В разговор вмешался парень в кепке, из-под которой выбивались кудрявые рыжие волосы. Он повернулся к своим и выпалил:

— Я говорил вам? Убедились? Незачем было идти! И тут предлагают сеять хлопок!..

— Ну вот, — прервал я его. — Чуть что, сразу же неверие!.. А как у вас с водой? — поинтересовался. — Может, земля все-таки вытянет хлопок?

— У нас не вода, а слезы! Летом в бурдюках издалека носим, и то для питья…

— Как говорится, — перебил его полный бородатый человек, — на моих коленях сидит и мою же бороду выщипывает! Раз государству нужен хлопок, то крестьянин, что растит его, может и без хлеба обойтись, — так, что ли?

— Безусловно, нельзя было перепахивать ваши земли, уничтожать посевы, но, как говорится, если уж умер кто-то, все равно его надо хоронить!.. Но мы этого дела не оставим, я обещаю вам!

Высокий, говоривший первым, укоризненно посмотрел на меня:

— Нас еще рано хоронить.

— Я же к слову!

— Но без хлеба это может случиться.

— Виновные будут наказаны!

— А какая нам от этого польза? Семян уже нет!

— Будет урок на следующий раз! — Терпение мое иссякало.

Они еще некоторое время потоптались, словно ожидая чего-то.

— Если у вас нет ко мне других вопросов, — вынужден я был сказать, — то давайте на этом закончим.

Они ушли, явно недовольные нашим разговором. Я их понимал, но чем я мог им помочь?

Не успел прийти в себя и только потянулся к телефонной трубке, чтобы позвонить Нури и посоветоваться с ним, как в дверь легко постучали, и на мое приглашение в кабинет вошла женщина в накинутой на голову цветастой шали. Я сразу узнал Бике-ханум, невестку Алимардан-бека, в имении которого в Эйвазханбейли батрачил двенадцать лет назад, когда с отцом и матерью мы бежали от дашнаков. Очень похудела и постарела она за эти годы. Мне показалось, что Бике-ханум меня не узнала.

— Садитесь, пожалуйста!

Она опустилась в кресло и долго разглядывала ковер, висевший на стене.

— Извините, у меня к вам просьба… Дело в том, что заведующий земотделом требует, чтобы я посадила хлопчатник. Но мне с этим никак не справиться: я вдова, да и здоровье слабое.

— Где вы живете?

— В Эйвазханбейли.

Я догадывался об этом, но мне захотелось услышать от нее самой.

— А почему вы не вступили в колхоз?

Она молчала. Тогда я задал ей новый вопрос:

— А что по этому поводу говорит председатель вашего сельского Совета?

— А что он может сказать, если район требует?

— Я хотел спросить об одном человеке.

— О ком же?

— О Гасан-беке Эйвазханбейли.

Она вздрогнула, словно испугалась, и сжалась вся под своим цветастым платком.

— Это мой деверь, — ответила, вздохнув.

— А что с ним?

— Два года, как он арестован…

— За что?

— Причины не знаю.

— А кем он работал?

— Преподавал русский язык в школе в Геоктепе. — Она взглянула на меня, но, как видно, так и не узнала. — А откуда вы знаете моего деверя?

— Он был близким другом моего отца.

Бике-ханум удивленно смерила меня взглядом и снова перевела взгляд на ковер, висевший у меня за спиной. Она несколько раз, глубоко вздохнула и с мольбой обратилась ко мне:

— Я вас очень прошу: помогите мне, дайте указание заведующему земотделом оставить меня в покое.

— А задание по хлопку вам дал новый заведующий или предыдущий?

— Конечно, новый! Прежний никогда бы не допустил такой глупости!

Я позвонил по телефону Юнису Фархадову, за которого так хлопотал в Баку, и попросил прийти ко мне.

Услышав имя Фархадова, Бике-ханум торопливо, понизив голос, горячо заговорила:

— Только поймите меня правильно!.. Дело в том, что у меня дочь. А Юнис Фархадов вздумал на ней жениться. Я сказала ему, что категорически против этого брака… И вот в отместку он придумал план по хлопку.

— Неужели у вас уже такая взрослая дочь, что ее уже сватают?

— Да, представьте…

— А где ваши сыновья?

— Мне кажется, что вы знаете всех эйвазханбейлинцев. Но откуда? — Она пристально взглянула мне в лицо. — Мне тоже кажется знакомым ваше лицо, только не припомню, где я вас могла видеть?

— Да, я вас знаю. Вы Бике-ханум Эйвазханбейли.

— Но откуда вы меня знаете?

— Это длинная история.

Глаза ее ввалились, скорбь залегла в уголках поджатых, губ. Она отвела от меня взгляд и снова смотрела внимательно на ковер.

— Вы спрашиваете, где мои сыновья… Человек, который повесил в своем кабинете мой ковер, наверно, лучше знает, где мои сыновья. — В ее голосе послышалось презрение.

— Как вы можете утверждать, что это ваш ковер? — возмутился я. — Такие ковры ткут сотнями.

— Ваши рассуждения, извините, наивны и выдают вашу неосведомленность. Это персидский ковер, вытканный по специальному заказу. А в левом нижнем углу у третьей линии на кайме вы можете прочитать имя моего покойного мужа Саттар-бека, старшего брата Гасан-бека.

Я не поленился и подошел к ковру. И сразу же нашел имя, названное Бике-ханум. И только хотел спросить, когда забрали у нее ковер, как дверь распахнулась и в кабинет торопливой походкой вошел Юнис Фархадов. Увидев Бике-ханум, он смутился и покраснел.

— Товарищ Фархадов, вы давали задание этой женщине заняться хлопком?

— Да.

— У нее есть плуг?

— Нет.

— Может быть, у нее есть трактор?

— Нет.

— Как же ей выполнить ваше задание?

— Так, как это делали ее крестьяне раньше, — ответил раздраженно Юнис, — лопатой и кетменем!

— А чем поливать посевы?

— А хоть собственными слезами!

— Если вас так душит злоба по отношению к этой женщине, почему же собираетесь жениться на ее дочери?

Бике-ханум взглянула на меня с укоризной, даже с испугом. Чтобы успокоить ее, я заверил, что никто больше не будет заставлять ее сеять хлопок. Но она решила высказаться начистоту:

— Я вас прошу велеть Юнису Фархадову, чтобы он оставил нас в покое.

— По-моему, он слышит ваши слова. Наверно, этого достаточно?

— Пусть он позабудет о моей дочери!

— Извините, Бике-ханум, но я не властен над его чувствами. Он вправе любить того, кого сам выбрал. Я против насильственных мер по отношению к влюбленным.

— Не вам говорить о насильственных мерах! Я не хочу, чтобы этот человек женился на моей дочери. Это противоречит моим желаниям.

— А может быть, вы не хотите, чтобы ваша дочь выходила замуж за бывшего батрака?

— И это тоже!

— Я вспоминаю, что и раньше для вас это играло немаловажную роль. Гедек был тоже батраком!..

И тут Бике-ханум вспомнила:

— Будаг, сынок… Слава аллаху, ты жив!..

Почувствовав перемену в настроении Бике-ханум, Фархадов перешел в наступление.

— Товарищ Деде-киши оглы! — взмолился он. — Ведь и девушка любит меня, искренне любит. Неужели я должен, как в старые времена, собирать джигитов и похищать ту, которую люблю всей душой?

— Если и девушка любит тебя, попробуйте уговорить мать по-хорошему. Я думаю, она не будет упорствовать…

— Вы слышали, что он сказал? — обратился Фархадов к Бике-ханум.

— Я-то слышала, но и ты не забудь, что сказано мною тебе!

— Бике-ханум! Вы можете идти домой. И будьте спокойны: отныне никто вас беспокоить не будет, — заверил я ее.

Мы распрощались с ней.

— Скажи, пожалуйста, — я вновь обратился к Фархадову, — кто дал указание перепахать посевы зерновых в Марзили?

— Председатель райисполкома Салим Чеперли.

— Ты докладывал об этом на бюро райкома?

— Нет.

— Это же беззаконие и самоуправство! — вскипел я.

Фархадов молчал.

Вернувшись домой, я увидел, что маленький Ильгар, раскрыв мою книгу, тычет пальчиком в фотографию и лепечет: «Па-па, па-па».

Сделав вид, что не видит меня, Кеклик говорила сыну:

— Да, это твой папа, жаль только, что ни голоса его не слышишь, ни лица не видишь!

— Ты права, Кеклик. У меня короткий язык перед тобой и мальчиком, но только в том не моя вина.