Поднялась сумятица. Заполошные крики растерянных людей гулко гуляли под сводами зала.

Амин – его лицо позеленело – оперся локтем о подлокотник кресла и опустил голову на ладонь. Локоть соскользнул с подлокотника. Он едва не повалился на пол. С усилием поднял голову. Хотел что-то сказать, но челюсти свела судорога, а глаза закатились.

К нему подбежал Джандад, взял было за руку, но тут же повернулся и закричал стоявшему у двери испуганному офицеру:

– В Советское посольство! Доставить врачей! Советских врачей! Всех поваров арестовать!

Они построились куцей шеренгой возле машины. Перед ними стоял полковник Князев. Он был в летной кожаной куртке, на которую сегодня сменил почему-то привычную глазу спецназовскую “песчанку”.

– Повторю главные пункты, – сказал он. – Хоть и сами все отлично знаете. Ликвидация связи в городе должна обеспечить успех всей операции. Осечки быть не может. Взрыватель установлен на пятьдесят минут. Взрыв является сигналом к началу штурма, поэтому за это время вы должны вернуться в расположение.

Князев строго посмотрел на каждого.

– Все ясно?..

За руль сел Раздоров. Пак – на переднее пассажирское сиденье. Плетнев расположился сзади. Рядом с ним лежал рюкзак.

Выехали на проспект Дар-уль-Аман. Справа уже виднелось Советское посольство.

– Надо бы прибавить, – сказал Раздоров, резко переключая передачу.

Он успел капитально разогнаться, когда на улицу из ворот КПП посольства стремительно, под вой сирены, вылетела и повернула налево “Волга”, набитая афганскими офицерами. Следом за “Волгой” мчался РАФик “скорой помощи”.

– Козел! – заорал Раздоров, с визгом тормозя, чтобы избежать аварии.

Кузнецов сидел рядом с водителем. Вера и Алексеенко – в салоне сзади. Из-под наброшенных пальто у всех троих выглядывали белые халаты. На повороте их кинуло к борту машины, и РАФик пролетел под самым носом у какого-то армейского УАЗа.

– Ты что?! – крикнул Кузнецов, хватаясь за поручень. – Сдурел?! Мы Амина спасать едем, а не собственные головы сносить!

– Да я же вон за ними! – сквозь зубы, кивнув на идущую впереди “Волгу”, ответил водитель. – Гонят, черти!

– Ну все равно осторожней!.. – Кузнецов взглянул на Веру и с досадой сказал: – Вот черти, правда! Дня рождения не дадут по-человечески отметить!

– Да ладно тебе, – махнул рукой Алексеенко. – Откачаем лидера – и через пару часов продолжим.

Голова была занята совершенно другим, секунды тикали, напряжение росло, и через минуту все уже забыли об этом незначительном происшествии.

Раздоров проехал перекресток, на котором стоял жандарм-регулировщик, взял к обочине и остановился.

По левую руку располагалось здание узла связи. У ступеней крыльца стоял скучающий часовой.

Через дорогу – здание банка.

А прямо возле правой задней двери машины можно было увидеть пыльную железяку крышки колодца, в котором пролегали главные кабельные линии междугородной и городской связи. Нарушить – весь город онемеет.

Часовой повернулся и расслабленной походкой побрел в обратную сторону.

– Ну, минуты полторы я с ним подружу, – сказал Пак. – Нормально? Вы уж поторопитесь…

– Больше и не надо, – ответил Плетнев.

– Все, пошел.

Он открыл дверцу, неспешно выбрался наружу и, посматривая по сторонам, неспешным шагом прогуливающегося человека направился к часовому.

Остановившись в двух шагах от него, Витя заговорил, показывая рукой куда-то направо.

Плетнев приоткрыл правую дверь.

Отрицательно качая головой, часовой махал в другую сторону.

Железным крюком Плетнев приподнял и медленно и беззвучно сдвинул крышку.

Чтобы бросить в колодец рюкзак, понадобилось совсем мало времени.

Потом плавно вернул крышку на место, и она с едва слышным бряканьем легла в пазы.

Сел на место, прикрыл дверь и перевел дух.

Раздоров нажал на клаксон.

Пак, прощально махнув часовому, побежал к машине.

Часовой недоуменно смотрел ему в спину – должно быть, думал, почему этот узкоглазый оборвал свою болтовню буквально на полуслове.

Пак захлопнул дверцу, а машина уже тронулась – сорвалась с места и уехала.

Когда Плетнев вернулся в казарму, бойцы пригоняли бронежилеты, получали боезапас, раскладывали рассыпные патроны по нашитым на штаны карманам. Надевали кожаные подшлемники и стальные каски…

Ромашов примерил экспериментальную каску-сферу, закрывавшую лицо поблескивавшим бронестеклом. Покрутил головой, неопределенно хмыкнул, снял. Начал было укладывать в карман запасные магазины. Что-то мешало. Он сунул туда руку и, изменившись в лице, извлек толстую пачку денег. Тупо на нее посмотрев и чертыхнувшись, Ромашов стал озираться в поисках человека, на которого можно было бы переложить эту заботу.

– Большаков! Ну-ка, на вот, заныкай куда-нибудь. Я утром суточные получил…

– Да куда ж я заныкаю? – недовольно спросил Большаков.

– Не знаю. Потом выдашь – это на все подразделение.

Большаков со вздохом взял пачку, начал было в свою очередь озираться в поисках новой жертвы, но в конце концов с досадой сунул в карман куртки.

Зубов вскрывал ящики с гранатами и раздавал боеприпасы. Он сегодня был какой-то потерянный, унылый – не зубоскалил, как обычно, не подначивал.

– Ты чего нос на квинту? – спросил Баранов.

– Не знаю, – буркнул Зубов. – Не по себе что-то… На.

И вынул из ящика четыре гранаты.

– Ладно тебе. Все нормально будет, – сказал Баранов и попросил: – Дай еще пару.

– Нормально! – взвился Зубов. – Ты-то откуда знаешь?! Куда тебе столько, куда?! Ведь не унесешь! Ай, да берите, сколько хотите! Мне-то что!..

Он раздраженно махнул рукой и отошел в сторону. Теперь все брали, сколько считали нужным. Плетнев остановился на двух.

Бежин распотрошил индпакет и пытался соорудить из бинта нарукавную опознавательную повязку.

– Хрен ты ее в темноте разглядишь, – ворчливо заметил Зубов, наблюдая за его усилиями. – Перебьем друг друга в суматохе, как пить дать!..

– Может, из простыни, а? – спросил Бежин, критически рассматривая свое изделие. – Порвать ее…

– Ага, а потом отчитывайся!..

– Да ладно тебе! Живы будем – все спишется.

Решительно сдернул простыню и начал пластать на полосы.

– Лучше на обе руки, – буркнул Зубов.

– Ну да. И еще синие трусы на голову. Уж тогда я тебя точно узнаю…

– А где Астафьев? – спросил Плетнев, надевая бронежилет. – Помоги!..

– А он же с первой группой ушел, – ответил Бежин, затягивая лямку. – Они танковые экипажи должны блокировать. Так что уже помчались. – И протянул ему остаток простыни. – На вот, повязку смастери. Да пошире…

Когда экипировка подошла к концу, Большаков оглядел всех, а потом кивнул на бутылки, лежавшие на одной из кроватей:

– Ну что, мужики, от винта?

Плащ-палатка, повешенная в проем двери, колыхнулась, и, путаясь в ее обширных полах и чертыхаясь, в комнату пробрались двое – первым Иван Иванович, в зеленой своей афганской форме и в афганской же длиннополой шинели походивший на богомольца, за ним Князев – в той же кожаной куртке, синих летных штанах и офицерской шапке со звездой вместо кокарды. Через плечо у него висел ремень деревянной кобуры со “стечкиным”, а вид в целом, вопреки обыкновению, был взъерошенный, воинственный и недовольный, движения собранны и торопливы.

– Ну? Как дела? – отрывисто спросил Князев, стреляя взглядом сощуренных глаз по лицам. – Как настроение? Предновогоднее, надеюсь?