Ну вот и он сам! Мое лицо расплылось в улыбке, так я был рад ему.
— Что-то ты поздно сегодня явился, как какой-нибудь бек, что не любит рано вставать.
— Не хочу быть беком, — пошутил Керим, — а то предадут мое имение огню!
Мы поговорили о том, как полыхал дом Гани-бека. А когда я рассказал о вчерашнем пиршестве у Садых-бека, Керим прервал меня:
— Эта новость уже устарела! Еще вчера вечером рассказывали!
— Кто рассказывал?
— Земля слухами полнится.
Когда же я еще раз спросил, кто ему рассказал о пиршестве, Керим коротко ответил:
— Друг отца сказал.
— А имя есть у этого друга?
— Есть. Бахшали-киши!
Меня почему-то обрадовало, что Керим назвал другом отца Бахшали, и я, чтоб как-то вознаградить его, задал ему загадку (уверенный, что он отгадает):
— Слушай моих три вопроса. Ответишь — получишь жирные лепешки, которыми снабдил меня на сегодняшний день наш Мирза Алыш! А не ответишь — наказание тебе: не мигать, пока не сосчитаешь до ста!
— Из-за лепешек готов на все, задавай свои вопросы.
— Что самое сладкое на свете? Это первый вопрос. Что не имеет тени? Это второй вопрос. И третий: какого наказания заслуживает человек, изменивший другу?
— Эти твои вопросы посложнее сочиненного тобой вчера баяты!
— И это тебе известно?
— Я же сказал: земля слухами полнится!.. А теперь слушай, я сейчас тебе отвечу. Самое сладкое на земле — мать!
Я подтвердил:
— Твоя правда!
— А не имеет тени вода. Угадал?
— Молодец! — похвалил я Керима.
— А изменившего друга надо забыть! Ты не согласен?
Керим мне очень нравился: и умен, и сметлив, и предан.
— Керим, — спросил я его, — а где ты учился?
— Три года у моллы, — вздохнул он тяжело, — когда еще мама была жива. — И умолк.
Я подумал, хорошо бы нам с Керимом вместе учиться! К сожалению, если времена не изменятся, оставаться нам с ним пастухами.
— Ты мне зубы не заговаривай! — сказал вдруг Керим. — Доставай из сумки свои хваленые лепешки! Я буду есть, а ты, чтоб не завидно было, погляди на фаэтон, который проезжает по дороге, а в нем люди в погонах, сверкающих на солнце.
Действительно — фаэтон, а в нем люди. Одного я тотчас узнал — это же Гасан-бек! Решил было побежать за фаэтоном, но оставил эту затею: во-первых, он советовал держать в тайне наше знакомство, а во-вторых, вечером я все узнаю, когда пригоню скот.
Вытащил лепешки и протянул их Кериму.
— Мама моя пекла такие, — проговорил он задумчиво. А как распробовал на вкус, покачал головой в блаженстве. — Вкусно как! Кто пек?
— Мама.
— То-то я говорю, как вкусно! Да, счастливец ты, Будаг, живешь с отцом и матерью! Цени это!.. — И, съев лепешку, продолжил: — Я не ропщу, но мачеха — это тебе не мать! Мать и отругает — не больно. А эта слово не так скажет, а уже обидно! — Остальные лепешки он сунул себе в карман. Я знал, что это он оставил для сестренок.
А люди шли и шли мимо нас к святилищу Эшгабдал.
— Сколько у людей горя, Будаг, и все ищут утешения, надеются, верят, что святилище исцеляет.
И фаэтоны, и арбы, и пешеходы — все двигались по направлению к святилищу. Керим сказал, что существует легенда, будто святилище возвышается над могилами двух несчастных влюбленных. Рассказывают, что дочь богатого бека влюбилась в сына бедняка. Девушку звали Эшг, а парня Абдал. Сыновья бека угрожали Абдалу, чтобы он не виделся с их сестрой. Иначе, предупреждали, убьют. Но, несмотря на угрозы, они встретились однажды в сумерках у этих мест. Эшг прижалась к Абдалу, и никак они не могли расстаться. А тем временем взошла луна, обошла чуть ли не полнеба, братья хватились — нет сестры! Крадучись подошли они к влюбленным. Блеснули при ярком свете луны их стальные кинжалы, но только хотели они изловчиться, чтобы наброситься на Абдала, как свершилось чудо: влюбленные пропали, исчезли! Были здесь, стояли рядом — а уж нет их! А на том месте, где они стояли, алеет роза, а рядом опустила голову фиалка. Вернулись братья домой и рассказали об удивительном превращении. Молва о влюбленных, ставших цветами, идет из дома в дом, из деревни в деревню. На месте исчезновения влюбленных паломники соорудили святилище, а около него со временем возникло и кладбище, где хоронят жертв несчастной любви.
Керим пересказал легенду, и я подумал о том, сколько людей с кинжалами, невежественных или подкупленных, готовы убить человека. Убивают из-за денег, из-за ложно понятой удали.
Сколько на свете козней!.. Я вспомнил Алимардан-бека, который хотел прибрать к рукам хозяйство покойного брата и долю отцовского наследства, доставшуюся Гасан-беку И здесь брат против брата, но, к счастью, пока у него ничего не вышло!
А что задумали учгардашские беки? Убить ни в чем не повинных людей! Ведь они их хотели убрать еще до того, как случился пожар!
А много ли людей, похожих на отца, справедливых и честных? Подумав, я вспомнил Бахшали, потом отца Керима. И еще Гасан-бека, который недавно помог нам избежать опасности.
Говорят, у горы однажды спросили: «Чего ты боишься больше всего на свете?» И гора ответила: «Остаться без опоры!» А есть ли кто, на кого в трудную минуту сможет опереться мой отец? И я решил, что есть такие люди. Достаточно ли их? Я вспомнил и тех, неизвестных мне, кто остался в Баку.
А беки? В маленькой округе их кишмя кишит. Эти Назаровы. Сколько их? Семь? Восемь? И все связаны друг с другом семейными и кровными узами. Да еще опираются на силу закона, который на их стороне. Лишь один среди них достойный — Гасан-бек. Мы потом узнали: когда пристав составлял список подозреваемых в поджоге, ему назвали и отца, но Гасан-бек решительно возразил.
А пока я гнал коров и буйволиц домой. Когда мать обмывала коровам вымя перед дойкой, я заметил — руки у нее дрожат. Это случалось с ней в минуты волнения или расстройства. Отца нигде не было видно. Но на людях я не хотел ни о чем ее спрашивать. Заприметил фаэтон, на котором приехал Гасан-бек, кони переступали ногами, а потом он медленно покатил. Кто был в нем, я не увидел.
Закончив с дойкой, мать вошла в нашу комнату и села рядом со мной. Я молча посмотрел на нее.
— Не пугайся, сынок, но отца нашего арестовали и увезли, — тихо сказала она.
Словно гром прогремел над моей головой.
— Кто арестовал?
— Гасан-бек.
Тотчас отлегло от сердца, но беспокойство не покинуло меня, и я попытался успокоить мать:
— Если так, то можно не волноваться.
— Да? — с иронией спросила она. — Ничего страшного? Как бы не так! Я не уверена, что можно не волноваться! Сам пристав посадил отца в фаэтон и увез.
— А ты говорила — Гасан-бек?
— И пристав, и Гасан-бек!
Я терялся в догадках. Я не мог разувериться в Гасан-беке.
Наверху тихо, будто вымерли все. Никого в доме. Бек и его семья ночуют у Осман-бека.
А днем, когда я пригнал скот на дойку, Мирза Алыш вдруг пустился со мной в откровенность: он, оказывается, очень жалеет Вели-бека.
— Да и как не жалеть? — вздыхал Мирза Алыш. — Все норовят урвать у него кусок пожирнее!.. Прячущихся в его тени, едящих его хлеб тьма-тьмущая, а в смертный час никого рядом не будет, не отыщется человек, который закроет ему глаза и подвяжет челюсть. Что братья, что зятья и шурины!.. Разорят они Вели-бека, пустят его по миру!..
Я молча слушал, недоумевая, с чего это вдруг Мирза Алыш делится со мной? Кружил, кружил и завел разговор о моем отце. О том, что его арестовали.
— И вас мне жаль, как-никак мы все мусульмане! Но виноват твой отец! Нет чтобы сидеть смирно и благодарить аллаха, что к такому беку попал в служение. А он болтает лишнее, это недостойно серьезного мужчины. Услышит что у дурных, неблагодарных людей, всяких возмутителей и смутьянов, а потом, как попугай, повторяет! Беки были и останутся. Так испокон веку ведется, а при беке быть батракам и слугам, это тоже аллахом всемогущим заведено, пророком завещано, кораном освящено! — Он помолчал немного, а потом неожиданно спросил: — Что-то коровы стали мало молока давать… Где ты пасешь скотину?
