– Колючий, ты прости нас, пожалуйста, а?

Ёж смерил австралийца долгим и каким-то отсутствующим взглядом.

– А, Гуру, садись типа, – промолвил наконец шпанёнок. – Петь будем.

Прохор был невысок, сутуловат, смугл лицом, которое заросло щетиной, кудрявыми волосами и бакенбардами. Этими чертами лесник напоминал одновременно Эм Си Ман-Кея и великого русского поэта Пушкина. Корреспондент Павел Гришечкин не видел шимпанзе, поэтому сразу вспомнил Александра Сергеевича.

Правда, тамбовский Пушкин выглядел слегка бомжевато и неизысканно. Стихов не декламировал, хотя и был страстным болтуном. Журналист решил, что словоохотливость развилась у лесничего из-за отсутствия собеседников.

Конечно, попробуй-ка поживи месяцами в одиночку. Невольно обрушишь на первого же встречного всё накипевшее. Прохор усадил гостя за стол, поставил чайник, достал сушки. Павел подумал, что эти сушки, возможно, помнят времена Наполеона.

– Это хорошо, мил-человек, что ты именно сейчас припожаловал, – чуть шепелявя, говорил лесник. – Ведь сейчас самые такие зори да соловьи, когда душа распахивается и хочется воспарить над этой всей грешной землёй да улететь к чертям на кулички отсюдова, а то пенсию и ту зажали, гроши платят да по линии лесохозяйства никаких шишей не хватает, но кормушки-то зимние лосю никто не отменял, и соль самому приходится покупать, только соли-то мало, но я тебя всё равно накормлю завтра таким шашлычком, прямо с перчиком, ты даже не волнуйся, всё покажу, раз ты у нас пресса, ведь места-то тут историцкие, мил-человек, поэтому ты про государственную денежку обязательно в своей газетке пропечатай, мол, никаких средств не хватает, а вечерком пойдём вечернюю зарю поглядим, ведь аж крылья форменные вырастают, когда смотришь…

– Я… Мне… Тут… Это… – пытался вставить Павел Гришечкин, но у него не было никаких шансов.

Наконец корреспондент окончательно разозлился и заорал:

– Отец!!! Послушай меня!!!

Прохор замер, глядя на гостя шальными глазами. Потом справился с шоком, залопотал:

– Нервные вы там, в городе своём, мил-человек, вот недавно тоже один приезжал, между прочим, из обкома или, как там сейчас, из администрации, пузом тряс, щеками махал, руками, бардак, мол, развели, а как я ему расклад пояснил, так он понял, что сам же и виноват, и ты не кипятись, как чайник со свистком, главное – дотерпи до вечерней зорьки, тут тебя и накроет…

– Замолчи! – взмолился журналист, чуть ли не падая на колени. – Мне нужно знать, были ли тут в округе кенгуру и обезьяны.

– Опаньки, сынок, да ты никак сдвинулся? – Прохор засуетился, будто мог врачевать психические недуги. – Тут, в туеске, был у меня травяной сбор, он успокоит, поспишь, а завтра чуть свет пойдём утреннюю зорьку встре…

– Хватит уже зорек!!! – заорал корреспондент, краснея от ярости и стыда за своё поведение.

Лесник захлопнул рот.

– Папаша, выслушай меня ради всего святого, – почти прошептал Гришечкин. – В селе были замечены кенгуру и обезьяна. Не мной замечены. Повторяю: не мной. Эти звери… Я в курсе, что им тут не место. Так вот, они живут в твоём лесу. Вчера я пошёл в лес, но там была абсолютная тишина, словно всё зверьё ушло. Что творится у тебя, папаша, ты можешь объяснить? Официально, для прессы? А потом мы пойдём смотреть твои дурацкие зорьки.

Прохор скрутил папироску, закурил:

– Ты с кем в лес ходил?

– С Витей, есть там такой, – ответил журналист.

– Это с поганым браконьеришкой?! – взвился лесничий, обдавая собеседника ужасным дымным облаком. – Ох, встречу если, то пристрелю… И тебя бы надо за то, что ходишь с кем попало.

– Я не браконьер, – терпеливо объяснил Павел, взяв тон учителя, толкующего с недалёким ребёнком. – Я статьи пишу. Профессия у меня такая. На букву «ка».

– Кретин, что ли? – хмыкнул Прохор.

– Корреспондент, – устало выдохнул Гришечкин.

– Ну, одно другому не мешает, – мудро изрёк лесник. – Ты больше с ним не водись. Дурной он. И второй такой же, Федя который. А теперь допивай чай и айда смотреть, где там у тебя кенгуру завелись. Говорить с тобой не буду, сразу понял, ты слушать не умеешь. А байка твоя про сумчатых понравилась. Надо проверить.

Прохор и Павел пришли в окрестности деревни, и лесничий признал, что странная тишина не вымысел заезжего журналиста. Мужик быстро сориентировался по следам, повёл спутника на северо-восток.

Павел на ходу рассуждал над загадкой природы.

– А в деревне, мил-человек, не было никаких взрывов или там шумов постоянных?

– Кажется, нет, – ответил корреспондент.

– Точно? Сваи там какие-нибудь не колотили? – не унимался Прохор. – Хотя какие там сваи… Разве тут что-нибудь будут строить? Пожары. Слава богу, без них пока. Тогда я просто не понимаю.

Лесник припал на колено, разглядывая чёткий след… «Ребёнок? – удивился Прохор. – Быть такого не может. Нет-нет-нет, слишком неправильная ступня. Неужели и взаправду обезьяна?!»

Теперь лесник двигался медленно, рассматривая каждый клочок земли, на котором могли остаться отпечатки звериных лап. Таких клочков было немного, ведь песчаный грунт плотно укрывался слоем сухих иголок, мелких веточек и тонких чешуек сосновой коры. Но несколько раз Прохору повезло: обнаружились следы кенгуру и… петуха. Первые лесник не распознал, ведь он не был в Австралии, а вот куриную лапу определил без проблем.

– Надо же… – протянул мужик, сдвинув фуражку и почёсывая затылок. – Ажно закурить захотелось. Жаль, нельзя. А то, мил-человек, от меня вонять будет, как от химзавода. Этак ни один зверь не покажется. Ты, кстати, зря без шапчонки-то. Тут клещуки лютые, моё тебе почтение. Энцефалита пока у нас не было, но зачем судьбу искушать, верно?

Гришечкин запустил обе пятерни в шевелюру, принялся судорожно искаться. Затем залез в свой рюкзачишко, достал запасную майку и накинул её на голову.

– Вот и умница, – одобрил Прохор. – Ещё бы теперича понять, что тут делала курица…

– Не курица, а петух, – корреспондент произнёс это с этаким шерлок-холмсовским апломбом и даже скосил взгляд на отпечаток.

– Это ты как определил?

– Элементарно… – Павел чуть не добавил «Ватсон». – Очевидцы говорили, что кенгуру украл из деревни петуха. И не надо корчить такое лицо, я тоже очумел, когда такое услышал.

– Гмык, – вырвалось у лесника. – Ладно, потопали. Тут хоть птицы запели, значит, и зверьё где-то близко.

Через некоторое время Прохор заметил белку, потом не в меру делового ежа. Тот привстал, словно оценивая, кто это такой здесь шастает. Затем животных стало больше. Даже городской журналист их засёк, хоть и вёл себя в лесу, как слепо-глухой.

– Километрах в трёх отсюда есть замечательное озерцо, – сказал Прохор. – Предлагаю посетить, искупаться. Целебная водичка, мил-человек, чистейшая.

Корреспондент с непривычки умаялся бродить, поэтому принял предложение лесника с усталым восторгом.

День был жарким, хотя солнце иногда скрывалось за лёгкими молочно-голубыми облаками. От зноя спасал еле заметный ветер. Когда люди вышли к озеру, они почувствовали свежесть, навеваемую от воды.

Места были прекраснейшие. Павел постоянно фотографировал, не жалея плёнки, потом вдруг замер, просто засмотревшись.

«Господи, – думал молодой журналист, – красотища-то какая! Вот где надо жить, а не в Москву стремиться… Как там лесник говорил? Зорьку вечернюю встречать».

Искупались. Вода была восхитительна – полоса тёплой, полоса прохладной. Обсохли, молча любуясь игрой бликов на глади, небом и лесом. Прохор достал из мешка хлеба и сильно закопченные колбаски. Перекусили. Запили водой из фляжки.

– Всё, мил-человек, пора обратно, – промолвил лесничий. – Мы с тобой дали изрядного крюка, пока до моей лачуги дошкандыбаем, стемнеет.

Гришечкин топал и мысленно прикидывал содержание будущей статьи. Пока получалось сплошное коллективное враньё да страхи корреспондента из-за тишины в бору. Как-то маловато. Павел охотно верил историям браконьеров, бабки, продавщицы и селян, видевших лису, а в «мёртвом лесу» побывал сам, но как убедить читателя? Факты, факты давай, скажет главный редактор и будет прав. Сенсационный материал спасут только фотографии кенгуру, обезьяны и пресловутого зловонного енота… И тут журналист встал как вкопанный: