На мгновение Лиза подумала, что любимый погиб, а отец, не желая ее расстраивать, наплел с три короба о пластических операциях и подослал самозванца. От подобных мыслей на ее глазах выступили слезы. Сердце замерло, пропустило удар, а потом заколотилось с неистовой силой. В глубинах живота зародился леденящий внутренности холод. Она попятилась, хотела убежать в свою комнату и запереться там, но Восьмой проворковал знакомым до мурашек голосом:

– Лизунчик, ты чего? Разве так встречают дорогого супруга? Иди ко мне, я тебя обниму и нежно-нежно поцелую.

– Это правда ты, – выдохнула Лиза, прижалась к груди «мужа» и заплакала.

Испытывая свойственные Моргенштейну эмоции, Восьмой гладил Лизу по скрытым под шелком платья круглым плечам и складкам жира на спине, бормоча нежные словечки. Он чувствовал к ней лютую ненависть, презирал ее, но старательно изображал влюбленного человека. Жадность и желание жить в королевской роскоши обуревали его, чуть ли не дотла сжигая изнутри. Только деньги могли потушить этот пожар, да и то ненадолго. Ему требовался постоянный приток наличности, и ради этого он был готов на все.

Восьмой недолго осознавал себя Моргенштейном. Все изменилось на третьи сутки его пребывания в особняке. Он проснулся рано утром с гудящей, как колокол, головой. Мышцы ныли, грудь болела, как будто в нее всадили осиновый кол. Всю ночь ему снились кошмары. Он видел себя лежащим в заполненной жидкостью прозрачной капсуле. Какие-то люди в белых халатах подходили к стеклянным стенкам резервуара, о чем-то говорили, показывая на него пальцем. Он не слышал слов, а только видел, как шевелятся их губы.

Потом, как это всегда бывает во сне, он очутился в совершенно другом месте. На этот раз он сидел на стуле с пристегнутыми к самодельным подлокотникам руками. Двое человек, он не помнил, как они выглядели, какого были роста и телосложения, жестоко били его, пытали и мучили. Временами к ним присоединялся третий. В отличие от тех двоих Восьмой сразу узнал его и даже называл во сне по имени, но, когда проснулся, не смог ничего вспомнить. Он лишь чувствовал боль, как будто его истязали наяву.

Восьмой резко сел в кровати, но сразу упал на подушку: гул внутри черепа усилился, тошнота подкатила к горлу. Он прижал ладонь к губам и глубоко задышал через нос.

Когда волна горячей кислятины отхлынула к желудку, Восьмой снова попробовал встать. Опираясь на локти, он медленно приподнялся, подождал несколько секунд и только после этого сел, свесив ноги с кровати.

За спиной раздавалось мерное похрапывание. Восьмой оглянулся через плечо. В одной с ним кровати спала толстуха. Это она храпела, лежа на подушке с открытым ртом. Восьмой не сразу понял, кто эта женщина, и лишь спустя какое-то время вспомнил, что это его неприлично богатая жена.

– У всего есть цена, – пробормотал он, взял с прикроватной вешалки черный шелковый халат с красным драконом на спине и отправился в ванную комнату.

Контрастный душ помог не только избавиться от боли в мышцах, вернуть ясность мысли, но и забыть о ночных видениях. Он выбрался из душевой кабинки. Стоя босиком на теплом кафельном полу, вытерся полотенцем, обмотался им вокруг бедер и наискось провел рукой по запотевшему зеркалу. Стекло заскрипело под влажной ладонью.

Глядя на себя в отражении, Восьмой размазал пену для бритья по щекам и взял с подставки бритвенный станок. То ли дрогнула рука, то ли прыщик попал под лезвие, но он порезался. Из ранки выступила кровь. Смешалась с пеной и розовой струйкой потекла по скуле почти от самого уха к подбородку. Боль была несильной, но и этого хватило, чтобы воспоминания о ночном кошмаре вернулись, а с ними и осознание того, что это происходило с ним наяву.

Лаборант не обманывал Богомолова. Он действительно отформатировал «каштан», но из-за дефекта накопителя – сказалась смерть настоящего Моргенштейна в процессе записи сознания – все, что происходило в пыточной с копиями Ефима, продублировалось в архивном хранилище. В нормальных условиях доступа к этим файлам у манекенов не было, как и самого хранилища. Оно, по сути, являлось всего лишь аппаратно выделенным участком памяти «каштана». Человеческое сознание копировалось не сплошным потоком, а пакетными блоками данных. Если бы не этот специально отведенный сектор, процесс переноса информации из мозга на твердотельный накопитель длился бы несколько суток, а не часов. Именно в хранилище постепенно собирался новый пакет сведений, пока информация из ранее сформированного пакета записывалась в кристаллические ячейки «каштана». В завершающей стадии копирования архивное хранилище уничтожалось специальной программой, но, поскольку процесс прервался, этого не произошло.

Восьмой смотрел в зеркало, но теперь видел не себя в отражении, а комнату с изгвазданными красным мягкими панелями на стенах и людей, вернее, расплывчатые фигуры, словно он смотрит на них сквозь слезы. А может, это и не слезы вовсе, а стекающая с мокрых волос вода? Он вдруг вспомнил, как его приводили в чувство ледяной водой из ведра, и отшатнулся от зеркала, словно оттуда выплеснулся поток обжигающей холодом жидкости.

А кошмар и не думал заканчиваться. Чехарда обрывочных видений все быстрее мелькала по глянцевой поверхности покрытого амальгамой стекла. Восьмой увидел, как к нему тянутся окровавленные руки с зажатыми в них пыточными приспособлениями и едва не закричал от страха и предчувствия адской боли. Хотел зажмуриться, чтобы не видеть картины прошлого, но разве от себя убежишь. Даже если он закроет глаза, жуткие видения все равно будут преследовать его.

Восьмой, до побеления костяшек, вцепился пальцами в край раковины и уставился в зеркало. Слезы текли по лицу, а он все смотрел и смотрел, как три размытые тени поочередно бьют его по голове и ребрам, отрубают пальцы сигарной гильотинкой, срезают кожу с груди и живота кривым и острым, как бритва, ножом. От каждого виртуального удара воспоминаний он испытывал вполне реальную физическую боль, такую сильную, что, казалось, еще немного, и он потеряет сознание. Но время шло, а он все так же, до рези в глазах, смотрел в зеркало, и не было намека, что мозг не выдержит перегрузки болевыми импульсами. Зато Восьмой подсознательно почувствовал, что в этом садомазохистском испытании сокрыт глубокий смысл. Лишь пройдя через пытку прошлым, он наконец-то вспомнит, кто те мучители, что так жестоко издевались над ним в его прежних ипостасях.

Предположение оказалось верным. Чем больше он вспоминал, тем менее расплывчатыми становились тени, как будто постепенно таял окружающий их туман. Наконец настал момент, когда «Ефим» увидел лица истязателей, понял, что телохранитель и доктор не те, за кого себя выдают, и даже вспомнил их имена.

Ноги отказывались его держать. Он осторожно опустился на пол, держась левой рукой за край раковины. Прижался спиной к стене, закрыл глаза и погрузился в подобие полуобморочного транса. Прошло пять минут, прежде чем к нему вернулась способность думать и действовать.

– Я найду способ с ними поквитаться, – пообещал Восьмой своему отражению, пустил воду и смыл остатки пены с лица.

Частный военно-транспортный самолет «Геркулес» час назад взлетел с аэродрома в пригороде Осло и взял курс на остров Южный архипелага Новая Земля. Никаких опознавательных знаков на С-130 не было, кроме намалеванного белой краской на хвосте оскаленного черепа со скрещенными под ним автоматическими карабинами М4. На борту транспортника находились полсотни бойцов ЧВК под командой полковника Брюса Карпентера.

Отчаянный и храбрый вояка попал на глаза вербовщикам корпорации «Аврора» еще во времена службы в армии и долго не поддавался на их уговоры. Его не прельщало ни повышенное жалованье, ни обещание пятизначных бонусов по итогам каждого года службы. Его уговорили поменять место службы, только посулив быструю карьеру. Из-за сложного характера и русского происхождения (на самом деле Брюса Карпентера звали Борис Столяров) он никак не мог получить звание майора и до сих пор ходил в капитанском чине. Карпентер поверил посулам и не прогадал. Уйдя из армии США в звании капитана, он менее чем за три года дослужился до заветных «орлов» на погонах и теперь командовал отрядом таких же, как он, профессиональных убийц.