Суровая Нахичеванская зима осталась позади. Снежный покров на склонах гор темнел и день ото дня уменьшался. На окрестных полях пробивалась трава, набухли клейкие почки на ветвях деревьев. Забелели фруктовые сады, запах цветущих персиков и миндаля кружил голову.

На противоположном берегу мутного Аракса (это было хорошо видно из окна редакции) за буйволом, который тащил за собою деревянную соху, шел крестьянин. Когда я взглянул в окно часа через два, то увидел того же крестьянина, но сейчас он мерными взмахами правой руки разбрасывал горсти зерна, зачерпывая из медной пиалы, которую прижимал к себе. Я подумал, что за целый день ему вряд ли удастся вот таким образом высеять и полпуда зерна. Вся жизнь его зависела от будущего урожая, на который в здешних краях надежда плохая: при засухе зерна сгорали прямо в шелухе, не успевая раскрыться. Другой берег реки, чужая страна, горькая судьба.

С первыми весенними днями в редакции прибавилось забот. Наша выездная редакционная бригада работала в колхозах Норашенского, Джульфинского, а с началом лета — Ордубадского, Шахбузского и Абракуниского районов. Мы выпускали «Боевые листки», освещавшие ход сева, выявляли передовиков и отстающих. Инициатива редакции дала ощутимые плоды: весенний сев был завершен в сжатые сроки.

Наряду с другими районными газетами мы принимали участие в соревновании за лучшее освещение агротехнического уровня, заняли первое место и получили премию.

В Нахичевани состоялись литературные вечера. Местных писателей принимали горячо, но не меньший интерес вызывали обсуждения и диспуты по поводу произведений русских писателей. Так, в политотделе Нахичеванской МТС обсудили недавно переведенный на азербайджанский язык роман Чернышевского «Что делать?».

Наша редакция выпустила специальный номер «Литературной газеты». Мы поместили рецензии на книги, вышедшие в Баку. Я подготовил материал — обзор критических статей, появлявшихся в печати в связи с приближением Первого съезда писателей.

Приблизительно в это же время пришла весть о том, что политотделы при МТС упраздняются. Несколько местных писателей, работавших в политотделах МТС, готовились к поездке в Баку.

Был конец июля, и я, помня обещанное, направился к секретарю.

— Как с моей просьбой? — спросил я прямо.

— С какой?

Я взял в руки его настольный календарь; открыв его в нужном месте, показал на запись, сделанную его рукой, и молча посмотрел на него.

— До августа надо еще дожить, — сказал он неопределенно.

Что ж, решил я, потерпим.

Но первого августа с утра я снова был в его кабинете. Едва он заговорил, как мне стало ясно, что дела мои плохи.

— Со дня на день жду нового секретаря обкома. Меня переводят в Ереван. Как ты сам понимаешь, перед отъездом я не могу отпускать уже не подвластных мне людей. Не держи на меня обиду в сердце, я и сам не рад, но ничего сделать не могу.

— Что вы мне посоветуете?

— Поговори с новым секретарем, как только он приедет. Расскажи ему все, можешь сослаться и на меня.

— А если не отпустит?

Секретарь пожал плечами:

— В таком случае придется работать, ничего не поделаешь!

Новый секретарь по каким-то причинам задерживался, и многие дела в районе тормозились. Старый секретарь, обещавший отпустить меня, не дождался смены и уехал в Ереван, где его уже ждали. Мы проводили его до села Садарак Норашенского района, остались на ночевку в Норашене, а утром поехали по колхозам.

Только что завершилась жатва, на токах кипела работа. В этом году хлопок рос плохо: видимо, недопололи, недоудобрили. И с агротехникой у местных хозяев было плохо. Все делалось по старинке. Надо было агитировать за новые методы ведения хозяйства.

В колхозах осталась редакционная бригада, чтобы оперативно освещать ход жатвы, а я поехал на соляные копи.

Промыслы, которые мне довелось видеть в детстве, и промыслами называть было нельзя: соль вырубали киркой и заступом и грузили вручную. Теперь здесь трудился огромный электробур, а погрузка осуществлялась автоматически в вагонетки канатной дороги, которые опорожнялись в приемники соляной мельницы. На месте глинобитных хижин вырос поселок с удобными красивыми домами.

Вечером в клубе поселка на собрании рабочих я говорил о положении в стране и во всем мире.

Только утром следующего дня вернулся в Нахичевань и узнал, что наконец прибыли новый председатель Совнаркома Нахичеванской республики и новый секретарь обкома. Мне сказали, что фамилия секретаря Кесеменский. Я очень обрадовался.

Когда я вошел в кабинет секретаря по его вызову, то вместо Мадата Кесеменского увидел совсем другого человека. На моем лице было явное недоумение, которое секретарь заметил. На мой вопрос о Мадате Кесеменском он ответил, что тот доводится ему двоюродным братом. Когда я работал в Агдаме, он секретарствовал в соседнем районе.

Новый секретарь показался мне человеком эрудированным, знающим. Отлично говорил он и по-русски.

Уже через неделю он был в курсе всех событий и созвал бюро, в повестке дня которого был один вопрос: положение дел в горторге.

Заведующий горторгом Джебраил Ширвани вел себя вызывающе, дерзко, перебивал выступавших. Секретарь, не выдержав, осадил его:

— Ведите себя прилично!

Ширвани осекся на полуслове и присмирел.

«Интересно, — думал я, — кто кого обуздает: мы Ширвани или он нас?»

После доклада заместителя прокурора Нахичеванской республики начались прения. Довольно либеральные замечания завторготделом сменились боевым выступлением нового секретаря Джафара Кесеменского. Он обрушился с критикой на Ширвани. Я радовался: мне казалось, что Ширвани понесет заслуженное наказание. Но результаты обсуждения обескуражили меня: Ширвани дали месячный срок для исправления и устранения недостатков и нарушений, обнаруженных в ходе проверки, предпринятой редакцией газеты совместно с прокуратурой республики.

Заместитель прокурора избегал моего недоуменного взгляда, а может, это мне так тогда казалось?..

Ближе к вечеру того же дня я написал заявление на имя нового секретаря с просьбой освободить меня от обязанностей редактора. Не успел я отложить перо, как в дверь постучали. На пороге моего кабинета стоял заместитель Ширвани — Мамед Багиров.

— Ну как? Все-таки все вышло по-моему?

— Что вам нужно?

— Имел бы немалые деньги… А то…

— Я занят.

— Ведь ты, кажется, и в самом деле подумал, что можно сдвинуть с места Ширвани? — Он громко рассмеялся. — В результате больше всех проиграл ты!

Я встал из-за стола, подошел к двери и открыл ее настежь, показывая, что не желаю с ним разговаривать.

— Ну и вредный ты человек. Не верится, что зангезурец.

— Мне и не хочется им быть!

— Почему?

— Потому что зангезурец ты!

Утром следующего дня я направился в обком. Настал момент, когда медлить с уходом из газеты больше нельзя.

Джафар Кесеменский сразу же принял меня. Я вошел в кабинет и услышал конец телефонного разговора:

— Да, он местный. Сумеет… Значит, ты не возражаешь?.. Будь здоров!

Секретарь жестом предложил мне сесть, все еще продолжая разговор по телефону, а потом сразу же обратился ко мне с укорами:

— Почему вы так затянули с проверкой конторы «Заготзерно»? Там крупные хищения, преступников надо немедленно привлечь к ответственности.

Я согласился.

Взглянув на меня исподлобья, он снова заговорил:

— В Баку довольны газетой, а я нет!

— Почему?

— Товарищ редактор ни с кем не считается, даже с работниками обкома! Мне думается, — он вдруг посуровел, — что газета противопоставляет себя районным организациям, даже ставит себя над ними.

Я слушал его, а между тем достал из кармана заявление и держал его на коленях.

— Скажите… — Он посмотрел на меня с каким-то любопытством. — Была ли в вашей жизни хоть одна работа, с которой вы ушли мирно, не поругавшись со всеми?