Когда пришло лето, Сергей Князев решил бежать, пока оставались последние силы – отчетливо понимая, что на вторую зимовку их уж никак не хватит.

Надо сказать, здешняя непроходимая тайга только на первый взгляд казалась дикой. Здесь тоже всюду ютилась человечья жизнь. Странно: погрузили на одном краю земли (в каком, казалось прежде, только и может жить человек), привезли на… нет, не на другой край, до другого края еще ехать не доехать, но все же порядочно завезли, в самую середку, в глухомань, и вот на тебе – тут тоже люди живут! тоже теснятся друг к другу!.. Прятались в тайге темные кержацкие деревни, к которым вели неприметные стежки. Где-то невдалеке стоял лесообрабатывающий завод – должно быть, именно из его шпальника построились бараки, в которых умирали ссыльные… В тридцати километрах за тайгой – станция Всеволодо-Вильва, где их в прошлом году высадили. Еще дальше – город Кизел с угольными разработками. За ним – какая-то неведомая Губаха… Не исключено, что в одном из обжитых мест можно беглецу затеряться?.. осесть?.. как-то устроиться?.. Да, наверное! Во всяком случае, никто из тех, кто уже тайком покинул лагерь, назад не вернулся…

К железной дороге вели тридцать верст той самой просеки. Несколько раз в день по ней проезживалась лагерная милиция, выслеживая беглых. И все равно – решился Князев, собрал семью и глухой ночью повел ее по тайге зверьими тропами, следуя правилу не удаляться далеко от конного маршрута охранников. Солдатский и офицерский опыт помогал ему. Когда рассвело, оказалось, что они не заблудились, идут верно. Клавушку несла мама, папа – Любашку, Ольга и старшая Дарья брели сами. Все было хорошо, и, судя по всему, они оказались почти у цели, но тут, как на грех, раскричалась малая Клавушка, и никак мама не могла ее успокоить!.. И ровно в эту минуту по просеке метрах в ста от них проезжал патруль.

– Чу! Петров! – сказал, должно быть, первый милиционер, горяча свою кобылу. – Это что ж, бля, такое?!

– Да хер же его знает, Сидоров! – ответил второй.

Когда Князева перестали бить, он уже не двигался. Связали бездыханному руки, бросили на круп лошади, и один повез его куда-то дальше, к железке. Как потом оказалось, в Кизеловскую тюрьму. Другой, бранясь и размахивая плеткой, погнал семью обратно…

…На делянку мама больше не пошла, да никто ее особо и не понуждал. Во-первых, толку от нее все равно никакого не было. Во-вторых, лютовать начальство стало как-то меньше, не выказывало первоначальной рьяности – то ли притомилось, то ли сверху перестали их погонять. Однако и пайку бездельникам не давали… Но было тепло, и питались какими-то кислыми лепешками из корешков.

Через несколько дней мама сходила за несколько километров в кержацкую деревню и выменяла единственное, что у нее чудом сохранилось – тонкое обручальное кольцо – на буханку хлеба и немного денег. Ранним утром вывела Ольгу и Дарью на тропу, трижды по очереди перекрестила и сказала: “Доберетесь до дядьки Лавра – хорошо, а не доберетесь – тоже хорошо: вас возьмут в детдом, там тепло и кормят. Идите, да прислушивайтесь! Слышите конский топ – не шумите, бегите в лес, но просеки из виду не теряйте. Увидите человека – прячьтесь. А зверей не бойтесь, они летом сытые. Ночью садитесь к толстому дереву спинами, имейте при себе палку. Если увидите в темноте светящиеся огоньки, знайте – это глаза каких-либо зверьков! Стучите палкой по дереву, и они убегут. Одна пусть спит, а другая караулит. А как рассветет, шагайте дальше. Хлеб экономьте, деньги берегите. Да не говорите никому, что вы Князевы, а говорите, что вы Сергеевы!..”

Поцеловала обеих на прощанье и – расстались.

Через три дня они вышли к железной дороге. Долго страшились показаться из подлеска, испуганно смотрели из-за кустов, примечали. В конце концов – дрожащие, готовые в любую секунду улепетнуть – выбрались на голое место. Каждый миг ждали крика и брани, а то еще и побить могли за такое! – но никто на них не обратил внимания. В деревянном сарае станции пахло банным паром, грязью, селедками, люди в рабочей одежде спали на полу. Когда открылась касса, Дарья робко протянула деньги… не верили они, что по-маминому будет, думали, ни денег не вернут, ни в поезд не посадят… Но тетка-кассирша только взглянула на них искоса, наморщила лоб, считая, а потом отсыпала медную сдачу и сунула две бумажки – билеты до Вятки. К вечеру у рельс сгустилась тревожно гудящая толпа. Когда показался поезд, Ольга поняла, что сейчас их либо затопчут, либо вытолкнут под колеса. Но какой-то дядька в бушлате перекинул в ту руку, где уже был у него чемодан, еще и свой узел, отчего жилы на этой руке надулись синими веревками, а второй прижал их к себе. Когда поезд стал, он, бранясь зверьим голосом, решительно расталкивая других, помог им забраться в вагон. Товарняк был битком, народу впритык. Те же нары в два яруса, свет сочится в щелястые стены. Хлеб свой они уж давно съели. На стоянках кое-кто выскакивал взять кипятку, так иногда давали им попить – понимали, должно быть, отчего они сидят как две малые птахи, тесно прижавшись друг к другу. На станциях можно было купить кое-какой снеди, и денег у них немного осталось, но обе они твердо помнили, что от Вятки им еще и дальше ехать. Однако если угощали, не отнекивались. А если кто-нибудь спрашивал: “Господи, да куда же вы такие маленькие одни едете?!” – то они отвечали: “А мы Сергеевы! Мы к дяде едем!..”

В Вятке стали налаживаться дальше – до Москвы. Денег не хватило. Размазывая слезы, Дарья отошла от кассы. Ольга, хлюпая, шла за ней. Их поманил человек, одетый, как все, неприметно – пиджачок, сапоги… Ольга его помнила – тоже трясся с ними от станции Всеволодо-Вильва.

– Бегёте? – хмуро, с прищуром спросил он.

– Мы не бегём, – заныла Ольга. – Мы Сергеевы, мы к дяде Лавру едем!..

– Вижу, к какому дяде… и от какого, тоже вижу. Сколь надо вам?

Дарья сказала. Дядька недовольно крякнул, потом со вздохом полез в карман и отслюнил несколько бумажек.

– Держи. Да будете ехать, говорите, что от Вятки только едете, – наставил он. – От Вятки! На улице Глебова вы живете, оттуда и едете, ясно?

Повернулся и ушел, оглянувшись напоследок. Не на них, а так, вообще – как будто проверил, не следят ли.

У дверей зеленого вагона стоял хмурый человек в черной тужурке и такой же черной фуражке с давно не чищенной и тускло блестевшей кокардой.

Заложив руки за спину, он хмуро следил, как две оборванные, истощенные девчушки подходят к его тамбуру. Короткие щетинистые усы недобро подергивались.

Дарья робко протянула билеты.

Человек не пошевелился.

– Одни, что ли? – спросил наконец он, все еще не вынимая рук.

– Мы к дяде едем! – сказала Дарья. – Мы на станцию Росляки!..

– Мы Сергеевы, – смело добавила Ольга, прячась за ее спину.

– Ишь ты, к дяде!.. – Кондуктор нехотя взял билеты, рассмотрел и поинтересовался: – А вещей нет?

– Теперь нет, – сказала Дарья. – Нас обокрали потому что.

Он вскинул брови и снова внимательно на нее посмотрел.

– Обокрали, говоришь… А что у вас было-то?

– Чемодан был, – ответила Дарья, зажмурившись на мгновение от ужаса все круче наворачивающегося вранья.

– И баул, – добавила Ольга, вспомнив, как мама год назад упаковывала вещи.

– Баул, чемодан, – проворчал кондуктор. – Врете вы. Как вы их таскали-то, пигалицы такие?

– Они легкие были, – успокоила его Дарья.

– А мы сильные, – пискнула Ольга и опять спряталась за сестру.

– И кружки нет? – подозрительно спросил кондуктор.

– Не-а, – простодушно развела руками Дарья. – Украли. Воры проклятые украли…

– Вообще ничего нет, что ли? – уточнил он.

Дарья помотала головой.

– Да-а-а, – хмуро протянул кондуктор. Потом аккуратно сложил билеты и сунул в дерматиновую черную билетницу. – Ладно, заходите!..

Через полчаса вагон был полон. Кричали дети, заходились младенцы, кто-то надрывно кашлял, кто-то плакал в дальнем конце, кто-то пьяно выкрикивал обрывки частушек… В этом общем вагоне было тесно и душно, но все равно после теплушечной вони он казался просто царским. Вот он легонько дернулся в одну сторону… в другую!.. и стал мало-помалу набирать ход.