— То есть вы считаете себя умнее окружающих и поэтому беретесь за поместье?

Я от такой интерпретации на секунду потеряла дар речи:

— Это было грубо.

— Но это то, что вы сказали.

— Я берусь за поместье, потому что могу что-то сделать — иначе потом стану чувствовать себя виноватой.

— Слушай, да назови ты его подлецом! — раздался вдруг незнакомый голос. — А ты, мужик, назови ее дурой! И любитесь себе на здоровье!

Нас обогнал безбожно бородатый человек, уступавший в густоте своего волосяного покрова разве что собственной лошади. Он встал поперек дороги и направил корявую дубину прямо в наши удивленные лица:

— Это ж как надо языками чесать, чтоб не заметить, чё вас грабють, а, голуби? Вылазьте из телеги!

Я оглянулась: еще двое таких же бородачей в шапках набекрень и разодранных кафтанах перегородили дорогу. Один держал в руке взведенный самострел — весомый аргумент для того, чтобы подчиниться и спуститься на землю.

Фабрикант первый выпрыгнул из коляски, я вылезла следом. Можно было, конечно, попробовать с криками убежать в лес, но вряд ли бобры и белки встанут на мою защиту, да и с ориентированием у меня дело обстояло как-то не очень.

— Не вздумайте ничего выкинуть, — прошептал господин Клаус, пока один из грабителей обшаривал коляску.

По его представлениям я что, должна была кинуться в атаку и в неравном бою побороть всех трех злодеев, переломать их дубины о колено и поймать зубами болты от самострела? Нет уж, у меня под юбками коленки трясутся, и единственная дерзость, на которую я сейчас способна, — это не держаться за фабриканта, чтобы не упасть.

Бандит облазил коляску сверху донизу, но ничего ценнее собачьего намордника не обнаружил и сделал логичный вывод, что все самое ценное из нее уже вышло:

— А ну-ка, господа хорошие, выворачивайте карманы, выкладывайте денежки и драгоценности! — снова ткнул он в нас своей дубинкой.

Я не сопротивлялась: вывернула карманы и торжественно вручила грабителям пригоршню медяков — все, что осталось от моих карманных денег после покупки велосипеда. И так железное чудовище лишило меня новых шляп, перчаток и чулок, а теперь еще придется на ближайшие месяцы распрощаться с мелкими лакомствами. Бандиты явно не оценили всего драматизма ситуации, швырнули деньги мне под ноги и потребовали, чтобы я сняла сережки. Пожалуйста! Они из плохенького серебра и стоят едва ли не меньше той горсти медяков.

Господину Клаусу пришлось хуже, с ним никто не церемонился: разбойники стянули с него сюртук, выпотрошили карманы и долго радовались выпавшему кошельку, пока не обнаружили в его недрах всего один серебряный лад.

— Голодранцы, простите меня боги! — сплюнул один из неудачливых налетчиков себе под ноги. — Хоть бы людей постеснялись.

Я хотела извиниться и сказать, что если перед следующим грабежом нас предупредят за пару дней, то я обязательно надену свои лучшие украшения. К счастью, мне удалось вовремя прикрыть рот руками, что наверняка выглядело как крайняя степень испуга.

— Эй, Сивый, выпрягай лошадей! Больше здесь ничем не разживешься!

Э-э-э-э, как лошадей?! Нет, не надо! На чем же мы до дому доберемся?

Я дернулась, но господин Клаус схватил меня за запястье и сжал его с такой силой, что у меня чуть не потемнело в глазах.

Разбойнички тем временем за считаные минуты выпрягли лошадей и были таковы.

Мы с фабрикантом остались одни посреди безлюдной дороги. Кто-то подвывал в лесу. На небе ядовито посмеивался полумесяц.

— Да отпустите же вы меня! Неужели думаете, что я сейчас с улюлюканьем кинусь вдогонку? — наконец взмолилась я, поскольку начала терять все ощущения в кисти.

— Кто вас знает. — Фабрикант разжал руку. — Одна неосторожная фраза — и вас могли забрать вместе с лошадьми.

— Нужна я им!

— Нам очень повезло, что не нужны.

— Нам? — удивленно спросила я.

— Я боюсь ходить один по безлюдной дороге, — отшутился господин Клаус. — А дорога предстоит да-а-а-альняя.

Да уж, от Земска мы отъехали далеко: теперь до Кладезя ближе, но на пути, как назло, больше ни одного селения. Если повезет, то к утру дойдем… или…

— Зачем же ходить? — Я кивнула на велосипеды, все еще привязанные к оставленной бандитами коляске.

— Вы шутите!

— Ни в коем случае!

Дальнейшее наше путешествие со стороны действительно смотрелось скорее шутливым приключением, чем полугероическим предприятием, требовавшим недюжинного напряжения сил. Двое на велосипедах катились по дороге в лунном свете, — еще то было зрелище. А учитывая, что эти двое периодически падали в придорожные канавы и буераки, — так и вовсе обхохочешься (если, конечно, не являешься одним из них). Сил спорить о чем-либо уже не было, поэтому мы с фабрикантом развлекали себя тем, что подсчитывали количество падений друг друга. К несчастью, в этом вопросе я лидировала, а господин Клаус никак не хотел признать, что соревнование нечестное, просто потому, что на нем не было многослойной юбки.

Часа через полтора мы сдались и, окончательно обессилевшие, пошли по дороге пешком, ведя велосипеды рядом с собой. Кладезь возник перед нами ранним утром в предрассветном тумане. Редкие встречные творили охранные круги, когда наша парочка вдруг выныривала перед ними из дымки, а затем провожали удивленными взглядами. Если бы я знала, чем мне аукнутся эти взгляды, то не пыталась бы ни с кем здороваться.

Дом господина Клауса был первым на дороге, и я честно предполагала, что здесь спутник меня и покинет, предоставив дальше идти в гордом одиночестве. Но нет: фабрикант велел мне подождать пять минут и быстро вывел из ворот рабочую лошадь, запряженную в телегу. Оставалось только гадать, то ли других средств передвижения под рукой не было, то ли хозяин счел, что большего я не заслуживаю. В любом случае, изображать оскорбленное достоинство не было ни сил, ни желания: ноги отваливались, голова гудела — поэтому я почти что с радостью залезла в телегу вместе с велосипедом и прислонилась к бортику. Господин Клаус посмотрел на меня как-то очень хмуро, но ничего не сказал.

Пусть хмурится, мне бы только до дома добраться: отделить ноги от туфлей (правда, боюсь, для этого понадобится хирургическое вмешательство), снять платье, превратившееся в лохмотья, и ящеркой нырнуть в постель. Я попросила фабриканта остановить телегу подальше от дома, чтобы не перебудить полдвора своим появлением.

— Ну спасибо, что подвезли.

Фраза прозвучала как издевка, пусть таковой и не задумывалась. По сути, господин Клаус домой меня не довез, не стану даже упоминать о «целости и сохранности». Не его в том вина, но благодарность все равно прозвучала как-то не по-доброму.

— Идите, за вас, наверное, переживают. — На лице фабриканта не отразилось ни одной эмоции.

— Не думаю. Спокойной ночи или скорее уж утра, господин Клаус. — Я развернулась и покатила велосипед в сторону нашей садовой калитки.

Ага, переживают, как же! Дрыхнут небось все! И даже во сне радуются, что больше некому доставать их своими поучениями. Парадная дверь, как и ожидалось, была все еще закрыта, черный ход тоже — слуги пока не проснулись. Похоже, что с попаданием внутрь возникнут неожиданные трудности, а уж о попадании в собственную постель вообще молчу. Оставив велосипед около сарая, я подошла к дому с той стороны, куда выходили окна братьев. Кого бы позвать? Выбор небогат. Если бы Лас был дома, я, не раздумывая, кинула бы камешек в его с Иваром окно. Наш послушник, конечно, начал бы читать мне нотации, но Лас тем временем по доброте душевной впустил бы меня в дом. А так получается, что я не ступлю на родной порог, пока не покаюсь — желательно прилюдно. От Оськи насмешек не оберешься, да и Ерема будить жалко — он только тогда и похож на нормального ребенка, когда спит, свернувшись комочком в своей кроватке. Остаются Ефим с Михеем.

Я не стала рисковать с камешком, а сорвала с рябины под окном несколько ягодок и запустила одну в окно на втором этаже.