– В каком смысле?

– Во-первых – охранять руководство. А при необходимости – блокировать его. Я имею в виду Амина.

– Только обязательно переодеть, как и предлагалось, – заметил Устинов. – Никто ничего не узнает.

Громыко тяжело вздохнул и покачал головой.

– А вы, Юрий Владимирович, со своей стороны предпринимаете что-нибудь? – спросил Косыгин. – Ведь ваше ведомство обычно не оперирует такими понятиями, как военные действия!..

– Да, – ответил Андропов. – Как только была получена информация о случившемся, мы начали проработку спецоперации. Не исключено, что нам удастся восстановить статус-кво без применения военной силы. Но я должен с огорчением констатировать, что ни одна из наших прежних спецопераций не оказалась успешной. Поэтому подготовку к переброске “мусульманского” батальона следует максимально ускорить.

– Да, товарищи, – задумчиво сказал Брежнев, надевая очки. – Не было заботы… Нет, ну какая же сволочь этот Амин! Тоже мне – ленинец!..

Покачав головой, он со вздохом придвинул к себе документы.

– Ну хорошо. Что у нас тут еще на сегодня… из неотложного…

Затем взглянул на часы, пожевал губами и спросил, обведя присутствующих взглядом поверх очков: – Или обедать пора, товарищи?

В кабинете Мосякова тихо потренькивал джаз Дюка Эллингтона, на столе стояла литровая бутылка виски, в вазочке лежали маслины, а на нескольких тарелках – сыр, орешки и фрукты. Сам резидент был нетрезв и мрачен, и чем более он становился нетрезв, тем более мрачнел. Настроение Огнева тоже нельзя было назвать веселым.

Да и разговор между ними шел довольно безрадостный.

– Не имел он права его арестовывать! – сказал резидент. – Понимаешь? Это натуральный переворот!

Огнев покивал.

– А он и не отпирается. Только уточняет, что поступил так для блага Родины. Мол, корабль тонет, и нужна твердая рука. Но, мол, если советское руководство считает его недостойным, он готов вернуть Тараки все должности. Пусть только его перед этим выслушают в Москве. По-моему, нормальная позиция. И ты сам хорошо знаешь, что как государственный деятель он Тараки сто очков вперед даст…

– Я его очки не считал, – буркнул Мосяков. – Я одно знаю: песни он сладко поет, это точно. Сам поет, а сам, между прочим, теперь уже за министрами гоняется… Мало ему, что Тараки арестовал… Надо, пожалуй, в Союз бедолаг переправить, чтобы он им башки не свернул. Точно! В ящики заколочу – да и…

И махнул рукой, подтверждая серьезность сказанного.

– А что ему оставалось делать? – спросил Огнев, пожимая плечами. – Кто кого в своем доме пытался убить?

– Ты что имеешь в виду? – непонимающе спросил резидент и несколько раз моргнул.

– Покушение на Амина я имею в виду! В доме Тараки!

– Э-э-э! – иронически протянул Мосяков. – Ну да. Ты его слушай. Он еще и не такое расскажет. Покушение! Выдумки. Не было никакого покушения.

Огнев, похоже, хотел что-то сказать, но сдержался.

– А приказ сбивать самолет – был! – продолжал резидент. – Тут уж не откажешься!..

Главный военный советник нахмурился. Ему не хотелось уличать Мосякова во лжи, хотя он точно знал – от посла знал, от Рузаева, – что и покушение было, и резидент при нем присутствовал. “Вот же кагэбэшная сволочь!” – подумал он. Но подумал беззлобно. Он понимал – работа такая. При такой работе в простоте и словечка не скажешь…

Они молчали, занимаясь простыми застольными делами: один сгрыз орешек, другой отщипнул виноградину. Резидент потянулся к бутылке.

– Но дело даже не в том, кто первый начал, – примирительно сказал он, разливая напиток. – Москва его не хочет, вот в чем дело.

– Верно. А почему не хочет? Потому что представительство КГБ в Кабуле заняло сторону Тараки. И чернит Амина в глазах советского руководства.

Резидент хмыкнул.

– Не чернит, а снабжает объективной информацией. Знаешь, что он в последнее время придумал? Загоняют людей в самолет, и над Гиндукушем – рампу настежь. Называется – десантирование. Каково? У него и так руки в крови по локоть, а если его к власти допустить, что будет?

– Они с твоим любимым Тараки – два сапога пара, – отмахнулся Огнев. – Тараки мало крови пролил? Целыми кишлаками людей расстреливал! Живьем в шахты кидал! Ты бы и об этом сообщал подробней…

Резидент усмехнулся, покачивая в ладони стакан и заставляя искриться его содержимое.

– Даже если я во всем виноват, это дела не меняет: Москва Амина не хочет. Брежнев Амина не хочет. Амин это знает. И все его речи – для отвода глаз. А на самом деле у него теперь один ход. Один. Давай выпьем, потом я тебе скажу, какой именно.

– Давай, – согласился советник.

Резидент отдышался, сжевал ломтик хурмы. Затем поднял указательный палец кверху пистолетом, медленно опустил его до горизонтального положения и, протянув вперед, сделал губами звук:

– Пу!

Огнев задумчиво опустил голову. Между тем резидент говорил, и по мере развития его речь менялась от вкрадчивой до громовой.

– Понимаешь? Только один ход! И когда он его сделает, начнется пьеса Гоголя. Со слов: “А подать сюда Ляпкина-Тяпкина!”. Ну-ка, Ляпкин-Тяпкин, отвечай! Как мог ты допустить расправу над лидером Апрельской революции? Почему не сохранил жизнь большого друга Советского Союза и лично Леонида Ильича Брежнева? Который твердо обещал, между прочим…

Огнев свел брови и покачал головой. Его пальцы поигрывали винтовой крышкой от бутылки виски – то поставят на донышко, то положат на бок.

– …обеспечить безопасность товарища Тараки! И что же будет с авторитетом Генерального секретаря ЦК КПСС?! Как с этих пор мир должен относиться к его слову?! Кто ему теперь поверит?! Отвечай, проклятый Ляпкин-Тяпкин, предатель и бездельник!

Огнев в сердцах пристукнул крышкой по столу и буркнул:

– Тебе бы на сцену!..

– А сроку, Митрофаныч, у нас неделя, – устало и доверительно сказал резидент. – Не больше. Уж поверь… Так что давай теперь в одну дуду дудеть. Потому что если Амин Тараки грохнет, твоя голова наравне с моей полетит!..

Советник молчал.

Сопя, резидент разлил остатки.

– Мы тут, конечно, тоже кое-что придумали, – сказал он, по привычке качая стакан в руке. – Да вот не знаю, успеем ли.

Машину бросили за пару кварталов, и теперь неспешным прогулочным шагом шли от площади Чаук, приближаясь к воротам Арка. Иван Иванович и Князев шагали впереди. Плетнев и Голубков, рассеянно посматривая по сторонам, плелись за ними метрах в пятидесяти. Все в штатском, в сереньком, неприметном.

– А что тут неясного? – негромко, но, как всегда, недовольно и раздраженно говорил Иван Иванович Князеву. – Одна группа на грузовике, две на УАЗиках. Грузовик таранит ворота. Проникаешь во двор. Во дворе уничтожаешь охрану. Две группы занимают оборону. По тем, кто пытается покинуть здание, ведешь огонь на поражение. Группа захвата проникает во дворец. Уничтожаешь внутреннюю охрану. Пробиваешься на второй этаж к спальне. Производишь захват… Вот, собственно, и все. Через сорок минут – Баграм, через час – Ташкент, еще через три с половиной – Лефортово.

– Просто, как апельсин, – сказал Князев.

– Да, просто. И не нужно усложнять!..

Они медленно прошли мимо ворот, поймав на себе настороженные взгляды рослых мужиков в гвардейской форме – охранников у КПП.

– Спецназ охраняет, – заметил Князев. – И воротца ничего себе. Их грузовиком так просто не возьмешь. Километров до восьмидесяти разогнаться надо…

– Ну и что? – буркнул Иван Иванович. – Разгоните.

– Ты мне скажи, пожалуйста, дорогой, кто это все придумал?

– Что придумал?

– Операцию эту. Амина в плен брать.

– Не нашего ума дела. Кому положено, тот и придумал. Наше дело – приказы исполнять. В Москве придумали…