И еще: они не брали жен со стороны. Уважая Сулеймана, они не могли ему простить лишь одно: у него было две жены, и обе — с того берега Аракса.

Однажды Рафи принес весть, которая обрадовала всех жителей кочевья. Дело в том, что у Рафи был еще третий сын, Абульфаз, от первой жены, которая умерла через несколько месяцев после родов. Вскоре Рафи женился на Айне. Но молодая жена не захотела, чтобы мальчик оставался с нею. Не смог Рафи в то время настоять, чтобы мальчик жил с ними, и отправил его в селение Кочахмедли, лежащее на полпути между Молоканом и Горадизом, на берегу реки Гозлы, где жил отец покойной жены и ее многочисленные братья. Чтобы иметь возможность чаще навещать сына, Рафи держал в окрестностях Кочахмедли большую отару овец.

Через несколько дней после моего появления в Ахмедалыларе Рафи вернулся домой раньше, чем предполагал. На крупе лошади сидел стройный смуглый мальчик, похожий на Рафи так, словно был его братом. Жители кочевья обрадовались приезду Абульфаза, но Айну его возвращение привело в крайнее негодование.

Рафи рассказывал Айне:

— Через два дня сюда пригонят мою отару из Кочахмедли, туда не сегодня завтра придут большевики. Они все возьмут в свои руки, как это было на Мугани.

Вечером в кибитке Рафи собрались аксакалы кочевья, чтобы обсудить новости.

Приезд пасынка возмутил покой Айны. Она настроила своих сыновей против мальчика, а заодно и против меня. Теперь они при Абульфазе отдавали мне распоряжения по хозяйству презрительными, капризными голосами. Для меня же приезд старшего сына Рафи был подарком судьбы.

Абульфаз был сдержанный, молчаливый, спокойный четырнадцатилетний парень с твердым характером. Он не обращал внимания на поведение своих сводных братьев и много времени проводил, помогая мне.

Но мачехе это не нравилось. Однажды вечером Айна заговорила при нас с мужем, нисколько не стесняясь в выражениях:

— Послушай, Рафи, если мы так богаты и у нас много хлеба, то не лучше ли завести еще одну, а то и двух собак, чтобы помогали тебе стеречь стадо?

Рафи удивленно посмотрел на жену.

— Что ты так на меня смотришь? — продолжала Айна. — После того как появился Абульфаз, какой смысл нам держать работника? Неужели такой взрослый парень не сможет привезти два кувшина воды или пойти в лес за двумя охапками прутьев?

— Послушай, женщина! — зло сказал Рафи. — Прежде чем говорить, подумай!..

Айна хотела прервать мужа, но Рафи сжал кулаки.

— Сто раз говорил тебе, не прерывай меня! Всего два дня, как Абульфаз здесь, и уже тебе мешает… Так вот запомни: Абульфаз — старший сын в этом доме! А Будаг — работник! Чем тебя не устраивает его работа? Молчишь? Сначала пережуй все во рту, а потом выкладывай!

Айна промолчала: такого отпора она, видимо, не ожидала.

На следующее утро я отправился пасти скот. Вечером надо было принести большую охапку лакрицы — высохшие плети дикого бобовника.

Я был деревенским парнем и почти всю свою жизнь пас скот, но ни разу не видел, чтобы кто-нибудь пас коров вместе с лошадьми. Айна велела мне вместе с коровами и буйволицами пасти кобылицу с только что родившимися жеребятами и двух жеребцов-двухлеток.

Кобылицу с жеребятами вместе с двенадцатью коровами и буйволицами я погнал к берегу Аракса. Животные паслись, а я орудовал секачом в лакричнике. Карагач рос ближе к дому, но хозяйка хотела, чтобы дрова сразу загорались. В высохших стручках шуршали бобы лакрицы.

Вернувшись, я сложил топливо у кибитки, а потом загнал скот. Хозяйка собралась доить коров, а меня снова послала на берег Аракса — теперь уже за водой. Я навьючил на осла хурджин, поставил в гнезда кувшины и, не говоря ни слова, спустился на берег Аракса.

Абульфаз помог снять с осла хурджин, вынул из него кувшины с водой и внес в кибитку.

Сели ужинать, но у меня, как и раньше, на тарелке лежали две просяные лепешки и горсть несоленого сыра. Я каждый день читал надпись, высеченную по краю медной тарелки: «Айна, дочь Абдуллы, 1870. Мастер Салех». И каждый раз еле сдерживался, чтоб не спросить, где этот мастер.

Мне ужасно опротивели просяные лепешки, но я терпел. «Терпи, плохие дни недолговечны», — часто говорила мать. Вспоминая эти слова, я молча протягивал руку к лепешкам. Когда пытался отломить кусочек, лепешка крошилась. Я собирал крошки и бросал в рот, не глядя, что едят хозяева. Правоверные мусульмане перед едой и после нее возносят хвалу аллаху за то, что он даровал им пищу. Я давно уже, садясь есть, ничего не говорил.

Мою ненависть к жадности и недобросердечию хозяев, вернее — Айны, не мог остудить и ветер, дувший с Аракса.

Небо усеяно яркими крупными звездами. Говорят, у каждого есть своя звезда. Но, как видно, одни звезды бывают счастливыми, а другие — несчастными. В полном звезд небе я не видел ни одной, которая бы дарила мне счастье.

Я отправился в хлев. Животные привыкли ко мне. Здесь, в хлеву, я чувствовал себя спокойнее, чем где бы то ни было. Клянусь аллахом, животные казались мне умнее, чем моя хозяйка. Но в эту ночь голод не давал мне уснуть. Часа через два я не выдержал и вышел из хлева, стараясь не скрипнуть, дверью.

Серые псы подбежали ко мне и завиляли хвостами. Я взял ивовый прут, один из тех, что принес в первый день (он был длинный и прочный), и, подойдя к кибитке, прислушался. Сквозь камышовые стены, прикрытые для тепла войлоком, доносилось дыхание и храп спящих. Я обошел кибитку, осторожно раздвинул камыши и края двух кусков войлока. Все это я сделал в той части стены, где хозяйка обычно ставила таз, в котором хранила хлеб. Ивовым прутом я нащупал то, что искал, и, сильным ударом проткнув лепешку насквозь, вытащил ее наружу. Я еще дважды нацеливался и протыкал очередную лепешку. Но тут голос хозяйки прервал мое неблаговидное занятие:

— Послушай, Рафи, у нас, кажется, завелись мыши. Наверно, они забрались в таз с хлебом.

Я замер, а когда голоса в кибитке стихли, бесшумно проскользнул в хлев.

Никогда еще в жизни я не ел, такого вкусного хлеба, словно впервые в жизни познал вкус пшеничного хлеба! Не было сил остановиться, лепешки были съедены в один присест.

Постель моя была тесна и неудобна, и весь я пропах хлевом, но в тот раз я заснул сладким сном.

Сытый сон долог, и я проспал. Айна накричала на меня (очевидно, ее с рассвета обуяла лютая злоба), когда обнаружила пропажу трех лепешек. Не отвечая, я взял веревку и секач для дров и погнал стадо к ельнику.

Настроение у меня было прекрасное. Мне казалось, что и руки мои обрели былую силу. Всего три лепешки!.. А мне думалось, что я буду ими сыт еще долго. Но к вечеру, когда я нарубил дрова и собирался домой, мне снова захотелось есть. Вспомнив, что меня опять будут кормить сухими и безвкусными просяными лепешками, я решил, что молчать больше нельзя, я обязательно поговорю с Рафи. И сегодня же!

Надо сказать, что у Рафи было три брата: один старше, а двое, моложе его. Из-за характера Айны все три брата не общались с семьей Рафи, а жены не разговаривали с Айной. Но, конечно, были в курсе всего, что творилось у нас.

Изо дня в день мой путь пролегал мимо кибитки младшего брата Рафи. Как раз в тот день, когда я возвращался с пастбища, миловидная и приветливая жена младшего брата, Нэнэгыз, пекла в тендыре чурек. Хлебный дух распространялся далеко по округе, я учуял его еще задолго до появления кибитки. Хлопотавшая возле тендыра Нэнэгыз, имя которой мне было особенно приятно произносить, потому что оно напоминало мать, подняла голову и приветливо улыбнулась мне.

— Послушай, Будаг! — крикнула она. — Ты приехал сюда худым, но сейчас ты стал еще худей, словно растаявшая свеча из бараньего жира.

Я смутился и ничего не ответил, продолжая свой путь. Но женщина протянула мне горячий свежий чурек:

— Вот… возьми.

Я пробормотал, что сыт, но Нэнэгыз звонко рассмеялась:

— Как же! У моей невестки Айны сытыми бывают только мухи. Они ведь не ждут, когда их покормят.