Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Я проснулся рано и больше не уснул. Все было не так. Все во мне горело, и не было мне прощения. А Катя спокойно спала. В семь я встал, она не проснулась. Я побрился и поехал на работу. Полнейшая неизвестность окружила меня. Казалось, сам утренний воздух и все вокруг состояло из моей вины. Возле института стояла Рая.

— Ты ночевал у нее! — воскликнула она.

У нее были огромные, испуганные глаза человека, которому вот-вот предстояло увидеть конец света. Но все оставалось на своих местах, земля не разверзалась, и солнце не гасло. Тогда она сказала:

— Коля, разве я заслужила такое к себе отношение?

— Езжай домой. Я провожу тебя.

Она вцепилась в мою руку, и мы пошли к автобусной остановке. Я обернулся. Вахтер внимательно смотрел нам вслед.

— Ты все рассказала вахтеру? — спросил я.

— Мне было невмоготу. Теперь мне легче.

Если бы она могла, она бы оповестила о своем несчастье весь белый свет. Но в столь ранний час ее слушателем мог стать только вахтер. Он очень ей сочувствовал, ведь с ним редко делились сокровенным. Через час весь институт был в курсе происшедшего. Я не сердился. На остановке продавали цветы, и я купил Рае букет. Она просияла. Маятник резко метнулся в ее сторону. Мне нужна была эта простая женщина, мать моей Даши, а не блестящая эрудитка Екатерина Павловна, жившая одними со мной интересами. Ночь сломала меня. Одна из волн оказалась слишком высокой, и я не смог вскарабкаться на ее гребень. Впереди было возвращение к прежнему бесцветному и бестрепетному существованию.

XI

Трикотажная фабрика по постановке дела существенно отличалась от прославленного треста «Чиройлиерстрой» и комбината железобетонных конструкций. В недавно построенном вязальном цехе и в сумрачных швейных, занимавших переоборудованные бараки, царил фривольный дух легкого разгильдяйства. Стен давно не касалась кисть маляра, оконных стекол — тряпка уборщицы. То тут, то там простаивали станки, а лукавые работницы, рассовавшие своих младенцев по детским садам, шептались о чем-то своем, не предназначенном для посторонних ушей. Невелика и неказиста была фабрика, и никто не стремился здесь что-либо изменить.

По цехам Николая Петровича водил директор, луноликий отутюженный вежливый мальчик-красавчик лет двадцати семи, которому очень хотелось выглядеть старше, серьезнее и строже. Нецелованные девочки заглядывались на него с доверчивым восхищением подростков, которым вдруг открылся их идеал. Целованные смотрели привораживающе. А он привык и пресытился, он был хозяин. Любая сочтет за честь. И, надо сказать, жизнь редко опровергала это его убеждение. Рядом с директором вышагивала, не опережая его и на полшажка, секретарь парторганизации Галина Дмитриевна Сычева; почти суровая, она походила на гостью. При виде ее таяли улыбки на лицах девчат, и они прятали глаза. Судя по всему, Сычева и в юности не была красавицей, молча страдала от этого. Жизнь научила ее держаться в тени, не выделяться. Прежде громкие слова в защиту своего «я» накликали неприятности, а зачем поступать во вред себе? Так выработалась привычка. Сопровождая директора и гостя, Сычева была исполнена чувства важности момента и еще — чувства собственного достоинства.

«Чей же он сынок?» — подумал Николай Петрович о директоре, таком юном, привыкшем к восторженным, отовсюду устремленным на него девичьим взглядам, тускнеющем от одного упоминания о производственном плане, сырье, снабженческо-сбытовых операциях, ассортименте и покупательском спросе.

— Трикотаж неисчерпаем, — пояснил он, показывая на замысловатые машины гэдээровских и чеховских фирм, с которых струилось тонкое и нежное полотно. — На женщине давно трикотажа больше, чем текстиля, на мужчине — еще нет, но дело идет к этому.

— Неисчерпаем! — повторил за директором Николай Петрович. — Это любопытно. До сих пор я знал, что неисчерпаема природа. Энтузиасты говорят о неисчерпаемости шахмат, футбола. Но верно ли это в отношении трикотажа? Кстати, чем он отличается от ткани?

— Как чем? — удивился молодой человек. — Трикотаж — обыкновенное вязанье, только бабушек со стальными спицами и клубком шерсти заменили вязальные автоматы. Вы обратили внимание, как элегантны вязаные вещи? Как тонко они подчеркивают то, что уместно подчеркнуть!

Николай Петрович покосился на Галину Дмитриевну и подумал, что не стал бы этого утверждать. Вот девчонки-работницы были хороши и в простеньких ситцевых халатах.

— В цехах вашей фабрики всегда весна! — сказал он.

— Молодежь идет к нам, — согласился директор. — Заработки, правда… — Он поморщился картинно, словно был на сцене.

— Грязновато что-то у вас и подзапущено, — заметил Ракитин. — Рабочую минуту не цените.

Ему захотелось приземлить директора, и он приземлил его, но тот с изворотливостью кошки подставил земле все четыре свои лапки.

— Вчерашние школьницы, чего с них взять? Я, например, по чистоте рабочего места определяю, кто живет в квартире с удобствами, а кто в собственном доме, где ко всему надо руки прикладывать. Если трудолюбию не учить с самого нежного возраста…

«Не глуп — это уже кое-что. Но чей же ты сынок, проворный и удачливый?» — подумал Николай Петрович о своем гиде.

— Здесь работает наша лучшая вязальщица Шоира Махкамова, — сказал директор и непроизвольно потер ладони. — Она вдвое перекрыла типовую норму обслуживания.

«За это Ксения Горбунова порезала ей платье», — вспомнил Ракитин.

— Шоира — в переводе «поэтесса»? Все поэмы Махкамовой, как я понимаю, из трикотажа?

Директор вальяжно кивнул и опять потер ладонью ладонь. Николай Петрович пожал руку молодой работнице, обходившей свои станки. Это была статная бледнощекая девушка с большими карими блестящими глазами. В любой компании ее заметили бы и оценили. И в том, что ее заметили и оценили здесь, не было ничего случайного. Шоира улыбнулась, и Ракитин подумал, что у этой девушки развито чувство собственного достоинства. Директор смотрел на нее не так, как на других работниц. Она будила в нем мысли, далекие от трикотажа. Но сейчас он не хотел, чтобы о них догадывались. Николай Петрович подумал о прожекторе славы и о Шоире, украшавшей президиум. По труду и честь, и вот он, белый горячий луч, выхватывающий из мрака. Сладок он и желанен или назойлив и мешает? Он посмотрел на Шоиру пристальнее. Девушка спокойно выдержала пытливый взгляд гостя, не зарделась, не потупилась. «Сладкий луч прожектора славы, — сказал он себе тогда. — Кажется, красавица тщеславна. Что ж, на здоровье, если это помогает достигать жизненных высот».

Директор был не в силах не смотреть на молодую вязальщицу. Он смотрел на нее неотрывно. Он забыл, что это не свидание на лоне природы. Лицо его отражало воодушевление подростка, увидевшего запретный плод.

— Махкамовой некогда, — кокетливо извинилась Шоира, выключила один из станков и ликвидировала обрыв.

— Когда вы поняли, что вашей нормой могут стать четыре станка? — спросил Николай Петрович.

— Я побеждала в конкурсе «Лучший по профессии». Была с делегацией во Львове, смотрела, как там работают. Я становилась к станкам рядом с ними и убеждалась: «Смогу».

— Прекрасно! — сказал Ракитин. — Происшествий… не было?

— Зачем нам происшествия? — поспешил ответить директор.

Шоира демонстративно отвернулась. Секретаря парторганизации насторожило слово «происшествия», и она понимающе глянула на директора. Тот смежил веки, и она расценила это как рекомендацию молчать.

— Шоира, как подруги отнеслись к вашей инициативе?

— Ждут, что из этого получится.

— У Шоиры есть последователи! — заверила Галина Дмитриевна. Ответы прозвучали одновременно, и секретарь парторганизации вынуждена была поправить себя: — Будут в самое ближайшее время.

— Почин без последователей, что семья без детей, — сказал Николай Петрович. — Вас, уважаемые, могут обвинить в создании новатору тепличных условий.

— Я хочу, чтобы меня поддержали, — заявила Шоира. — Я сейчас как чужая.

18
{"b":"822534","o":1}