пособи-ка! – позвал Голубков, держась за больное плечо и прилаживаясь к ступеньке.

Плетнев пособил. Голубков морщился и крякал. Они неспешно двинулись за Верой.

В огромном брюхе самолета уже стояло много носилок. Легкораненые устроились на боковых скамьях. Между ними и носилками оставался довольно узкий проход.

Задняя часть салона была вдобавок заставлена разноцветными коробками. “Sharp”, “Panasonic”, “Sony”, “Thomson”… Плетнев присмотрелся. Ну да. Магнитофоны… телевизоры… видеомагнитофоны…

Солдаты с носилками впереди них стояли, озираясь и не зная, куда их поставить.

На скамье справа расположились два совершенно незнакомых человека в штатском с гладкими, чисто выбритыми лицами.

– Операции такого масштаба требуют серьезной подготовки, – негромко толковал один.

Второй махнул рукой.

– О чем говорить! Я тебе больше скажу: это чистой воды головотяпство!..

– Чьи коробки? – спросила Вера.

Махавший рукой поднял на нее удивленный взгляд.

– А что?

– Уберите!

– Куда?

– Не знаю, куда! – возмущенно сказала она. – Вы видите, раненых негде размещать!

– Да куда же я их дену, красавица? – ухмыляясь, поинтересовался этот тип.

– Постой-ка здесь, – сказал Плетнев Голубкову. – Не упадешь?

– Это ваше дело! – крикнула Вера. – Освободите салон!

Плетнев протиснулся к ним.

– Кому что здесь неясно?

– Носилки можно и в проход поставить! – сообщил ближайший к нему.

– Я сейчас не носилки, а все твое барахло тебе в проход засуну!

Высказав это обещание, Плетнев пнул одну из коробок. Из нее послышался веселый звон.

Штатский вскочил с криком:

– Вы с ума сошли!

– Ну что ты! Ты не видел, как я с ума схожу! Витек, помоги!..

Аникин, появившийся в салоне, моментально оценив ситуацию, схватил короб с телевизором и швырнул его в боковую дверь. Последовавший громкий хлопок являлся, очевидно, звуком взорвавшегося кинескопа.

Коробки так и мелькали, вылетая на бетонную полосу. Судя по жизнерадостному выражению лица Аникина, занятие пришлось ему по душе.

– Ах, бляха-муха! – подбадривал Голубков. – Пеле! Гарринча!

Оба как будто и впрямь сошли с ума. В принципе, можно было, наверное, и коробки эти уместить в самолете. Но Плетнев безжалостно швырял их на бетон, и каждый всплеск ярости освобождал что-то в душе. Каким-то целительным, что ли, это занятие оказалось…

Он пульнул последнюю и остановился, тяжело дыша. Ему хотелось потрясти головой. Поднес ладонь и жестко провел по лицу. Окружающее быстро выплывало из багрово-сиреневого тумана.

– Вы еще пожалеете! – закричал один из штатских.

Аникин оглянулся. Обвел взглядом салон. Раненые смотрели на них испуганно.

– Смотри, как бы прямо сейчас этого не случилось, – буркнул Аникин невпопад, но угрожающе, и пошел к выходу.

Двигатели уже выли, набирая обороты.

– Спасибо, – скованно сказала Вера. – До свидания!..

Рев авиационных турбин глушил ее голос – он казался тонким и плоским как бумага.

Ему стало ее ужасно жалко. Но он не знал ни того, как эту жалость проявить, ни даже того, хочет ли она его жалости.

– Да не за что, – с досадой ответил Плетнев. – До свидания.

Наверное, ему нужно было сказать все как есть. Что он любит ее. И что ему жаль с ней расставаться. И что он найдет ее, когда вернется в Москву. И что он не виноват в том, что случилось… Точнее, он тоже виноват, но… но кто же знал, что так получится?.. Он виноват, но… но ведь у них работа такая… Поняла бы она его или нет?..