Я согласился, и теперь они должны были сообщить мне, с чем пришли.
— Вы нас познакомили, — торжественно сказал Ядгар, и я кивнул — он ничего не придумал, я их познакомил и знал для чего. — Вы указали нам путь друг к другу. И мы открыли друг друга на этом пути и не хотим расставаться. Вы, Николай Петрович, теперь наш старший брат, Шоиры и мой.
— Рад быть вам братом, — просто сказал я.
— Мы приглашаем вас на свадьбу!
Я встал и обнял сначала Ядгара, затем Шоиру. Сказал:
— От души поздравляю. Будьте счастливы.
— Будем, Николай Петрович. Для этого и живем.
— Только ли для этого? — спросил я.
— Только, — повторила Шоира. — Все остальное — ступеньки.
— Приятно слышать. Этот вывод вам очень поможет в работе с людьми. Мне нравится ваша увлеченность. Но до сих пор она была прямолинейна. Вы, наверное, удивлялись, почему вам не всегда идут навстречу? Из-за неприятия вашей прямолинейности.
— Я поняла это. А вы могли бы раньше меня предостеречь.
— Не мог. Этому не учат. К этому приходят или не приходят, — сказал Ядгар Камалович.
— Этому учит сама жизнь! Но вы, Шоира, способная ученица. Нет и года, как я наблюдаю за вами. Вы очень выросли.
— Да, на этот год падает все самое лучшее в моей жизни. Вы же знаете — мне вернули платье! Взамен порезанного. Правда, я до сих пор не знаю кто. Когда мне его вернули, мне показалось, что весь мир состоит из моих друзей. Знаете, хуже всего, когда тебя не любят. Теперь я не краснея могу сознаться: меня не любили. Мне и платье порезали, чтобы показать это. И тут — вы со своим предложением и Ядгар со своим практицизмом. Я пошла к людям, как вы посоветовали. Вникала в их нужды. И люди поняли меня. Платье, которое мне вернули, — это поддержка. Я в один день и повзрослела, и поумнела. С тех пор все время слежу за собой. Мое «я» никогда не должно заслонять людей, которых я представляю.
— Вы очень выросли, Шоира, — повторил я. — Вы сами не знаете, как выросли. Мое первое впечатление о вас — в целом прекрасное — было очень сложным, необычным. Было непросто оценить ваше стремление к личному успеху. Ведь вы стремились к нему через высокую производственную и общественную активность.
— Теперь личный успех я стремлюсь заменить личным примером. Награды, почести — в них ли счастье? Счастье, когда идут за тобой. Я не сказала вам еще об одном своем празднике. Помните, на пленуме горкома партии я подробно обрисовала все художества Валиева. Думаете, меня не грызла мысль, что я себе плохо делаю? Я тогда очень любила себя. Но если не я, тогда кто? И я решилась. Вы, Хмарин и Носов добавили свои факты. И мы развенчали Инжирчика. Показали, какое он ничтожество. А как он смотрел на меня за день до этого! Он смотрел на меня сверху вниз, как на букашку кусачую. Он покажет! Он растопчет, и для этого ему даже не надо будет рассердиться! После него чище стало на фабрике. Если я права, я должна добиваться своего, а не взвешивать, что я буду за это иметь.
Я вспомнил: он посулил ей орден. А почему бы и нет? В мире этих новоявленных деляг все продается и покупается, надо только называть стоящую цену.
— Нет, — сказал я, — вы преувеличиваете. Вы здесь очень толково рассказали, как пришли к выводу, что нельзя, вернее, вредно преувеличивать свою роль. Но это же самое верно и в отношении моей роли.
— Вы человек иного плана. Вы спокойно отдаетесь задуманному, вас не влекут новые должности, почет.
— Спасибо за комплимент. Не могу сообразить, так ли это, но — спасибо. Но мы совсем исключили из разговора Ядгара Камаловича. Это в корне неправильно. Как, Ядгар, проснулся в вас краснодеревщик?
— Еще какой! — с гордостью сказала Шоира. — Все мои мебельные фантазии стали свадебным подарком.
— Я давно хотел уйти от конвейера, и я ушел от него. У меня сейчас отличная бригада. На каждого могу положиться.
— Как на себя?
— Ну, не во всем… Но примерно как на себя. Получите квартиру — смело заказывайте «стеночку» для книг. Что слышно о Тене? — вдруг поинтересовался он.
— Ничего. Но вскрываются все новые факты, которым не место в нашем обществе. Видно, многим мы выдали партийные билеты, не заглянув им в души.
— Скамья подсудимых все удлиняется! — сказала Шоира.
— Боюсь, ее скоро не вместит и просторный зал. Открылись тягчайшие злоупотребления с хлопком. В текстильные центры страны вместо волокна отправляли чемоданы денег. Замешаны директора совхозов, хлопкоочистительных заводов, заготовительных пунктов, руководители районов. Я только теперь понял, какой Тен был хозяин. Я думал, что он заодно с ними. Он показал нам, что такое инициатива в искусных и добрых руках. Наш завтрашний день — это инициатива! Или мы остановимся. Тен был такого же мнения. Но он не мнением своим доказывал правоту, а работой. Все только рты разевали. Где это видано, чтобы на таком грязном и тяжелом производстве, как у него, было чище, чем на хлебокомбинате? Кстати, и вам, уважаемые, было бы полезно изучить, как он этого добился, как завоевал человеческое уважение.
— Обязательно изучим это! — заверила Шоира. Она говорила от имени двоих. — Не смеем больше отвлекать вас от дел.
— Вы и есть мое основное дело, — сказал я. — Будьте счастливы.
Я проводил их долгим, пристальным взглядом.
Рука об руку шли они в свою жизнь. Все свершалось своим чередом, и я сказал себе это. Жизнь просматривалась на много лет вперед, и на этом большом пути не было ничего недостигаемого, до всего можно было дотянуться, дотронуться рукой. Такое ощущение я пережил однажды на горном перевале: вершины, близкие и далекие, казались доступными. Да есть ли вообще что-либо недоступное для окрыленного человека?
XLV
Коммунисты поручили ведение собрания заведующему отделом пропаганды и агитации Иргашу Садыковичу Умарову. Я подумал, что за год я так и не сошелся с этим человеком — почему? Самовлюблен — не он один такой, не редкость это. Разногласий у нас не было, недоразумений тоже не возникало. Я подумал, что это надо будет поправить. И вспомнил, что был поражен его рассуждениями о периферии. Периферия — это образ мышления, который сродни равнодушию, сытости, самодовольству. Периферия — миф, если полет духа не ограничен замкнутым пространством личного благополучия. Почему-то та беседа, так прочно запавшая мне в душу, не имела продолжения. Я подумал, что сейчас эта теория, к которой Умаров имел самое прямое отношение, получит какое-то развитие. Собрание поддержит ее или опровергнет. Итак, Чиройлиер — периферия или передний край? Или все это — лукавое мудрствование, далекое от истины? На мой взгляд, наш городок имел больше черт переднего края, нежели периферии. Здесь, только здесь решалось то, что для меня важно. А по всей стране? Но за это отвечали другие. Когда говорят, что человек за все в ответе, это болтовня. Ответственность всегда конкретна. Человек может быть в ответе только за то, что совершается в кругу его влияния, — и ни за что больше. Он не может отвечать за те решения и процессы, на которые не в состоянии повлиять. А тогда он ищет единомышленников, объединится с ними!.. Я посмотрел налево и направо. Единомышленники сидели рядом, и я не мог пожаловаться, что их мало. «Не надо, — сказал я себе, — не уходи от дела. Скоро тебе выступать».
Партийное собрание готовилось заслушать отчет Сидора Григорьевича Отчимова о практике работы с выборным партийным активом. Узкая сравнительно тема не отражала сути отчета. Он был комплексным. Взыскательному анализу подвергалось все то, что было делом ума и рук Сидора Григорьевича. Он, конечно, не заслуживал снисхождения. Но перевоспитание явно запоздало. А Сидору Григорьевичу нравилось, что весь сегодняшний вечер он будет в центре внимания. Готовился он тщательно. Много раз прочитал отчет вслух, позируя перед зеркалом. Расставил акценты, усилил отдельные места. Он любил подать себя, а тут представлялась такая возможность. Перебрав богатый гардероб, он остановил выбор на белой батистовой сорочке американского производства, сером костюме из австралийской мериносовой шерсти и светло-синем галстуке. Костюм плотно облегал его фигуру, но движений не сковывал.