– Господи! – с сердцем сказала она, откладывая шитье.

Поднялась, через мгновение обняла, прижавшись всем телом. Отстранилась, прижав ладони к его щекам, строго спросила:

– Сколько можно бражничать?! Совсем с ума сошли? Тебе же еще собраться нужно?

– Тихо, тихо! – пробормотал Трофим, закрывая глаза и облизывая губы. – Голому собраться – только подпоясаться… Мы же с ребятами… отвальную-то… Запили заплатки, загуляли лоскутки!..

Она вздохнула, взъерошив его волосы.

– Лоскутки!.. Есть хочешь?

Трофим помотал головой, все еще не раскрывая глаз.

– Испить дай…

Катерина налила в стакан воды из кринки, стоявшей на подоконнике. Он жадно выпил. Потом шагнул к столу, по дороге зацепил стул.

– Ш-ш-ш-ш!

Катерина только осуждающе покачала головой.

Стул крякнул, когда Трофим сел.

– Как ты?

Она пожала плечами, взяла со стола и сунула в корзинку шитье.

– Хорошо… Гринюшка не капризничал… мы в библиотеку с ним ездили…

– В штаб? – Трофим взглянул исподлобья, свел брови. – Дома тебе не сидится…

– Книжки нужно было отвезти.

– Книжки эти твои… мало забот у тебя?

– Трошенька, что ты? Дела я все переделала, и… Что ж мне все дома сидеть?.. Гринюшка матроску надел, панаму!.. – Катерина рассмеялась. – Прямо барин! И поехали… Смотри, что мне Примаков подарил!

Трофим угрюмо скосил глаза на тонкую книжицу, но не пошевелился, не протянул руку, чтобы рассмотреть поближе.

– Видишь, Есенин! – упавшим голосом сказала Катерина. – И потом, Гриша… я с тобой хотела посоветоваться… Он меня зовет библиотекой заведовать. Как ты думаешь?

Трофим смотрел на нее, не моргая. Она не вынесла молчания, залепетала:

– Вместо Жахонгира… дворник-то там, узбек. Он неграмотный… а надо книги привести в порядок. Вот он и зовет меня…

– Хвостом крутить! – неожиданно зло закончил Трофим.

Потому что уже чувствовал жжение в груди, под самой глоткой.

– Так, что ли?!

Катерина замерла, прижав к груди книжицу.

– Троша, ты…

– Ла-а-адно! Знаю я вашу породу! Так и тянет тебя, так и тянет!..

Катерина говорила что-то, но Трофим не слышал, что именно, а видел только движение ее губ, вскинутые удивлением и обидой брови, наморщенный лоб, и сам говорил, распаляясь все пуще, и своих слов тоже не слышал, а потому не мог осознать, насколько они жестоки и бессмысленны. В груди жгло, жжение это уже спалило в комнате весь воздух, он задыхался. Да вдобавок хлестнула вдруг, невесть откуда взявшись, хмельная, веселая, лихая фраза Безрука, брошенная им, когда заговорили спьяну о каких-то довольно скользких и ненужных вещах, которые, конечно же, лучше было бы умолчать: – “О-о-о, братцы! Примак тот еще жох – ни одной юбки мимо не пропустит!..”

Все вместе, сложившись, окончательно погасило рассудок, выключило сознание, оставив от прежнего командира Трофима Князева только самую малость – злую, беспощадную силу, которой он так славился в полку…

Через секунду он пришел в себя, с тупым удивлением обнаружив шашку в собственной руке, разрубленный пополам стол, Катерину, прижавшуюся к буфету с плачущим Гришкой на руках, и ее взгляд – чужой взгляд, каким никогда прежде она на него не смотрела: испуганный, жалкий, но в то же время и упрямый, осатанелый от отчаяния – или от злобы? от ненависти?

Тут что-то стукнуло, хлопнуло, кто-то схватил его сзади… Комаров!

– Ты что?! Трофим!!!

Трофим протрезвел – аж зубы заломило.

– Оставь, – сдавленно сказал он, поводя плечами. – Пусти, не трону!..

И как был – с шашкой в одной руке, с ножнами в другой – вывалился за порог.

Бронников отложил рукопись и еще некоторое время посидел, устало растирая лицо ладонями. Со вздохом поднялся, положил стопку исписанной бумаги под крышку радиолы. На скамье у качелей неспешно толковали о чем-то два человека в похожих синих спецовках. Между ними лежал потертый черный чемоданчик, какими пользуются сантехники. На чемодане стояли два стакана и какой-то сверток – с закусью, должно быть. Бронников взглянул на часы. Ему показалось странным, что они сидят так долго – часа три, не меньше… Он мельком подумал об этом, а потом начал одеваться и отвлекся. И не заметил, что, когда минут через десять вышел из подъезда, один из сантехников неспешно последовал за ним…

Кабинет начальника представительства КГБ в Кабуле генерал-лейтенанта Мосякова был обставлен совершенно не так казенно и скучно, как прочие помещения Советского посольства. Едва слышно гудел кондиционер, высокие окна закрывали плотные шторы, мягкая мебель – диван и нескольких кресел – располагала к спокойному и рассудительному времяпрепровождению.

Однако сам Мосяков – моложавый плотный мужчина с красными прожилками на носу и щеках – то и дело морщился и вообще выглядел недовольным.

Это объяснялось тем, что нынче рано утром из Кабула в Москву отбыла комиссия Управления в составе двух генералов и одного полковника. С каждым из них Мосяков в разные годы пересекался по службе, и у каждого об этом остались не самые плохие воспоминания.

Поэтому вчерашнюю встречу начали кебабом и “Столичной” московского разлива в одном уютном заведении, что держал брат министра погранохраны Ватанджара. Чужих тут не принимали, а на этот вечер Салих и вовсе закрыл ресторанчик для прочих посетителей, обеспечив высоким гостям уют и совершенную конфиденциальность. Продолжили здесь, в кабинете, коньяком и кофе, и снова коньяком, а когда коньяк кончился, опять “Столичной”. Все эти радости отдавались теперь изжогой, раздражительностью и головной болью.

Иван Иванович стоял с другой стороны стола. Шестым чувством он ловил волны недовольства, исходившие от начальника, поэтому был особенно подтянут и точен в формулировках – что называется, на нерве. Перед резидентом лежала развернутая карта. Он косил в нее красноватым глазом, а Иван Иванович, когда требовалось, показывал маршрут остро заточенным карандашом.

– Самолет вылетает из Ташкента в десять тридцать утра. Ориентировочное время прибытия в аэропорт города Кабула – двенадцать часов ровно. На десять тридцать утра объект назначил встречу с руководством танковой бригады, дислоцированной близ кишлака Махдуди. – Иван Иванович показал упомянутый им кишлак. – Единственная дорога, по которой можно проехать из поселка Махдуди к аэропорту, пролегает через… – Иван Иванович наклонился и повел острием карандаша в миллиметре от бумаги, повторяя линию трассы, – …через кишлак Махдуди… кишлак Абичараг… далее к району Каланаджар… далее в аэропорт. Примерное время отбытия объекта с территории танковой бригады – одиннадцать часов утра.

– Понятно, – сказал резидент. – Погоди.

Он встал, подошел к холодильнику и достал бутылку воды “Перье”.

– Будешь?

– Спасибо, – твердо ответил Иван Иванович. – Воздержусь.

Сопя, резидент вынул из серванта стеклянный винный бокал, наполнил его пузырящейся водой, жадно выпил и снова налил доверху. Бутылку сунул в холодильник, а бокал поставил рядом с собой на стол.

– Ну? – спросил он, возвращаясь к делу.

– В районе кишлака Абичараг, – сказал Иван Иванович, легонько мотая острием карандаша вокруг кружочка на карте, отражавшего собой существование упомянутого поселения, – проходит дорога местного значения.

– Где? – присунулся резидент.

– На карте не обозначена, – вздохнул Иван Иванович.

– Ну вот, – буркнул Мосяков. – Здрассьте вам. Какая дорога?

– Обычная дорога… проселочная такая, – сбился Иван Иванович с взятого поначалу математически четкого тона и даже невольно сделал левой ладонью волнистое движение, показывавшее качество этой долбанной дороги. – Плохая дорога, не знаю, кто по ней и ездит. Булыган на булыгане… Она вот тут идет, вдоль основной, почти параллельно. А в этом вот примерно месте, – снова помотал карандашом, – их разделяет водораздел. Седловинка такая. Метров семьдесят превышение над основной трассой. А над этой, второстепенной… – Он пренебрежительно махнул рукой: – И того меньше. Метров пятьдесят…