— Коринна! — голос мамы заставил меня вздрогнуть.

Если судить по тем едва уловимым визгливым ноткам, которые появились в нём, я снова что-то сделала не так. А если к этому прибавить еще и громкость материнского голоса, то это самое «не так» грозило мне серьёзными неприятностями.

Но я же ничего не делала! Сидела в своей комнате, истыкивала иголкой полотно, пытаясь вышить портрет древнего святоши, всё как положено. Даже корсет на мне был затянут ровно до того состояния, чтобы дышать получалось с трудом, и цвета платья и туфель совпадали. Я всё проверила! Маменьке не из-за чего гневаться! Даже из украшений на мне был только одобренный ею кулон, ну что опять пошло не так? Заранее хотелось плакать, но слёз маменька не переносила особенно, а сидеть опять на хлебе и воде страсть как не хотелось.

— Коринна фир Ледс, я зову тебя, и требую, чтобы ты немедленно подошла в мои покои! — умудрилась на одном дыхании прокричать маменька, и я замерла на месте, точно мышь, завидевшая лисицу. Нет-нет-нет, я же точно не могла… но маменька не послала за мной служанку, а кричит сама — благо, покои у нас соседние, не очень далеко кричать. Ох, идти надо, хочу я того или нет…

Кое-как я сумела заставить себя подняться с неудобного высокого сиденья, и маленькими шажочками поплелась к двери. Эдан, наш камердинер, уже открывал дверь с другой стороны. Ну, конечно, я же не могу быть в компрометирующем виде в полдень, а если вдруг что не так — сама и виновата, а двери в доме можно открывать в любой момент, если не настало время сна. Хоть бы служанку отправила…

Впрочем, я не имела никакого права критиковать маменьку. Она меня терпела, не заставила папеньку сдать в монастырь еще маленькой, и уже за это я должна была испытывать благодарность. Но если уж совсем честно, то идти всё равно не хотелось. Ровно настолько не хотелось, насколько у меня не было выбора.

Расстояние от моих покоев до маменькиных кончилось до обидного быстро. Ну да там и идти было всего ничего… к сожалению, жить она предпочитала не в крыле любимых дочерей, а рядом со мной. Не знаю уж, чем я заслужила такую честь. Хотелось бы постоять перед дверью, потянуть время хоть самую малость, но Эдан любезно открыл дверь, стоило мне к ней приблизиться.

Я сразу же увидела матушку. Величественную и скромную, как всегда. Недоступно-прекрасную, Черную Жемчужину Севера. Кто бы знал, почему её величают так, если учесть, что ни в одном из королевств Соцветия жемчуг не добывали…

Стоило Эдану открыть дверь, я ступила за порог, и он тут же закрыл её за моей спиной. Матушка обернула на меня свои синие омуты, на дне которых мне чудились морские чудовища. Черные как смоль волосы, не пострадавшие ни от трёх родов, ни от времени, были уложены в высокую прическу, но краски на ней не было, а платье было настолько тёмно-синим, что практически чёрным. Но повода носить траурные одежды, у неё, кажется, не было? Если, конечно, она не по мне траур собралась начать после этого разговора. Я подавила острое желание облизнуть губы, и поприветствовала её, как положено:

— Даэ ненаследная принцесса Белинда, матушка, я прибыла по вашему приказанию и готова служить вам!

Не то, чтобы так следовало вести себя в обществе. Но у нас здесь местами был свой собственный этикет, и мне не следовало от него отходить. Матушка ещё больше поджала губы, и как будто стала бледнее обычного. Ноздри её точеного носа недовольно раздувались, синие глаза потемнели почти до черноты. Вне всякого сомнения, она была в бешенстве, и мне сейчас очень достанется. Знать бы еще, за что…

— Мерзавка! — прошипела матушка, и я всё-таки сглотнула. Всё равно смягчить её сейчас, кажется, попросту нечем. — Ты снова навязывалась герцогу Геллерхольцу! Тебя видели в его обществе! Ты понимаешь, что если так продолжится и дальше, я тебя не сбуду с рук даже за последнего нищего лавочника?!

Герцог… ах, если бы между нами и правда что-то было. Тогда не было бы так обидно. Но я и видела его последний раз не меньше двух месяцев назад, и то мельком. Кто довёл матушку до такого состояния? Что именно эти «кто-то» — вероятно, мои обожаемые сестрицы? — ей наговорили? И главное, что мне делать-то? Начнёшь оправдываться — влетит еще больше, и матушка всё равно не поверит. Всё подтвердишь — накажут за то, чего не совершала. А когда я молчу, она вообще терпеть не может, и тогда я даже не знаю, что будет.

Пока я лихорадочно пыталась придумать хоть какой-нибудь ответ, терпение Жемчужины Севера иссякло, и она воскликнула:

— Я не слышу! Что ты делала возле герцога?!

Интересно, она когда-нибудь сама пробовала что-то ответить, когда на неё кричат? Я вот не могу, у меня горло перехватывает. Даже дышать становится как-то сложновато, не то, что говорить. Я так и стояла перед нею, глядя, должно быть, совершенно бессмысленным взглядом.

— Хватит стоять и смотреть коровьими глазами, ты, выродок! Отвечай, когда тебя спрашивают!

Я ощутила волну недостойной злости. Иногда так хотелось обратить против неё дар, снести, чтобы она падала и размахивала руками, чтобы кричала, но испуганно, а не недовольно… К счастью, я понятия не имела, как своей магией управлять — матушка не сочла нужным меня учить, а папенька был с ней согласен приблизительно всегда. Исключая те случаи, когда её идеи могли стоить жизни или репутации ему самому. Да и то не каждый раз, скажем прямо. Так что я могла лишь случайно что-нибудь натворить, да как любая порядочная северная дворянка, была в курсе, какой у меня уровень дара.

Это глупые южане позволяли править собой неодарённым, но у них и условия были поприятнее, и народу побольше. Впрочем, кажется, за Пятицветными Пиками назревала какая-то большая война? Хотелось заставить себя думать о чем угодно, только не о том, как здорово бы матушка летела безупречной головой в стену. Хотя бы и политике соседних государств, о которой мне было вовсе не положено что-либо знать. Я продолжала молчать, не в силах вымолвить ни слова, и предсказуемо получила хлёсткую пощечину:

— Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не смела стоять и молча моргать на меня?! Скажи хоть что-нибудь в своё оправдание, мерзавка! — я дёрнулась от удара, и едва не всхлипнула.

Наверняка останется след от ладони. Хорошо хоть, колец на ней сегодня не было. Когда попадают фамильным перстнем по зубам — это больно, как ни крути. Словно со стороны, я услышала свой собственный голос:

— Не вижу никакого смысла, матушка. Вы всё равно обвините меня в том, в чем хотите обвинить, и моя реальная вина тут не имеет никакого значения. Ударьте меня еще раз. Заприте в келье, посадите на хлеб и воду. Сделайте уже то, чего вам хотелось, и пусть этот фарс закончится.

В тоне слышался горный холод, и я понимала, что только её раззадорила. И всё же внутри поселился тёплый огонёк удовлетворения. Я редко позволяла себе ей возражать, но всякий раз, как это происходило, почему-то становилось необыкновенно хорошо. Даже если потом было очень плохо.

Матушка, шипя, словно змея, вцепилась мне в волосы:

— Не всю дурь твоей потаскухи-матери я из тебя выбила, — процедила она презрительно. — Сегодня же я вызову господина Ландхольца! Я должна убедиться, что герцог не успел тебя попортить. От тебя будет польза нашей семье, поняла меня?!

Я благоразумно промолчала, потому что если я что-нибудь скажу — это будет вновь совсем не то, что она желает от меня услышать.

— Я не слышу! Что ты себе позволяешь вообще?!

А, пусть всё катится к южным богам!

— Он скажет вам то же самое, что и предыдущие четыре раза. И подумает, что вы сумасшедшая. Не сказать, чтобы он был сильно не прав, — ядовито прошипела я. — Но лучше бы это было безумие, а не обыкновенное скотство натуры.