Мы посчитали, что уже достаточно времени прошло с тех пор, как я увидел какого-то человека за валуном, и вышли из-под прикрытия. Разговорившись, не заметили, как вошли в глубину леса. Высокие кроны шатром закрыли от нас небесную синь, но свет проникал сквозь колышущиеся листья деревьев. Голоса наши гулким эхом отдавались под сводами этого шатра.

— Знаешь, Будаг, сколько мне приходится уговаривать самых бедных крестьян отдавать детей в нашу школу! Казалось бы, к власти в нашей стране пришли рабочие и крестьяне, у их детей есть все возможности учиться, но именно бедняки неохотнее всего отдают детей в школу, стремясь использовать их труд в своем небольшом домашнем хозяйстве. Не понимают своей же выгоды! Даже если они и соглашаются, чтобы их ребенок посещал школу, в случае нужды в помощнике оставляют его дома. Смотришь, перестал ходить мальчуган… — Он помолчал. — Я мечтаю открыть при школе интернат, чтобы дети могли жить в хороших условиях. Конечно, это требует много денег, но можно при школе заниматься хозяйством, чтобы доходы от выращенных школьниками урожаев пошли на устройство и содержание интерната…

— Почему ты все это не рассказал делегатам волостного съезда Советов? — перебил я его.

Он улыбнулся:

— Что же мне тогда останется говорить на уездном съезде? Я приберег это для выступления в Лачине… Вообще мне хочется внести предложение о переселении труднодоступных горных сел ближе к центру, к берегам рек. Тогда новые села строились бы по единому плану, с каменными домами, с печами и хорошей вентиляцией. Как бы делегаты не высмеяли меня за мои фантазии!..

— Над этим можно смеяться? Ты молодец, Шираслан. Обязательно найдутся единомышленники, и в первую очередь тебя поддержит Нури Джамильзаде. Замечательный парень! Побольше бы таких, как он и ты!

Мы вышли из леса и остановились на краю поляны. Трава только недавно была скошена: наверно, второй раз за лето. Что-то чикнуло над самым моим ухом, потом сильный удар в плечо заставил покачнуться.

— Ложись! — крикнул мне Шираслан и пригнулся, пытаясь открыть кобуру револьвера. Один за другим раздались еще два выстрела, и Шираслан, выронив револьвер, стал медленно оседать на землю. Он пытался словно что-то рассмотреть под своими ногами. Я подхватил выпавший из его рук револьвер и наугад выстрелил перед собой. Но ничто не шевельнулось в кустарнике, ни одна ветка не дрогнула. Будто все это мне привиделось.

Я повернулся к Шираслану. Он лежал, уткнувшись лицом в траву. Я окликнул его, но он не шелохнулся. Хотел приподняться, чтобы помочь ему, но сильная боль в правом бедре опрокинула меня снова на землю. Немного отдышавшись, я пополз к Шираслану, подтягиваясь на руках. Пытаясь перевернуть его лицом вверх, выбился из сил: тело его обмякло и отяжелело. Когда же после долгих усилий удалось это сделать, я вздрогнул:, правая рука Шираслана безвольно откинулась в сторону, а на груди ширилось яркое алое пятно, сердце его уже не билось. Я откинулся в изнеможении.

Только тут я ощутил, что левый рукав моего пиджака пропитан кровью, и при малейшем движении пульсирующая боль толчками отдается во всем теле. Я неподвижно лежал, вглядываясь в кусты по ту сторону поляны: может, оттуда покажутся те, кто стрелял?

Не могу с точностью сказать, сколько времени я пролежал рядом с остывающим телом Шираслана. Но наконец я услышал голоса…

Обеспокоенные нашим долгим отсутствием, нас вышли искать. А среди искавших был и старший сын Шираслана — Эльмар. Он первый с криком бросился к телу отца. Кто-то побежал за подмогой, кто-то говорил, что именно он первый услышал выстрелы.

Прошло немного времени, и жители села стали собираться на поляне вокруг убитого секретаря партийной организации. Женщины плакали, а мужчины готовили носилки, чтобы перенести тело Шираслана в Мурадханлы.

Когда мы пришли в село, у здания школы стихийно возник митинг.

Люди клялись, что отомстят за смерть учителя их детей.

Горхмаз Гюлюбуртлу позвонил в Лачин, и часа через три из уезда прибыли Муса Зюльджанахов, начальник уездного управления милиции, Тахмаз Текджезаде, врач-криминалист Биляндарзаде, который тут же вошел в комнату, где я лежал.

— Кто-нибудь оказывал вам врачебную помощь? — спросил он.

Я ответил, что на месте, где было совершено покушение, кто-то из сельчан перевязал мне раны тряпками.

Доктор обеспокоенно пощупал почему-то мой лоб, а потом стал быстро развязывать неумело накрученные на руку и ногу цветастые лоскуты.

— Надо осмотреть раны.

Развязав ногу, он резким движением отодрал прилипший к ране лоскут. Я застонал.

— Ничего, ничего, придется потерпеть немного. — Доктор промыл рану какой-то жидкостью из большой бутыли черного стекла. — Пулю из раны можно будет удалить в специальных условиях, скорей всего в уездном здравпункте. Теперь посмотрим, что с рукой.

Он так же тщательно осмотрел рану и сказал, что и тут требуется хирургическое вмешательство: раздроблена кость.

В конце осмотра в комнату вошли сын Шираслана Эльмар, Горхмаз и Тахмаз Текджезаде. Они молча наблюдали, как Биляндарзаде перевязывает мне раны чистым бинтом.

Намыливая руки, доктор сказал:

— Стреляли, видимо, два человека. В него, — он показал на меня, — из трехлинейной винтовки, а бедному Шираслану достались пули из старинной шестилинейной.

— А говорят, что в Шираслана стреляли из револьвера с близкого расстояния, — сказал вдруг Горхмаз.

— Кто смеет это утверждать? — с возмущением спросил Биляндарзаде. — Тот, кто это говорит, явно преследует какую-то цель или он невежда.

Об этом, как выяснилось, говорил Зюльджанахов.

Доктор посмотрел сначала на меня, а потом на вошедших:

— Я подписал акт экспертизы и готов в любое время доказать свою правоту. — И, не оглядываясь, вышел из комнаты.

Все вышли следом за ним. Только через минуту в комнату заглянул Горхмаз:

— Сам повезу тебя в Лачин…

— Как ты думаешь, — перебил я его, — кто стрелял в Шираслана и в меня?

— Думаю, что стреляли в секретаря партийной организации, а не в тебя. Три человека из Алиянлы были лишены права голоса и считали это делом рук Шираслана.

— Но ведь они должны были понимать, что подозрение падет на них! Не кажется ли тебе, что глупо подставлять свою голову просто так? Наверно, и эти алиянлинцы все понимали, глупо ведь убивать, зная, что от возмездия не уйти.

— Ты слишком многого ждешь от этих бандитов!

Меня усадили на арбу, запряженную буйволами. Горхмаз уселся рядом.

Мы ехали всю ночь. К утру были в Лачине. Горхмаз повез меня к зданию, где помещались уездный здравпункт и больница. Нас встретил хирург Мансур Рустамзаде, который тщательно осмотрел меня. Его диагноз звучал еще более категорично, чем Биляндарзаде: операции должны быть сделаны сегодня же — и на ноге, и на руке. Надо немедленно удалить пулю из бедра и осколки кости из ключицы.

Мансур Рустамзаде не стал медлить, и меня положили на операционный стол.

Десять долгих дней я провел в больнице. Но каждый день меня навещали друзья — Нури и Джабир. К сожалению, в тех волостях, куда они были направлены уполномоченными по выборам, все же сторонникам Рахмана Аскерли удалось протащить двух беков, хотя большинство бывших хозяев Курдистана не попало на уездный съезд.

Мне было обидно, что Тахмаз Текджезаде ни разу не поговорил со мной, когда приехал расследовать убийство Шираслана в Мурадханлы. И здесь, в Лачине, я еще не видел его. Но наконец и он пришел навестить меня — пришел с хорошими новостями. Он рассказал, что арестован Кепюклю, а Мусе Зюльджанахову вынесен строгий выговор за халатное отношение к своим обязанностям.

— Я понимаю, — сказал Тахмаз, — ты вправе обижаться на меня. Но в моем отношении к тебе ничего не изменилось. Просто я не хотел давать козыри в руки твоим противникам. Я был уверен, что ты не стрелял в Шираслана, как это утверждали некоторые, но мне было важно, чтобы истина восторжествовала с помощью неопровержимых доказательств. А теперь, когда один из убийц найден и задержан, а о другом известно, что он скрылся в Иране, никто не сможет упрекнуть меня, что мы с тобой друзья и потому я выгородил тебя.