Гена скользнул взглядом по механикам в заляпанных маслом синих рабочих комбинезонах. Мужики сидели на поставленных на попа скрипучих ящиках перед импровизированным столом из положенной на перевернутую вверх дном алюминиевую флягу широкой доски и занимались привычным для них делом. На аккуратно расстеленной поверх доски газетке лежали крупно нарезанные хлеб, колбаса, сыр, свежие помидоры и соленые огурцы. В руках механики держали стаканы с мутным пойлом.

– С утра не выпил, день пропал, – любил повторять один из этой парочки.

Худосочного мужичка с непомерно большой головой относительно тощего тела прозвали Сизарем за страсть к выпивке и специфический цвет носа. Гена ни разу не видел его трезвым. Всякий раз, когда их пути-дорожки пересекались, Сизарь был или с глубокого похмелья, или под градусом. Несмотря на любовь Сизаря к спиртному, Геннадий поддерживал с ним ровные отношения. Вечно пьяного механика не интересовали чужие дела, он не лез ни к кому в душу, не требовал поговорить с ним за жизнь и не выяснял, кто его уважает, а кто терпеть не может.

Зато его приятеля, низкорослого крепыша с колючими глазками и волосатой бородавкой на сильно выступающем вперед подбородке, Смирнов на дух не переносил. Заноза отвечал ему взаимностью и не упускал случая позубоскалить над отстраненным от неба пилотом. Вот и сейчас он пустил в ход острый как бритва язык, стараясь как можно больнее задеть Гену:

– Эй, Мутный, а ты че такой мутный, ась? Никак в столовке слопал чой-то не то? Ты ж обычно горелую кашу жрешь, а тут оладьи с вареньем взял. Харя не треснула от такой жратвы?

Гена посчитал выше собственного достоинства отвечать на глупые подколки Занозы и проследовал к поставленному на прикол вертолету. На этой машине он когда-то летал над парком, чувствуя себя свободным, как птица, и ощущая единение с подрагивающим от невероятной мощи стальным телом. Если ему не суждено подняться в небо, так пусть хоть вертолет вернется в родную стихию. С этой мыслью Гена взял гаечный ключ из кучи валяющихся на полу инструментов, среди которых затесались маленький топорик и пудовая кувалда на длинной ручке. Он только хотел заняться делом, как его легонько толкнули кулаком в спину.

Занозе не понравилось спокойствие, с каким Мутный отреагировал на его реплики. Он привык видеть разный спектр эмоций на лицах избранных им для упражнений в острословии жертв. Растерянность, смущение, робость его забавляли. Искаженные гневом, яростью и злостью физиономии доведенных им до отчаяния людей не пугали его, а, наоборот, еще больше раззадоривали.

Невысокий рост механика компенсировался коренастой фигурой, широкими плечами, недюжинной силой в руках и ногах и годами упорных тренировок. В далеком прошлом Заноза был мастером спорта международного класса по самбо и греко-римской борьбе. Он специально провоцировал людей и, когда те пытались проучить нахального шутника, применял в действии полученные навыки. Ему нравилось видеть унижение и боль в глазах еще недавно крутых смельчаков. Нравилось чувствовать себя выше других. Нравилось диктовать свою волю всем без исключения.

Поначалу так было и с прикомандированным к механикам пилотом. Заноза издевался над ним, как ему вздумается, а тот на все сто оправдывал его ожидания, ведя себя как половая тряпка. Но сегодня Мутный перешел грань допустимого: проигнорировал отпущенные в его сторону остроты. Причем, по мнению Занозы, отменные остроты самого высокого качества.

Подобного пренебрежения к собственной персоне механик простить не мог. Ко всему прочему, ему показалось, что Сизарь нахально лыбится, наблюдая за унижением напарника, а это ни в какие рамки не лезло.

Заноза не стал трогать коллегу. Пьяная улыбка исчезла с рожи Сизаря, а в глазах появился страх, когда он увидел звериный оскал на лице собутыльника. Этого Занозе с лихвой хватило в качестве извинений. Он решил проучить посмевшего дерзить ему неподобающим поведением пилота, причем сделать это так, чтобы ни у кого больше не возникло желания игнорировать его шутки.

Механик откупорил бутыль с самогоном, наполнил стакан чуть ли не до краев. Встал со скрипнувшего под ним ящика и двинулся к вертолету, держа стакан с белесой жидкостью в одной руке, а другой вынимая зажигалку из кармана. Он подошел к Мутному, слегка ткнул его кулаком в спину чуть пониже лопатки. Когда тот повернулся, вылил самогон из стакана на голову много возомнившего о себе пилота и чиркнул зажигалкой.

Гена отпрыгнул назад, едва Заноза облил его пахнущим сивухой пойлом. Это уберегло парня от ожогов, а может быть, и спасло жизнь, ведь в ремонтном цеху, в нарушение правил пожарной безопасности, не было огнетушителей. Давно тлеющая в душе Геннадия искра тщательно скрываемой злости на несправедливость окружающего мира вспыхнула ярким пламенем. Как будто ураганный ветер раздул оставленный туристами костер, и огонь из милого кроткого зверька в мгновение ока превратился в бушующего дракона.

– Убью! – Гена швырнул в Занозу гаечный ключ, резво наклонился за кувалдой, а брошенный им инструмент отскочил от груди механика, словно от стены, и со звоном брякнулся наземь. – Сдохни, тварь! – заорал Смирнов жутким голосом, с кувалдой наперевес надвигаясь на обидчика.

Теперь страх появился во взгляде Занозы. Он не ожидал подобной прыти и яростной злобы от вечно забитого и тихого, как мышь, пилота. Тот казался ему идеальной жертвой, неспособной сказать лишнего слова в свою защиту, не говоря уж о том, чтобы дать отпор.

– Эй, Мутный, ты чего? Я пошутил, – проблеял он дрогнувшим голосом, пряча зажигалку в карман. Безнаказанность, с какой он издевался над избранными для потех людьми, сыграла с ним злую шутку. Он привык к безропотности и терпению жертв, привык делать с ними все, что ему заблагорассудится, и растерялся, не зная, как вести себя в подобной ситуации.

– Я не Мутный! Меня зовут Геннадий Андреевич! Понял, мразь?

– П-понял, – кивнул механик.

Сизарь протрезвел, как только Заноза облил Мутного самогоном, и теперь ошалело пялился на разворачивающееся перед ним действо. Он видел медленно пятящегося к выходу механика и наступающего на него с остервенелым лицом пилота и не верил глазам. Даже протер их кулаками и ущипнул себя за нос, думая, что спьяну и не такое привидится, но все происходило на самом деле.

– Повтори!

– Геннадий Андреевич, – тихо сказал Заноза.

– Не слышу! – рявкнул пилот и махнул кувалдой перед собой.

Тяжелая стальная болванка просвистела в сантиметре над головой изрядно перетрухнувшего механика. Тот взвизгнул, как увидевшая крысу женщина, и заверещал фальцетом:

– Геннадий Андреич!

– Беги, ур-род, пока я тебя не пришиб! Живо!

Гена снова замахнулся кувалдой. На этот раз он не стал впустую сотрясать воздух, а разбил в щепки ящик, на котором минуту назад сидел механик. Когда пилот обрушил гнев на покрытую мятой газеткой деревянную тару, Сизарь вскочил со своего ящика и, топая башмаками, выбежал из ангара вслед за перепуганным дружком. С яростным воплем Гена кинулся вдогонку за механиками и трижды звонко жахнул кувалдой по стене ангара, вымещая на ни в чем не повинном металле накопившуюся злость.

Тяжело дыша, пилот бросил инструмент на пол, подошел к сделанному из подручных материалов столу. Хотел выпить самогонки, но передумал, унюхав исходящий из стакана Сизаря резкий спиртовой запах. Парень справедливо решил, что лучшим средством для успокоения расшатанных нервов является работа. Подобрал с пола кувалду, зашвырнул в глубь ангара, от греха подальше, и с удвоенным рвением взялся за ремонт вертолета.

Гена ковырялся в редукторе несущего винта до обеда. Почувствовав голодные позывы желудка, хотел наведаться в столовую, но глубокая неровная вмятина в стене возле раскрытых ворот заставила передумать. От утренней решимости не осталось и следа. Смирнов стал прежним застенчивым и скромным парнем, не смеющим иной раз косо взглянуть в чью-либо сторону, не говоря уж о том, чтобы оскорбить или ударить кого-то. А вот Заноза был не из тех, кто легко прощает обиды. Он вполне мог поджидать его возле столовой, чтобы с лихвой рассчитаться за пережитое унижение.