– Что с тобой? – Тиннат выглядела встревоженной. Странно – ее почти не испугало его появление, но взволновал столь незамысловатый жест.

– Я прошу тебя о помощи, – осторожно сказал Ильверс, – кроме тебя, мне не у кого ее просить.

Она хмыкнула, но руку не забрала.

– Зачем тебе помощь, Ильв? Ты же маг, твоя сила велика… В конце концов, ты чуть не задушил меня – и это не прилагая никаких усилий! Неужто есть кто-то более могущественный, кто угрожает тебе?

Ильверс пожал плечами.

– Мои собственные страхи, Лисичка. То, во что я превратился… Я теперь как паразит на теле Силы, но слышу и ощущаю каждое ее движение, и это… сводит с ума. Вот видишь, тебе даже слышать об этом неприятно… я хотел… просто увидеть тебя, чтобы забыть… то, что вижу и чувствую постоянно…

Тиннат, удивленно приподняв брови, молча взирала на него, и магистр понял, что это была дурная затея – пытаться поделиться с кем-то тем, что могло принадлежать только ему. Ему стало противно от собственной слабости; отпустив руку Тиннат, Ильверс развернулся. Черный тоннель уже начал раскрываться, готовясь принять своего хозяина.

– Подожди, – голос Тиннат звучал глухо, – не уходи. Я всегда готова тебя выслушать, и ты это знаешь. И я все еще жду тебя. И всегда буду ждать.

Ульмах дунул на свечку, и спальня погрузилась во мрак. Только квадратики оконных стекол, затуманенные дыханием морозца, блекло светились в темноте; ночь была ясной и лунной. Золий натянул до самого носа одеяло и приготовился слушать: все-таки Ульмах, сын тетушки, был лет на пять старше – а потому знал много такого, о чем Золий не имел ни малейшего представления. И, кроме всего прочего, он любил поболтать перед сном и посвятить младшего братика в последние сплетни Алларена.

Ульмах не был единственным ребенком Тамы; но младшая Иза четырех годков от роду еще спала в кроватке, в спальне родителей – а потому мальчишки могли не опасаться того, что их чудесное общество будет испорчено присутствием визгливой и вечно хнычущей девчонки.

Поворочавшись на скрипучей кровати, Ульмах оперся подбородком на ладони и громким шепотом спросил:

– Золька, ты не спишь?

– Нет, а что?

– Слыхал новость? В черном городе поселился нелюдь какой-то, черный и страшный. Ходит по ночам, и кто его встретит – тому уже не суждено до утра дожить!

– Слыхал, – неохотно отозвался Золий, – наверняка это чей-то заблудший дух…

– Да нелюдь это, самый настоящий! – свистящий шепот Ульмаха был слышен так хорошо, словно тот говорил в полный голос. И тут же, мечтательно, мальчишка добавил, – вот бы забраться в Черный город, и посмотреть, чем он там занимается!

– Лучше не надо, – осторожно заметил Золий, – ежели и вправду все, кто его встретит, не доживают до утра…

– Эх, ты, трусишка, – Ульмах покровительственно вздохнул, – мал еще. Совсем малявочка.

После этого он еще немного поскрипел кроватью, ворочаясь, укрываясь получше, и затих.

А Золий так и остался лежать, таращась в темноте на серебристые квадратики стекол.

Он думал о том, что Ульмах, хоть и старший, – да и не только он, а весь Алларен – ничегошеньки не знают о новом жильце Черного города. Все эти люди понятия не имели, кто он таков и откуда взялся. А он, Золий, знал. О том, что страшный нелюдь, разгуливающий по городу – никто иной, как дэйлор Ильверс, с которым стряслась беда.

Золий подозревал о том, что Ильверс обязательно вляпается в какую-нибудь скверную историю, с того самого вечера, когда дэйлор ушел из тетиного дома. И, как ни хотелось увидеть друга, с которым прошагали бок о бок столько лиг, Золий даже представить себе не мог, где Ильверс… Пока не увидел его той, последней ночью.

Мальчишка так и не уяснил себе, был ли это сон, или явь. Ссадины на коленках говорили в пользу яви, а невозможность происшедшего – в пользу сна. Ведь все началось так мирно: Золий, наработавшись в пекарне, лег в теплую постель и уснул мертвым сном. А когда проснулся от холода, то обнаружил себя стоящим посреди темного проулка, в котором никогда раньше не бывал. Впереди, меж застывших в молчании домов, глянцево поблескивала черная зубчатая стена и блики лунного света стекали по округлому, холеному телу башни.

Страх сковал тело, но он, Золий, уже давно не Золюшка, все-таки пошел вперед, преодолевая слабость и дрожь во всем теле. Он даже несколько раз ущипнул себя за руку, чтобы проснуться, но ничего не изменилось. Вокруг была липкая, промозглая темень – и ни души вокруг.

Золий посмотрел на небо, туда, где светились две звездочки, о которых ему говорил Ильверс.

– Мама, папа… Помогите. Где я? Почему?

Но звезды только перемигнулись между собой – мол, решай сам. Мы далеко и все равно ничем помочь не сможем. Мальчишка, дрожа от холода, пошел дальше в надежде выйти в знакомые места.

А потом… Он услышал за спиной низкое, зловещее урчание, от которого леденела кровь в жилах. Оглянулся – никого.

И снова урчание, уже переходящее в рык. Затем – клац, клац, клац… Когти о камень.

Тут Золий не выдержал – и побежал. Нечто, засевшее в темноте, тоже метнулось за ним – бесформенной черной массой. В какой-то миг он оглянулся, и увидел огромного волка с горящими глазами.

– Мама! – завопил мальчишка, и понесся изо всех сил, уже не разбирая дороги, и не соображая, что можно попробовать забраться на дерево.

Порыкивание зверя приближалось. В боку нещадно закололо, дыхание сбилось, но Золий все еще продолжал упруго отталкиваться босыми пятками от мостовой, до тех пор, пока…

Что-то тяжело ударило в спину. Еще миг – и гладенькие, одетые корочкой льда булыжники больно ударили в лицо. Золий дернулся, попытался подняться – но не тут-то было: мощные лапы крепко придавили к земле. На шею капнуло что-то вязкое, горячее…

В те бесконечные мгновения Золий заплакал, задыхаясь. Единственное, что ему хотелось более всего – это проснуться, и обнаружить себя в теплой постели, а рядом – посапывающего Ульмаха… Он скосил глаза.

И увидел…

В темном воздухе, как раз над зубцами стены, повисли две полупрозрачные фигуры. Ильверс и незнакомый старик, тощий, прямой, как жердь, с белоснежными волосами и длинной бородой. Золий хотел позвать Ильверса, но язык прилип к небу. Было видно, что старик ждет чего-то от дэйлор, и что тот колеблется. А потом – бах! И тело чудовища разлетелось кровавыми ошметками. Сознание Золия мутилось, стремительно наползала серая мгла. Он только и успел увидеть, как захохотал старик, как схватился за голову Ильверс… Очнулся у себя в кровати, поутру. Словно ничего и не было…

По Алларену, начиная с той памятной ночи, поползли слухи о нелюди, поселившейся в Черном городе. А Золий… знал, просто знал – то, что это Ильверс, которого держит в плену тот самый старик, и что именно дэйлор спас его – ценой своей свободы.

От этой мысли ему становилось горько и обидно; он шептал в темноту – почему ты не остался с нами, Ильверс? Мы бы заботились о тебе, как могли, и ты бы жил долго и счастливо, как и все люди…

Ближе к концу зимы судьба Золия резко вильнула в сторону от налаженной уже колеи.

Он подметал пекарню; снаружи в это время проезжал крытый возок, запряженный серым в яблоках конем. Вдруг раздался треск, хруст, лошадиное ржание. Золий выглянул из приоткрытой двери и пришел к выводу, что возок тронется нескоро: одно колесо валялось в десяти шагах, и ось была сломана. Кучер, кланяясь и извиваясь, как угорь, помогал выбраться на дорогу женщине, задрапированной в темно-синий бесформенный балахон.

– Ох, беда-то какая! – оказалось, Тама тоже все видела, – не стой столбом, Золюшка, пригласи госпожу отдохнуть, да поживее!

Он не заставил себя ждать: подскочил к госпоже, которая нерешительно топталась на месте, поклонился.

– Госпожа, благородная госпожа! Не соизволите ли отдохнуть в нашей пекарне?

Он хотел сказать еще что-то, но, подняв глаза и взглянув в лицо госпоже, осекся на полуслове.