— Я не люблю споров, товарищ Аббасзаде. И непременно учту ваши пожелания. — И ушел.
* * *
Чтобы поднять боевой дух районной интеллигенции, мы решили провести обсуждение пьесы Джафара Джабарлы «Алмас», запланированное еще совместно с директором педагогического техникума. К сожалению, проводить обсуждение пришлось в отсутствие директора.
В газете «Колхоз седасы» («Голос колхоза») мы поместили объявление о предстоящей встрече с писателем. Доклад о творчестве Джафара Джабарлы поручили сделать Ясемен. У нас было намерение за два дня до показа пьесы дать телеграмму Джабарлы и, встретив его в Евлахе, привезти на машине в Агдам. В селах и колхозах заранее объявили, что к ним едет писатель, создавший пьесу о матером кулаке Гаджи Ахмеде.
Имя Джабарлы было, пожалуй, самым популярным в народе. Не было семьи (и это я говорю не ради красного словца!), в которой бы новорожденного не нарекли именем героев Джабарлы. И мы с Кеклик нашу дочку назвали Алмас — по имени героини его одноименной пьесы. В предвкушении радостной встречи с писателем, которого я лично знал, в приподнятом настроении я проводил собрания в низовых партячейках. Однажды, возвращаясь с очередного собрания в Геоктепе, мы проезжали по дороге, ведущей в Эйвазханбейли. Я увидел бредущую по дороге женщину со слезами на глазах. Желая помочь ей, фаэтонщик придержал лошадей и с моего согласия предложил ей место в фаэтоне. Она подняла голову, и я узнал Бике-ханум. На мой вопрос, что с ней, она расстегнула ворот кофты и достала клочок бумаги, который протянула мне: кто-то сообщал Бике-ханум, что ее деверь Гасан-бек скончался от разрыва сердца.
Я помог Бике-ханум взобраться в фаэтон, и мы поехали в Эйвазханбейли. Я узнавал знакомые места, где часто проходил, гоня перед собой коров и буйволиц Алимардан-бека.
Фаэтон остановился у бекского дома. Я взбежал на второй этаж, где была комната Гасан-бека. Постоял на пороге, вспоминая былые годы; не смог сдержаться — заплакал.
Распрощавшись с Бике-ханум и не найдя слов, чтобы утешить ее, вернулся в Агдам.
И дома я неожиданно увидел Багбани. Не застав меня, он терпеливо дожидался моего возвращения. Обычно улыбчивый, на этот раз он выглядел хмурым и озабоченным.
— Что случилось, уважаемый поэт?
— Я хотел тебе сказать, что меня вот уже третий раз вызывают в город.
— Кто и с какой целью?
— На допрос к Балаеву.
— И чего он добивается?
— Это и мне интересно узнать!
— Ну, а все же?
— Интересуется прошлым Бахшали, был ли он близок с Вели-беком.
— Что еще?
— Сам аллах не знает, какая болячка ноет у них в животе!.. Говорят, что в моих стихах есть политические ошибки.
— Спасибо, что пришли ко мне. Но вам надо немедленно отправиться в райком к товарищу Аббасзаде!
— А кто он?
— Самый главный человек в нашем районе, секретарь райкома.
— И что я ему скажу?
— То, что мне сказали… Не медлите!
* * *
Алмас хорошела день ото дня, становясь похожей на Кеклик. Когда я смотрел на ее личико, нежность приливала к моему сердцу. Ильгар уже не играл игрушками, а разбирал их, чтобы увидеть, из чего они сделаны.
Я показывал ему, как нужно заводить машину, когда зазвонил телефон. Снял трубку. Говорила сестра Мансура Рустамзаде, приехавшая погостить к брату.
— Что-что? — Я не сразу понял, о чем она говорит.
— Только что увели профессора.
Взволнованный сообщением, я окликнул Кеклик, чтобы она смотрела за детьми, и заспешил в райком.
— Объясните мне, товарищ Аббасзаде, как опытный партийный работник и настоящий большевик, что у нас творится в районе?
— Что ты имеешь в виду?
— Преследование честных и ни в чем не повинных работников!
Он сухо ответил:
— Советская власть таких не преследует.
— Советская власть здесь ни при чем, я говорю о заместителе начальника районного отделения ГПУ Кюране Балаеве!..
Он перебил меня:
— Разберутся и выпустят, как только подозрение отпадет.
— Товарищ Аббасзаде, — я упрямо гнул свое, — а если завтра меня арестуют, вы так же будете рассуждать?
Аббасзаде вздрогнул и посмотрел с тревогой на меня, явно волнуясь.
— А что опять случилось?
— Вы все знаете.
— Я не понимаю, о чем вы говорите.
— Вам известно, что сегодня забрали профессора Рустамзаде?
— Не может быть!
— Товарищ Аббасзаде, я могу поклясться своим партбилетом, что Рустамзаде чистейший и светлейший человек! Однажды его делом уже занимались, но разобрались и отпустили.
— Как? — Аббасзаде заинтересованно глянул на меня. — Что же вы раньше мне об этом не говорили?
— Это было в Курдистане. Кто-то оклеветал тогда Рустамзаде, но потом поняли, что это был поклеп на хорошего человека.
Секретарь расстегнул воротник рубашки, встал из-за стола, подошел к окну и закурил.
— Ну, а все же, за что именно?
— Подоплека была такая, что он во времена мусавата закончил медицинский факультет и работал врачом. Что же он, не должен был лечить людей, если они жили при мусавате?!
Аббасзаде ходил по комнате, потирая виски (еще как заболит голова от всего, что приходится выслушивать!).
— Товарищ Аббасзаде! Приходил к вам поэт Багбани?
— Нет. А что ему нужно?
— Его третий раз вызывают в Агдам и допрашивают.
— А его за что? — Секретарь глубоко вздохнул.
— Допытываются о прошлом Бахшали.
— А вы Бахшали давно знаете?
— Давно.
— Будаг, пока я могу вам дать только один совет: сохраняйте спокойствие и выдержку.
— Не могу я сохранять спокойствие, когда кругом творится такое!
— Этим вы навредите самому себе.
— Что же делать?
— Терпеть, ждать. Честно делать свое дело. Бороться за чистоту наших взглядов.
— И ежедневно терять одного верного друга за другим?
— Таков характер классовой борьбы.
— Нет, это неправильно. Бороться надо с врагами, а не с честными тружениками.
Аббасзаде опустился в свое кресло, уперся локтями о стол и закрыл ладонями лицо. Так он сидел минуту. А потом я услышал:
— Ты думаешь, я сам не ломаю голову над этим? — И тут же переменил тему: — Когда намечено у вас обсуждение пьесы «Алмас»?
— Через неделю.
— Нужно повременить… — Он что-то вспоминал. — Через неделю заседание бюро райкома. Перенесите обсуждение хотя бы на три дня.
— А через десять дней учительская конференций.
— Вот и хорошо! Как раз будут собраны сельские учителя, и мы организуем их встречу с Джафаром Джабарлы. А потом повезем по колхозам.
— Мы посвящаем ему целую страницу в нашей газете.
— Правильно делаете, газету прочтут все.
— Я дам информацию в республиканскую газету «Коммунист» об обсуждении у нас пьесы.
— Непременно, непременно… — Он задумался.
— Так много хочется сделать, но не дают работать! — вспылил я.
Аббасзаде только вздыхал.
* * *
Увидеться с Мансуром Рустамзаде не позволили (только дважды в неделю разрешены передачи). Я зашел к Нури.
— Ты же прокурор, помоги!
Его ответ меня поразил:
— Ты хочешь, чтобы я сидел с ним?
Что же делать? Кеклик не знала, как меня успокоить, а я старался не подать виду, что мне тяжело. Потерял сон и аппетит.
— Напрасно мы приехали в Агдам, — сказал я как-то. — Только теряем верных друзей. Балаев вытворяет все, что хочет. И нет человека, который мог бы поставить его на место!
— Каждый старается для своей семьи. Только ты готов горло перегрызть за друга.
— Хорошее сделать трудно, плохое — легко. — Я прижал ее голову к груди. — Кеклик, родная, если пятнают мои идеалы, что мне моя жизнь?!
* * *
Вскоре я снова отправился по колхозам. Посетил колхоз «Инглаб», куда собирались привезти Джафара Джабарлы. При въезде в село уже висел транспарант, приветствующий писателя.
Колхозники готовились. Побелили здание правления колхоза. На площади красовался новый клуб, а рядом с ним врачебный пункт. Село заметно изменило свой облик.