С Борей играть в шахматы не сажусь. «Я хочу обязательно доделать это и вот это!» И он отступается. Но я ловлю на себе пытливый его взгляд. Ему интересно, что со мной происходит и каким образом это может сказаться на моем отношении к нему. А не воображаю ли я, не придумываю ли? Да, придумываю: вдруг он решится на что-нибудь серьезное — и как буду выглядеть тогда я? Вот Инна, думаю я, прекрасно совместила бы Леонида и Бориса Борисовича. Двойной успех только поднял бы ее в своих глазах, только возвеличил бы. Почему же я вечно пребываю в разладе с собой?

— Вера, что с тобой?

У Бориса Борисовича добрые вопрошающие глаза. Я отвечаю, что у меня все хорошо, смотрю на него, стараюсь и взглядом сказать то же самое. А как хочется провалиться сквозь землю! Одна-единственная мысль клокочет во мне, и направлена она против меня. «Недостойная!» И мне жутко…

— Ты больна? — допытывается он.

— Я здорова.

— Ты будешь праздновать с лабораторией Первое мая?

Надо согласиться, и я соглашаюсь. До праздников еще три дня, а через три дня будет не так больно. Басов отходит, хмурый, озабоченный. Он неравнодушен ко мне, я ему интересна! Это открытие. Но оно лишь усиливает боль, делает ее пронзительной, нестерпимой. А у Инны на языке один вопрос: «Ну, и каково твое впечатление?» Я могу хлопнуть ее по плечу: «Ты золото, Инка!» Вот чего она ждет. Потому что она не такая, как я.

— Давай пройдемся! — предложила Инна в обеденный перерыв. — Ты какая-то растрепанная. Что с тобой?

— Ну, что может быть со мной? — сказала я, но пошла.

Мы спустились к угрюмому каналу Бурджар, пропилившему себе каньон в могучем лессовом пласту. У воды рос кустарник, и трава уже была высокая и сочная. Мы шли прямо по траве и безжалостно ее мяли. Выпрямится! Человек и тот выпрямляется.

— Какая прелесть! — воскликнула Инна. — Влюбляйся и приходи сюда со своим парнем. Как тебе мой Константин?

— По-моему, он несколько подзадержался в нежном юношеском возрасте. По-моему, вы давно могли бы жить нормальной семейной жизнью, — сказала я.

Этого она не ожидала. Она заморгала и не произнесла ни слова в оправдание свое и Константина.

— Больше на меня не рассчитывай, — сказала я.

— Обожглась? Быть того не может. Ленька — отличный мальчик.

— А ты откуда знаешь?

— Значит, знаю.

Мы присели на бугорок. Весь берег купался в солнце. В зелень травы были вкраплены нестерпимо красные головки маков. Это были первые маки, а потом здесь все будет красное.

— Странная ты, — сказала Инна. — Я надеялась, что тебе понравится, а ты нос воротишь: я не такая, я жду трамвая. Ну, и жди, только дождешься ли?

— Ты тоже бываешь права, — ответила я вполне миролюбиво.

— Я ведь знала, что никого у тебя нет. Вот и постаралась. А ты ведешь себя так, словно я впутала тебя в недозволенное. Лобик морщишь, нос воротишь. Ленька… не трепло!

— Ладно тебе, — сказала я, поборов острое желание бросить ей в лицо что-то резкое, обидное, злое. Зачем? Лучше она не станет, у меня же не будет и такой подруги. Если бы я не сдержалась, я бы потом очень жалела об этом. Так уже было много раз, и это научило меня сдержанности.

— Неблагодарная ты, — упрекнула Инна.

Я улыбнулась. Интонации ее голоса содержали прощение.

— Спасибо, — сказала я.

— Это что, благодарность?

— Самая искренняя.

— Ну, ладно, ладно. Как раз сегодня я на тебя рассчитывала. То же место, те же люди, то же время. Подумай и дай ответ. Но учти, что высказывания опрометчивые слушать не стану.

— Понимаешь, это не для меня.

— А кто тебя принуждает? У нас это не принято. Да — да, нет — нет. У нас только так. Приходи запросто и будь сама собой. Заскучаешь — уйдешь.

— К вам не принято приходить просто так. Мне заявят: «Ты зачем пришла?» — «Просто так», — отвечу я. «Дура, — скажут мне, — вали отсюда!»

— Ты меня неверно поняла. Ты можешь сколько угодно быть паинькой.

— Я хочу быть паинькой. Я не пойду — можно?

— Вольному воля. Но все-таки ты подумай еще.

Она поднялась, оправила платье. Потянулась. Какая она ладная! Грудь, талия, бедра — смотри и ликуй. Почему же Константин не благоговеет? Было — и прошло? Почему — прошло? От нашего стремления везде поспеть, все изведать?

— Не спеши, Инна, — сказала я. — Здесь, оказывается, так мило. Какое солнце! Ну, не выйдешь ты замуж за Константина — что ты скажешь потом человеку, который станет твоим мужем?

— Во-первых, этот человек ни о чем не спросит, сейчас это не принято. Счет верности можно вести со дня знакомства, не ранее. Вообще, милая, не утруждай себя моралью. Меня трудно пронять.

— Я не пронять, я понять тебя хочу.

— Зачем?

— Чтобы, как принято среди людей, быть тебе полезной.

— Если бы ты не смотрела на своего Бориса Борисовича снизу вверх, не было бы этих бурь, в стакане воды. Ты живи проще. И чувствуй проще. Сегодня Леонид, завтра Басов, пойми, это и есть жизнь, и чем больше в ней поворотов, тем она интересней.

— Странно, что ты в это искренне веришь.

— А ты умнее, чем я думала. Прости, об этом не не говорят — сорвалось. — Она села, увидела близко мак, потянулась к нему, стала дуть на огненную его головку. Лепестки держались крепко. Она оборвала их, прилепила к губам. Спросила:

— Лучше помады? Ярче, правда?

— Что у тебя с Константином?

— Слушай, если тебе интересно. Слушай, и, может быть, ты перестанешь думать обо мне плохо. Принимаешь это условие?

Она требовательно на меня посмотрела, мгновенно превратившись из беспечной девушки в зрелую женщину, запомнившую уроки каждого из прожитых годов. Она просила не видеть в ее поведении ничего предосудительного и не быть ей судьей более строгим, чем она сама. Я усмехнулась, почувствовав над ней некоторую власть (давно ли она стала со мной считаться?).

— Ты так красива, что о тебе нельзя думать плохо, — откровенно польстила я. Она улыбнулась, размолвка осталась позади.

— Я знаю Константина со школы. Нас потянуло друг к другу лет с шестнадцати. Мы встречались, стали близки — это случилось само собой, ведь это было любовью. Возможно, я бы вышла за него замуж тогда же, но он убедил меня, что жизнь под одной крышей скоро приестся, любовь сменится привычкой, а там и разочарование пожалует, да и дети закабалят. Зачем же готовить себе такую участь?

«Дети защитили бы вас от разочарования», — подумала я.

— Я не представляла жизни без него. Он поставил условием, что будет жить со мной только так, и я подчинилась. Глупо, правда? Откажу я — появится другая. Иногда я устраивала перерывы — он не скучал по мне, и я первая возвращалась к тому, что было. Но дальше так продолжаться не может…

— Я помогу тебе! — воскликнула я.

— А как?

— Пока не знаю. Знаю только, что помогу.

Она нуждалась в моей помощи, и это меня окрыляло. Кто я рядом с ней, в сравнении с ней? Заморыш, тень. Но я приду к ней на помощь!

Завтра — Первомай. По этому поводу мы устроили маленький фестиваль. Так наши мальчики называют веселые застолья в складчину. Себя я уже не истязала, по много думала об Инне. То, что эта красивая женщина несчастна, глубоко поразило меня. Я обязательно что-нибудь придумаю. Надо открыть ему глаза. Значит, роль свахи — и да здравствуют угрызения совести? «Вера, — говорю я себе, — для того чтобы появились угрызения, нужна совесть. Есть ли она у Константина?»

Исподтишка я наблюдаю за Басовым. На нем новый синий костюм с большими накладными карманами. Он гладко выбрит, подтянут. Сразу помолодел. Наблюдая за ним, я проморгала уход Инны. Ее хватились, когда стали садиться за стол. Варвара съязвила что-то насчет несоответствия нашей убогой компании ее возвышенным вкусам, но другие от комментариев воздержались. Столы накрыли в самой большой комнате. Сели. Раимов сказал слово, ему зааплодировали. Сдвинули стаканы. Борис Борисович сидел рядом со мной. Я была польщена — он ухаживал заботливо и трогательно.