Зачем же тогда все было? В чем смысл?.. Ведь кто-то должен знать ответ на этот вопрос! Кто-то ведь должен!..
Ему мгновенно представилось, что где-то невдалеке от Тадж-Бека в густой мгле, рассеиваемой лишь неверным светом мечущихся прожекторов и трассеров, отмечающих прохождение очередного роя смертоносных пчел, почти на самой вершине горы Кухи Асман, на большом камне, подножие которого прячется в бурых зарослях побитой морозом эфедры, сидит ангел.
У него два крыла, каждое из которых более всего походит на мягкое струение неяркого света – как лунные лучи, через силу пробившиеся сквозь пелену ночных облаков. Едва различимое мерцание начинается у плеч, плавно стекает вниз, понемногу розовея, а ближе к свисающим со скалы концам эти призрачные полотнища отдают багровым.
Печально подперев голову тонкопалой рукой, ангел смотрит вниз, на дворец. У него темное, изборожденное морщинами старушечье лицо, совершенно неподвижное, как будто вовсе лишенное мимики. А пристальные и круглые, как у лемура, глаза никогда не моргают.
Он видит вспышки, каждая из которых вновь расцвечивает пласты темного дыма и уносит чью-то жизнь, сиренево-красные бутоны огня из пламегасителей, полыхание чадно горящих машин… слышит беспрестанное громыхание взрывов и треск выстрелов, сливающихся в надрывный и утомительный грохот, какой сопровождает работу тяжелых и опасных механизмов.
Настоящее кажется ангелу не столь кратким, каким оно является в куцем человеческом сознании, не способном полнокровно населить собой более двух или трех секунд. Настоящее ангела длится значительно дольше, и сейчас, сидя на камне, он проживает как текущее мгновение, так и то, что для людей уже давно стало прошлым. И то, что пока еще является для них будущим.
Ему удается видеть одновременно все обстоятельства, все событийные нити, опутавшие людей, яростно стремящихся уничтожить друг друга. Он понимает, что эти нити тянутся куда-то в даль, точнее – во многие и многие дали, в которых тоже существует нечто, имеющее касательство к тем будоражащим волнам страха и ненависти, что раз за разом накатывают на него, оставляя щекочущее и зябкое ощущение…
Он будет недвижно сидеть на камне до тех самых пор, пока не утихнет грохот взрывов и окрестные холмы станут озаряться лишь тусклым пламенем пожара, разгорающимся в третьем этаже дворца.
Когда из-за водораздела выглянет серп луны, ангел недовольно нахохлится и минуты полторы будет немигающе рассматривать его. А потом беззвучно взмахнет крыльями и растворится в серебристом сиянии…
Хафизулла крепко зажмурился.
Раздался взрыв.
* * *
Зеркальные створки разлетелись вдребезги, и через мгновение Плетнев бежал невесть куда, поливая свинцом все вокруг.
За ним неслись остальные.
Потом он остановился.
Выстрелы смолкли. В дыму и пыли маячили фигуры бойцов.
Звенящая тишина нарушалась только дальней стрельбой…
То и дело озираясь, он с автоматом наизготовку настороженно продвигался по коридору.
– А-а-а-а-а-а-а-а!
Плетнев невольно вздрогнул от этого душераздирающего вопля.
Женщина, выбежавшая из комнаты рядом с баром, дико крича, упала на колени, склонившись над телами сына и мужа.
– Ами-и-и-и-ин!
Няньки в лужах собственной крови лежали, как разломанные куклы, среди битых бутылок и деревянных обломков.
– Сволочи! Фашисты! Что вы делаете?!
Этот сдавленный крик тоже был страшен и гулок.
Плетнев оторопело перевел взгляд.
И в нескольких метрах от себя увидел Веру – в грязном, истерзанном врачебном халате, она стояла, жестом отчаяния прижав ладони к лицу.
Аникин, Первухин, Симонов и Голубков остановились у барной стойки.
Вера медленно шла туда же. Он шагнул навстречу.
– Вера?!
Плетнев оглянулся – и снова увидел товарищей… мертвые тела мужчины… мальчика… рыдавшую над ними женщину… Обломки развороченного бара… Тела еще двух женщин среди осколков стекла… Это все они?.. Это они сделали?..
Завод кончился – и кончился внезапно. Примерно так, наверное, чувствует себя игрушечный клоун, когда пружина в нем полностью раскрутилась.
Он бессильно опустил автомат.
Вера медленно подошла, глядя на него так, будто не верила своим глазам.
– Саша?! Это ты?! Это все вы?..
– Подожди, – растерянно пробормотал он. – Постой. Это просто… ты почему здесь?!
В глубине коридора за ее спиной он увидел две смутные фигуры. Их выдали белые портупеи. Они не стреляли. Может быть, они хотели сдаться. Но он не мог рисковать.
Прервавшись на полуслове, Плетнев отшвырнул ее к стене и навскидку ударил по ним из автомата.
Вера сползла на пол, закрывая лицо руками.
Гвардейцы тоже попадали, широко разбросав руки и с грохотом выронив оружие.
Аникин с Первухиным, на бегу добавив каждому из них по короткой очереди, бросились в глубь какого-то аппендикса, а Плетнев схватил Веру за руку и силой потащил за собой.
– Быстрей! Тут не место!
Дверь в конференц-зал была открыта. Он осторожно заглянул.
Да, зал был пуст.
Затолкнул ее в помещение. Он чувствовал, как ее колотит.
– Ну все, все, – сказал Плетнев. – Все. Все кончилось…
Проклятые лампы мигали, и в их неверном свете он продолжал ощупывать взглядом каждый угол.
И вдруг заметил, как шевельнулась темная штора. Едва приметно шевельнулась! Как он не подумал об этом сразу!
Он сделал шаг, загораживая Веру, и одновременно выпустил в штору две короткие очереди.
Вера вскрикнула от неожиданности.
Штора начала надуваться плавным пузырем… и вот уже чье-то тело стало медленно вываливаться из-за нее, одновременно срывая с карниза. Падавший конвульсивным движением отвел от лица ткань – и Плетневу показалось, что в этом лице, искаженном гримасой боли и удивления, он узнал Кузнецова!
Человек бросил на него гаснущий взгляд. Тело еще пыталось сопротивляться смерти, старалось удержаться на ногах.
Кто-то закричал откуда-то справа, с пола из-за трибуны:
– Не стрелять! Свои-и-и-и!
Он растерянно опустил автомат.
Вера закрыла рот ладонью, сдерживая крик.
– Николай Петрович!
Человек из-за трибуны кинулся к падавшему, попытался удержать – и вместе с ним обрушился… Уже на полу привалил к стене.
Голова убитого висела.
– Николай Петрович? – тупо пробормотал Плетнев.
Вера тоже подбежала, взяла его руку… подержав, безнадежно опустила на пол. Повернулась к нему, бросила взгляд… отвернулась…
Собственное лицо казалось ему окаменелым. Он провел ладонью по щекам, посеченным множеством мелких осколков камня и железа, по лбу… всюду кровь и копоть… Медленно снял каску вместе с кожаным подшлемником.
Подошел к телу Кузнецова и сел рядом, прислонившись к стене.
Автомат положил справа.
Он не понимал, что произошло. Нет, не так. Он понимал. Но понимал и другое – этого не может быть! Не может здесь быть ни Веры, ни Кузнецова! Это какой-то сон! Кошмарный, страшный сон! А если сон, то когда он начался?
Наверное, так сходят с ума – его крепкое, холодное, его специальным образом выкованное сознание мутилось и раздваивалось… Что они наделали?.. Они выполнили приказ, ничего больше… Да, но что они наделали?.. Выполнили приказ, вот и все… Нет, он не об этом, он хочет понять: что они наделали?..
Каменно уставившись в какую-то точку пола, Плетнев достал из кармана штанов полупустой магазин и горсть патронов. Руки начали совершать заученные движения – точь-в-точь робот, дорабатывающий программу.
Щелк! Щелк! Щелк!
Это тоже сон?
Пальцы правой руки кладут патрон в приемное гнездо магазина; большой палец левой руки, держащей магазин, досылает его внутрь.
Капли пота щекотали шею.
Магазин был уже полон, но пальцы неустанно и механически выполняли затверженные действия. Он не замечал, а патроны один за другим попусту падали на пол.
Щелк! Щелк!
Не заметил и того, как вбежал один из бойцов “Зенита”. Сказал несколько негромких фраз, потом обнял Веру за плечи и куда-то увел, на ходу продолжая свое успокоительное бормотание.
