— Ваш опыт бы да мне! Давайте вместе придумаем лозунги, чтобы они всех за живое брали. Если бы горкомовцы чаще мне объясняли, что и как! Я всего лишь столяр, рубанок, стамеску знаю. А как людьми руководить, не знаю. Как добиваться, чтобы они с радостью делали то, что всем нам нужно? Но я стараюсь.

Это старание Ядгара Камаловича бросилось Ракитину в глаза. Надо было отправить бригаду на заготовки сена для подсобного хозяйства, и Касымов отобрал в нее бойких ребят, выросших на селе и знавших, что такое коса и грабли. Он забраковал кандидатуры двоих любителей перемены мест, которые принимали сенокос за разновидность пикника, и двоих девиц не очень строгого поведения. Он послал только тех, в ком был уверен лично. Надо было помочь строителям в возведении жилого дома, в котором фабрике давали квартиры, и он предложил, чтобы все очередники отработали на объекте по сто часов. Сам переговорил с ними и так повернул разговор, что у них осталось убеждение, что инициатива исходит от них, а он только поддержал ее и помог им организоваться. Потом он проинструктировал шестерых дружинников, заступающих на свою вечернюю вахту. Он сказал им самые простые, но уместные слова, и они увидели себя стражами порядка и загорелись стойкой классовой ненавистью честных людей к антиобщественным элементам.

К нему шли и шли люди, и он смущенно извинялся перед Ракитиным и выслушивал их, не выказывая нетерпения. Правда, у него было полно грамматических ошибок в протоколах, а многое из сделанного не нашло отражения в документах. Но было бы хуже, если бы документы отражали несделанное. Ни одно предложение коммунистов, имевшее целью что-то поправить или улучшить, не повисло в воздухе. И от души порадовался Николай Петрович горячему радению человека, с которым жизнь свела его только сегодня и на которого теперь он мог полагаться. «В коня, в коня будет корм! — думал он, наблюдая Ядгара Камаловича в действии. — Вот для кого существуют партийные школы. Надо подготовить его к большому плаванию. Он из рабочих, привык к четким формулировкам и выводам. Не какой-нибудь тихоня инженер по технике безопасности, который без указания директора пальцем не шевельнет. Он сам будет держать директора в рамках морального кодекса. Хотя… Отчимов вот использовал свое служебное положение. На чем он сыграл?»

— Сидор Григорьевич хвастал, какую славную «стеночку» вы ему сотворили, — сказал он Касымову.

— Было дело, — ответил Ядгар Камалович, краснея.

— Он попросил вас или вы сами?

— Ну, мне откуда было знать про его желание? Он поинтересовался, есть ли среди чиройлиерских мебельщиков хотя бы один умелец, способный из натурального дерева гарнитур сделать. И такой, чтобы смотрелся. «Есть, — сказал я без ложной скромности, — это я». Он засомневался, я стою на своем. Два месяца усердствовал. Он хвалил, не рисуясь. А много ли мне надо? Мне и похвала в радость.

«Сколько же сэкономил хитроумный Дядя на этой стеночке?» — подумал Ракитин.

Николай Петрович ритмично поднимал и опускал кетмень. Ссохшаяся серая почва распадалась на комки. Из щелей, из нор выползали мокрицы и многоножки, потревоженные бедственным для них смещением почвы. И жуки какие-то выползали медлительные, черные. Они пожирали помидорную рассаду, оставляя от нее крошечные пенечки. И пауки тонконогие разбегались в разные стороны. А божьи коровки спокойно сидели на листьях, не реагируя на тяжелые удары кетменя. Ракитин пригребал разрыхленную почву к помидорному или баклажанному кусту, увешенному плодами, и подступал к следующему. В нем пробудился земледелец. «Гены предков», — подумал он, удивляясь этому неожиданному и сильному влечению. Гены предков звали сажать и взращивать. Гены предков подчеркивали единение всего живого в бесконечной спирали жизни. Катя, он чувствовал, тоже была неравнодушна к этому обильно плодоносящему земельному участку, который стал их дачей.

Николай Петрович видел, как нужна ему физическая нагрузка. Сидячая работа давала себя знать. Ну, утренняя зарядка. Ну, двадцать минут ходьбы до горкома. Дача же позволяла доводить физическую нагрузку до высоких пределов. Паши и паши, только успевай смахивать пот со лба и восполнять убыль воды крепким зеленым чаем. К вечеру мышцы молили о пощаде. И это было сильное и, надо сказать, мало с чем сравнимое ощущение. И было приятно вкушать от трудов своих, сорвав налитый соком плод, накрошив в миску помидоров, огурцов, лука, чеснока. И было приятно зажечь вечером огонь в очаге и погрузить в него взгляд, что-то уясняя. И было приятно смотреть, как оранжевые блики играют на юном прекрасном лице Кати.

В июле, когда солнце стало неумолимо беспощадным, Вахаб Хакимов еще раз предложил Ракитину взять дачный участок. Николай Петрович спросил у Абдуллаева, как ему поступить.

— Берите, берите участок! — сказал Рахматулла Хайдарович. — Посмотрите, какие у меня мозоли. И рука крепкая. Дача дает здоровье. Мне по душе, что вы собираетесь осесть у нас. Люди вашего кругозора для нас большая ценность.

«Кажется, он меня похвалил», — подумал Ракитин и написал заявление с просьбой принять его в дачный кооператив. Дача стоила денег. Надо было компенсировать затраты прежнего владельца. Ракитин выбрал участок по соседству с хакимовским, где место домика занимал неказистый вагончик, который стоил всего триста рублей. Прочие затраты тоже были невелики. И он, и Катя взяли ссуды в кассе взаимопомощи и расплатились с прежним хозяином, который завербовался в Тюмень. На участке росли яблони, персики, айва, виноград пятилетнего возраста. Несколько грядок занимали овощи. Персики и виноград плодоносили. Яблоням, вероятно, еще рано было давать урожай, но одна, хорезмский карлик, ростом не выше Кати, была усыпана яблоками. Их матовые бока начали аппетитно розоветь. Николай Петрович насчитал на тонких веточках 52 плода. На Западе вырубали яблони-гиганты и заменяли карликами. Наверное, в этом был смысл. Не надо балансировать на шаткой лестнице, добираясь до высоких веток. Протянул руку и бери.

Вместе с дачей Николай Петрович получил пространные наставления о том, как ухаживать за садом. Перец и помидоры созрели, и каждое воскресенье они собирали три-четыре ящика овощей. Столько им было не надо, и Ракитин делился урожаем с Эрнестом Сергеевичем, который не утруждал себя огородными хлопотами.

— Ты, Эрнест, непонятно инертен в выполнении Продовольственной программы! — говорил он товарищу, вручая пакет с помидорами. — Без удобрений взращено, на чисто природном плодородии почвы.

— Мне идти в магазин? — смеялся Эрнест. — Отсутствие выпивки обесценивает закуску.

До дачи было километра четыре. Воду для полива подавал насос. Под землей был проложен трубопровод. Поливали резиновым шлангом. Здешняя земля боялась одного — избыточного увлажнения. Связано это было с плохим оттоком грунтовых вод. Переполив превращал землю в болото. Из глубины наверх устремлялись соли, и почва белела, как от выпавшего снега. Все живое тогда чахло. Соль была злейшим врагом этой земли. Для борьбы с нею построили дренаж, который выполнял ту же роль, что и почки в живом организме. И все равно полив требовал величайшей аккуратности. Поэтому не прокладывали здесь каналы в земляном русле.

Стоя под палящим солнцем, поднимая и опуская кетмень, Николай Петрович постигал, какой это колоссальный труд — превращение в плодородную пашню земли, пустовавшей веками, земли, на которой уверенно чувствовали себя только верблюжья колючка, черепахи и фаланги.

Катя облюбовала маленькую тяпку и действовала ею, сидя на корточках. Он же предпочитал тяжелый кетмень с длинной рукояткой. Они воевали с сорняками. Очень скоро им открылось, что все сорное, паразитирующее на здоровом теле, обладает удивительной живучестью и приспособленностью. Но к беспощадному лезвию кетменя приспособиться было нельзя. Сорняки, поднявшие было голову в дни бесхозности, теперь перешли в глухую защиту. А кетмень и тяпка ритмично поднимались, обрушивая на сплетения сорной травы, на ползучие плети повилики удар за ударом. Рыхление — полив — подкормка. Взятое у земли с полезным продуктом надо возвращать, и поле всегда будет щедрым.