Он подпер голову рукой и некоторое время смотрел в одну точку. Потом вздохнул и сел прямо. Лицо его снова приняло сосредоточенное выражение.

– Значит, я напрасно не поехал в танковую бригаду, – полувопросительно сказал Амин. – Потому что самолет сбит не будет.

– Так точно, – ответил Джандад. – Он не будет сбит. Следовательно, скорее всего, приземлится.

– Ты не устаешь поражать меня своей рассудительностью, – снова вздохнул Амин. – Так что же?

– Если он приземлится, вы должны его встречать.

– Третий раз обещаю приехать в эту несчастную бригаду – и в третий раз все кувырком! Ладно, едем в аэропорт! По дороге поговорим!..

ИЛ-18 возник из слепящего солнечного сияния, сделал плавный полукруг и зашел на посадку.

Колеса коснулись бетона посадочной полосы, выбросив облачка дыма, и через секунду лайнер уже катился по земле, с удовольствием ощущая подрагивавшими стойками шасси ее надежную плотность.

Поревев напоследок двигателями, как будто, подобно самцу-бабуину, решив оповестить весь мир о своей победе, он удовлетворенно стих и послушно покатил за грузовичком, на кабине которого был приспособлен длинный пластмассовый плафон с надписью “FOLLOW ME”.

На поле вдалеке стояло несколько военных вертолетов и три или четыре гражданских самолета. Однако прибывший ИЛ-18 целил не в их компанию, а ближе к зданию аэропорта, где, выстроившись по три в ряд, блестели мытыми боками три черные “Волги”, три белые “Волги”, черный “мерседес” и синяя “вольво”.

Далее сверкала позолотой и сталью шеренга почетного караула. На правом фланге расположился полковой оркестр. Солнце лупило в полную силу, и при взгляде на музыкантов, державших свои надраенные инструменты, хотелось зажмуриться.

Перед шеренгой справа стояли двенадцать афганских руководителей. Шесть из них были облачены в военную форму, а остальные – в светлые костюмы. Рядом с ними высилась небольшая фанерная трибуна, обтянутая красной тканью.

Чуть левее отдельной группой переминались советские. Рузаев, посол СССР в Афганистане, и три сопровождавших его сотрудника посольства парились в черных пиджаках. Генерал-полковник Огнев и его адъютант с погонами генерал-майора, ответственно державший в левой руке черную кожаную папку, были одеты по форме и блистали золотом шитья и звезд. Лишь переводчик Рахматуллаев наслаждался неоспоримыми удобствами светлой нанки.

Отдельной группой переминались разноцветные корреспонденты.

Самолет подруливал, а навстречу ему уже катил голубой трап. Поверх просвечивающего “АЭРОФЛОТ” было довольно небрежно написано “ARIANA”.

Самолет остановился, снова шумнул двигателями и окончательно стих.

У въезда на аэродром показался желтый “фольксваген”-“жук”, сопровождаемый белым джипом.

Дверь лайнера распахнулась, и на трап выпорхнула ослепительная стюардесса. Она ловко постелила коврик на площадку и снова скрылась в салоне.

“Фольксваген”-“жук” проехал мимо стоящих машин, миновал группу афганцев и нахально подкатил к самому трапу.

Из “фольксвагена” выбрался Амин.

Присутствующие невольно переглянулись.

Амин задрал голову и стал смотреть на открытую дверь самолета.

В проеме появился Тараки.

Оркестр грянул гимн. Торжественные звуки поплыли в знойном воздухе. Офицеры вскинули ладони к козырькам. Встречающие вытянулись.

Генеральный секретарь переступил порог и остановился на площадке трапа. Улыбаясь, поднял руки над головой и приветственно потряс.

Амин повторил этот жест.

Тараки наконец-то заметил его. Генсек поменялся в лице. Его даже шатнуло, и он был вынужден взяться за перила. Беспомощно оглянулся, как будто надеясь на помощь, а потом, мгновенно постарев и сгорбившись, начал спускаться.

Амин легкой побежкой поднимался по ступеням навстречу.

Они встретились на середине. Амин наклонился, обеими руками взял руку Тараки и поцеловал ее. Под вспышками нескольких фотокамер Тараки механически погладил его по голове. Далее они двигались вместе, причем Амин почтительно поддерживал Тараки под локоть.

Ступив на бетон, Тараки снова растерянно оглянулся, ища кого-то взглядом. Отстранил покорно отступившего Амина и сделал шаг по направлению к советской группе.

Рузаев, Огнев и Рахматуллаев двинулись ему навстречу.

– С благополучным прибытием! – сказал посол, пожимая ему руку.

– Хорошо долетели? – осведомился Огнев.

Рахматуллаев перевел… Генсек потеряно покивал, переводя взгляд с одного на другого.

– Хотел бы поговорить с вами, – сказал он дрогнувшим голосом. – Кое-какие обстоятельства меня сильно волнуют.

Затем жалко улыбнулся, развел руками и, горбясь, пошел назад – к Амину.

Через минуту Генеральный секретарь НДПА Нур Мухаммед Тараки уже стоял на трибуне и рассказывал товарищам о своем заявлении, сделанном на совещании неприсоединившихся стран в Гаване. Но как-то вяло рассказывал. Без огонька.

Солнце палило так, что хотелось зарыться в землю. Или забраться под камень, как скорпион или жужелица.

Снайпер не должен лежать семь часов на солнцепеке, дожидаясь цели. Такого не бывает.

Плетнев уже давно не смотрел в прицел. Он просто тупо глядел на дорогу.

Дорогу заливали вертикальные лучи солнца. Солнце висело над головой, норовя испепелить все в округе.

Из-за поворота показалась тележка.

От нечего делать он приник к окуляру.

Старик дремал, откинувшись спиной на вязанки хвороста. Осел сонно перебирал ногами. Цоканья копыт не было слышно – далеко.

Цикады чуть притихли. Зато кузнечики пиликали свою надрывную музыку изо всех сил. Ветра давно не было.

Плетнев оторвался от окуляра и повернул голову.

Иван Иванович, лежавший за камнем, посмотрел на часы. Потом на солнце. С досадой сплюнул. Заворочался, поднимаясь.

И бросил хмуро:

– Отбой. Сворачиваемся.

Когда Плетнев вошел в класс, в нем царила совершенно курортная обстановка. Голубков в одних трусах беззаботно валялся на раскладушке, заложив руки за голову и мечтательно глядя в потолок. На другой лежал Раздоров с книжкой в руках и тоже весьма экономно одетый. Пак – на этом кроме трусов была еще и майка – сидел на третьей и зашивал порванные на коленке штаны.

– Умилительная картина всеобщего разложения, – сказал Плетнев, стягивая пропотелый спортивный костюм. – Вам бы еще папироски в зубы.

– Здесь не курят, – наставительно заметил Голубков. Он был занят меньше всех и потому первым воспользовался возможностью почесать языком. – Здесь детям учиться!

– Детей эвакуировали, – заметил Раздоров, не отрываясь от книжки.

– Как эвакуировали? – заинтересовался Голубков.

– Так. В связи с обострением обстановки и возможными эксцессами…

– Во, бляха-муха, – сказал Голубков с таким видом, будто доказал важную теорему. – А ты что читаешь? “Как закалялась сталь”?

– Краткий курс ВКП(б), – отозвался Раздоров.

– Отстань от человека, – посоветовал Плетнев. – Вставай, пошли.

– Куда это?

– Пошли, пошли.

За школой Голубков, регоча от садистского наслаждения, долго поливал его холодной водой из шланга. Голову Плетнев тоже вымыл. Правда, мыло им выдали хозяйственное, и волосы долго потом пахли не то банно-прачечным комбинатом, не то просто какой-то псиной.

– Отстрелялся? – спросил Голубков, когда они шли обратно.

– А ты откуда знаешь? – насторожился Плетнев.

– Земля слухом полнится, – туманно ответил Голубков.

– А-а-а… ну ты послушай еще, послушай.

Он лег на раскладушку и закрыл глаза. Должно быть, задремал, потому что, когда снова открыл их, Раздоров со своей книжкой сидел на подоконнике, а разговор шел о знании языков.

– У нас в Ташкенте на всех языках молотят, – толковал Пак. – В школе – по-русски. Во дворе – по-узбекски. Таджикский еще знаю. На дари – это тоже почти как по-таджикски. Еще с корейского могу перевести…