Подобных издевок в отношении Гены было пруд пруди. Пилоты устраивали пари и даже соревновались между собой, кто лучше, в их понимании этого слова, подшутит над парнем с отрешенным взглядом и мечтательной улыбкой на лице. Любовь к розыгрышам приняла такие масштабы, что пилотам стало мало одной жертвы. Они начали подшучивать друг над другом, порой доводя дело до драк.

Быстрицкому надоел разгул безбашенного веселья. Он искал способы прекратить подрывающие дисциплину выходки личного состава и наконец-то нашел. Случай с аварийной посадкой стал для него удобным поводом убрать Гену из летного отряда. И хотя он не был до конца уверен в действенности выбранного метода, время доказало его правоту.

Как только Мутного убрали, хромающая на обе ноги дисциплина пошла на поправку. Пилоты оставили дурацкие шуточки в прошлом, и в отряде воцарился прежний покой. Оставалось надежно держать оборону от Гениных поползновений вернуться в расположение воздушного патруля.

Карлсон подошел к вопросу со всем тщанием. Он попросил пилотов и механиков, чтобы те его информировали о передвижениях Гены, и старался улизнуть из кабинета, когда Мутный направлялся к нему.

Если это по какой-либо причине не удавалось, секретарша отрабатывала обещанную десятипроцентную прибавку к ежемесячной премии, увлеченно вешая лапшу на Генины уши. При этом она так самозабвенно врала, что нередко путалась в собственной лжи и говорила взаимоисключающие вещи. Как-то раз она заявила, что Семен Карлович покинул пределы парка и, вероятно, появится на работе только через пару дней, а когда Гена уходил, посоветовала заглянуть после обеда. Дескать, к тому времени совещание в офисе управляющего закончится и начальник будет на месте. К счастью для лгуньи, Гена пропустил ее слова мимо ушей. Узнав, что Быстрицкого нет в кабинете, он переключился на думы о чем-то своем и покинул приемную, слушая женскую трепотню вполуха.

Помимо секретарши, живой бастион против Гены выстраивал не занятый на работах техперсонал парка. Карлсон массовой рассылкой отправлял на ПДА сотрудников призыв создать массовку, и все, кто хотел подзаработать немного деньжат и находился неподалеку от епархии начальника летного отряда, бежали в приемную, где в меру сил и способностей изображали очередь.

Этим утром удача действительно повернулась к Геннадию лицом. Так совпало, что секретарша взяла отгул на полдня, никто из добровольных информаторов не предупредил начальника о намерениях Мутного, а ПДА Быстрицкого был в тот момент на последнем издыхании.

Заметив в окно уверенно шагающего Геннадия, Карлсон потерял драгоценное время на возню с наладонником. Если бы он заранее знал, что проклятый прибор вырубится за долю секунды до отправки сообщения, то не стал бы возиться с ним. Начальник слишком поздно рванулся к двери, не успел повернуть барашек замка и оказался один на один с нежелательным посетителем.

– Доброе утро, Семен Карлович! Вы не представляете, как я рад вас видеть! – воскликнул Гена, столкнувшись на пороге лицом к лицу с начальником.

«Зато я не рад», – подумал Быстрицкий и удивленно приподнял брови:

– Геннадий? Почему ты здесь? Тебе предписано заниматься плановым обслуживанием летного парка.

– Так все уже сделано, Семен Карлович, и текущий ремонт, и обслуживание. Я рапорт принес.

– Какой рапорт? О чем?

– Как о чем? – растерялся Геннадий. Он надеялся, Карлсон ждет не дождется, когда он снова вернется в отряд, а тот, оказывается, и не вспоминал о нем все это время. – О возобновлении полетов.

– А-а, так ты об этом рапорте говоришь. Я думал, ты пришел просить о переводе в ремонтную службу. Хотел ходатайство управляющему писать, чтобы тот положительно рассмотрел твою просьбу и дал указание отделу кадров.

– Какой перевод, Семен Карлович? Какая ремонтная служба? Да я без неба жить не могу. Возьмите меня обратно в летный отряд. Вы же знаете, не я виноват в той аварии. Наоборот, я сделал все возможное для спасения машины.

– Да я-то знаю, Геннадий, только вот у начальства на твой счет другое мнение. Управляющий не хочет восстанавливать тебя в качестве пилота, – солгал Быстрицкий не моргнув глазом. – Уж как я ратовал за тебя, а он все одно ни в какую. Нет, говорит, не будет Смирнов летать, пока я тут управляющим работаю. Вот как уволюсь, делайте с ним, что хотите, а до тех пор пусть с механиками вертолеты ремонтирует. – Карлсон печально вздохнул и развел руками с удрученным видом: – Сам понимаешь, Гена, никак твое прошение удовлетворить не могу.

– И что мне теперь с рапортом делать? – спросил Геннадий дрожащим от разрушенных надежд голосом.

– Не знаю, – пожал плечами Семен Карлович. – Хочешь – порви, ну или мне отдай. Вдруг Моргенштейн насчет тебя передумает, а я как возьму да рапорт твой из кармана достану и под руку подсуну: мол, извольте, Ефим Соломонович, визу одобрительную поставить. – Быстрицкий похлопал огорошенного посетителя по спине: – Так что ты, Гена, раньше времени не переживай. Кто знает, как все в жизни повернется. Сегодня пешком ходишь, а завтра, может, снова летать начнешь. Как там в народе говорят: от сумы да от тюрьмы не зарекайся… от любви до ненависти один шаг… из грязи в князи. Не совсем в тему, но суть ты понял. Да, Гена?

– Угу, – кивнул окончательно раскисший Смирнов. От прекрасного утреннего настроения не осталось и следа. – Понял. И вспомнил еще одну народную мудрость.

В глазах Семена Карловича засветился интерес:

– Ну-ка, ну-ка, поделись.

– Каждый сверчок знай свой шесток.

Гена развернулся и, поникнув головой, вышел из кабинета.

– Ф-фу, отбрехался, – еле слышно пробормотал Быстрицкий, захлопнул дверь и с видом победителя направился к столу. Радость от одержанной над Смирновым победы грела его, словно солнце в разгар погожего дня. Он давно не чувствовал себя так легко и свободно.

Горечь и разочарование нарастали внутри Геннадия как снежный ком. Он чувствовал себя обманутым. И ладно бы кто-то другой его надул, было бы не так обидно. Подумаешь, обвели вокруг пальца. Первый раз, что ли? Больнее всего Гене было оттого, что он обманул сам себя, а это уже ни в какие рамки не лезло. Выходит, он встал на один уровень с другими плохими людьми, кто вешал ему лапшу на уши чуть ли не каждый день, преследуя корыстные интересы.

Гена понимал, когда его облапошивали ради пары-тройки лишних часов отдыха во время рабочего дня или выманивали деньги, придумывая нелепицы про больных домашних животных и родственников, но ничего не мог с собой поделать. Его сердобольность, человеколюбие и желание помочь каждому играли с ним злую шутку. Он брал чужую работу, давал деньги в долг, зная, что их не вернут, и делал все, о чем его просили, в глубине души лелея надежду, что он не такой, как обманывающие его люди. Он искренне верил, что безропотным выполнением любой даже самой глупой просьбы делает мир лучше, чище, светлее. Верил Гена и в то, что не способен никого обмануть, в том числе и себя. А сегодня его чистая и незамутненная вера в собственную исключительную безгрешность разбилась, как хрустальная ваза, на мириады сверкающих осколков.

Шагая на негнущихся ногах, как на ходулях, Гена приближался к вытянутому в длину ангару. Раскрытые настежь ворота показались ему жадно распахнутой пастью. Расположенные над ними черные провалы квадратных окон добавляли полукруглой постройке из металла сходства с торчащей из земли головой стального гиганта. Раньше он не замечал ничего подобного, а сейчас чуть ли не костным мозгом ощутил расползающийся внутри него иррациональный страх. Он почувствовал, как здание засасывает его в себя, словно трясина, как оно пытается его сожрать, проглотить вместе с потрохами, навеки сделав частью себя.

Гена остановился. С минуту он смотрел на раскрытые ворота, не решаясь сделать шаг, потом передернул плечами и тряхнул головой, будто пытаясь прогнать наваждение, и упрямо зашагал вперед.

Внутри ремонтного цеха было сумрачно. Пахло пылью и характерной для гаражей и мастерских смесью технических запахов. Вертолет, с зачехленными брезентом стеклами кокпита, стоял посреди ангара, плавно покачивая лопастями на легком сквозняке.