Странно это все-таки происходит.

Главное в жизни – это, видимо, ритм. И если он вдруг сбивается – пусть даже с плохого на хорошее, – чувствуешь себя будто рыба, выброшенная волной на песок. Все не так. Прежде бил хвостом – было одно. Теперь так же бьешь хвостом – совсем другое. Когда еще накатит следующая волна и утащит в новую воду…

Сорок минут ожидания в холодном предбаннике. Под охраной.

Вот наконец открылась дверь кабинета.

– Заключенный Плетнев по вашему…

Шорохов махнул рукой жестом благорасположенности:

– Ладно тебе! Садись!

Первый раз такое, чтобы доклад прервать. Но, правда, и день такой впервые…

Плетнев молча сел.

Сопя, Шорохов уже выводил на длинном желтом листе “волчьего билета” причудливый вензель своей начальственной росписи.

– В канцелярии получишь… Ты, Плетнев, на меня зла не держи. Я к тебе со всем пониманием…

– Так точно, гражданин начальник…

– Да какой я тебе теперь гражданин начальник! – осклабился Шорохов. – Теперь уже по-прежнему: товарищ подполковник!..

Плетнев кивнул. Честно сказать, в товарищи к Шорохову ему как-то не хотелось.

Шорохов протянул конвойному офицеру документы.

– Давай, Плетнев! Всех благ!

– И вам того же…

Переход из коридора в коридор. Другой предбанник. Кафельный и гулкий. Неприятные воспоминания…

Минут через пятнадцать что-то загремело. С лязганьем отворилась железная створка, закрывавшая квадратное отверстие окна.

– Плетнев? Распишись.

Он не видел лица. Только руку. Рука протягивала простенькую шариковую ручку. Взял непослушными пальцами.

– Да, тут вот… Ага… Принимай.

Из окна – комок за комком – появилась его прежняя одежда. Снял телогрейку. Потом робу. Надел “песчанку”. И синюю меховую куртку техсостава ВВС.

– Шапки не было, что ли? – хмуро спросил каптерщик.

– Не было…

– Да… Мозги застудишь. Погоди-ка.

Через минуту из окна выпала кроликовая шапка третьего срока носки. Если не пятого.

Плетнев поднял.

– Спасибо.

– Всех благ!..

Еще немного ожидания.

– Здесь…

Еще одна подпись – и он сунул в карман документы.

– Посиди, автобус в одиннадцать пойдет.

– Да ладно… пройдусь.

– Смотри.

Еще пара-тройка лязгов и щелчков… и все!

Помимо собственной воли часто и, должно быть, довольно нелепо озираясь, Плетнев миновал метров триста отвилка и свернул на дорогу.

Время скакнуло на девять лет назад. Он шел по обочине. Он был один.

Снег поскрипывал.

Странно было идти вот так – одному, без конвоя. Последние месяцы он все думал – как это будет? Что почувствует, когда выйдет за ворота? И вот – вышел. И – ничего особенного. Снег. Лес. Дорога. Правда, конвоя нет… А мысль только одна, и та досадная. В рабочей зоне, в цеху, под правой тумбой верстака Плетнев заныкал восемь ножовочных полотен. И, как на зло, засуетился и забыл второпях сказать Мишке Клевцову, что завещает их ему. Пользуйся, мол. Именно так – завещает… Странно. Как будто это он на тот свет отправляется. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот – ведь это из зоны выходят, как с того света возвращаются…

Он услышал шум мотора и обернулся.

Нагонял самосвал – ЗИЛ-131.

Помедлив, Плетнев поднял руку, и грузовик издалека начал притормаживать…

Минут десять молчали. Водитель время от времени искоса посматривал. Это был мужик лет пятидесяти – серьезный, гладко бритый, в ношеном, но крепком и чистом бушлате и тельняшке, выглядывавшей из-под байковой рубахи.

Двигатель гудел, из радиоприемника, прикрученного изолентой к приборной панели, доносилось какое-то клекотание. В конце концов женский голос сообщил:

– В эфире передача “Писатель у микрофона”. Сегодня у нас в гостях известный писатель, автор романа “Набег” Герман Алексеевич Бронников. Здравствуйте, Герман Алексеевич! Первый вопрос: когда же ваш роман придет к читателю?..

Водитель досадливо цокнул языком и принялся крутить верньер.

– Нет, ну ты скажи! Откуда столько писателей на нашу голову? Вот ты слышал про такого?

Он повернул голову.

– Нет. – Плетнев пожал плечами. – Не слышал.

– Видишь! И я не слышал! А ему книжки печатают! Одной бумаги небось сколько извели! Краски! Времени! Вот куда народные денежки идут!..

Возмущенно отвернулся, стал крутить настройку.

Пискнуло, хрустнуло, потом ударила музыка и пронзительно певучий голос Жанны Агузаровой запел:

Ах, эти желтые ботинки!..

Шагают быстро по асфальту!..

И ты опять идешь пешком!..

Я мимо проезжаю в “Чайке”!..

Плетнев сидел прямо, положив шапку на колени. И так же прямо смотрел в лобовое стекло. Там мелькали увалы снега, деревья, дорога… Он вдруг осознал, что за эти годы полюбил одиночество. И сейчас радовался ему. Он один – без надзирателей, без сокамерников, без соседей по бараку!.. Шофер не в счет – не пройдет и получаса, как они расстанутся. И, возможно, даже словцом не перекинутся.

– Из Ильичевского шлепаешь? – неожиданно спросил шофер.

Плетнев повернул голову и посмотрел на него якобы непонимающе.

– Как кота за хвост тянет, – сказал шофер, морщась и убавляя звук. – Я говорю, из совхоза имени Ильича, что ли?

– Я-то? Нет.

– А-а-а… – протянул он и после довольно долгой паузы, еще раз взглянув, с удовлетворением сказал: – Ну, тогда поздравляю!

– В смысле?

– В смысле – на свободу с чистой совестью?

Плетнев молчал, оценивая сказанное.

– А тут же больше неоткуда, – по-доброму растолковал водитель. – Тут или из Ильичевского человек идет. Или оттуда. – И кивнул в подразумеваемую сторону.

– Ну да, – согласился Плетнев. – Так и есть. На свободу с чистой совестью.

Водитель был явственно доволен своей проницательностью.

– Не куришь?..

– Нет.

– Ну, извини тогда, закурю…

Он чиркнул спичкой, а Плетнев сунул руку в карман куртки. Что-то жулькнуло в пальцах… какой-то кусочек металла…

Понятно. Значит, все девять лет, пока он парился, она так и валялась в кармане – автоматная пуля калибра семь шестьдесят два с чуть помятой медной рубашкой.

Он сжал кулак.

Радио перешло на новости.

– Сегодня в Кремле Михаил Сергеевич Горбачев принял группу военачальников, доложивших ему о завершении вывода Советских войск из Афганистана. Товарищ Горбачев высоко оценил усилия Советской армии по установлению мира в регионе и вручил высокие правительственные награды наиболее отличившимся военным руководителям. Выступавшие говорили о патриотизме советского воина и…

– Ой-ё! – с досадой сказал водитель и гадливо тыркнул пальцем.

Снова забренчала какая-то музыка.

– Вишь ты как, – хмуро сказал он через минуту. – Отличившимся. Это чем же? Победили, что ли, кого?

И посмотрел на Плетнева. Плетнев молчал, рассеянно вертя в пальцах кусок металла.

– Сколько народу за девять лет покрошили!.. На брюхе выползли, а радости – ну прямо будто Берлин взяли!.. – Он сердито толкнул рычаг переключения передач. – А выступавшие, вишь ты, – о патриотизме!.. О каком, нах, патриотизме?! Родину защищать – ну да, это патриотизм, понимаю!.. А тут какой патриотизм?! Начальству подмахивать да в глазки заглядывать – чего изволите? Это, что ли, патриотизм?! Ребят своих гробить на чужой земле – это какой, нах, патриотизм?! А подыхать по дурацким приказам за чужой интерес – тоже, что ли, патриотизм?!

И снова на него глянул, круто сведя брови.

Плетневу ответить было нечем.

– Да у нас, видать, всегда так будет, – сказал шофер с тяжелой горечью. – Так уж заведено… Как говорится, наше дело телячье: обделался и стой! За нас начальники думают. Да эка вон думают – широко и быстро!.. – С досадой сплюнув, он переключил передачу, и грузовик натужно попер в гору. – У нас ведь кто патриот? Кто начальству жопу лижет. А кто не лижет, – водитель безнадежно махнул рукой, – тот враг народа!..