31
На работе я поймала Борин взгляд, который не могу забыть. Он смотрел исподлобья и отворачивался, едва я встречалась с ним глазами. Я остро почувствовала его взъерошенность, почти враждебность. Что-то копилось в нем, как вода за плотиной. Могло и перелиться. Но днем я не придала этому значения. «Да на здоровье! — думала я. — Дуйся сколько угодно, зубами скрежещи и все такое. Поезд ушел!»
Но перелив через гребень плотины все же состоялся. В этот же вечер. Мы сидели с Леонидом в полумраке, без света, телевизора и радио, тихо, мило сидели, совсем как молодожены, и тут он постучался, требовательно так. Словно долг взять пришел. И, не дожидаясь, пока я открою, потянул дверь на себя. Я сразу догадалась, что это он, но не кинулась встречать-приветствовать, а крикнула:
— Входите, Борис Борисович!
Дверь отворилась, и он явил нам свою персону. Он был еще более взъерошен, чем днем. Глаза недобро светились, волосы топорщились.
— Меня здесь ждут! — сказал он, вперив напряженный взгляд в Леонида. — Очень приятно. Однако я рассчитывал пообщаться, так сказать, наедине, а теперь вижу, что помешал.
— Вы правильный вывод сделали, Борис Борисович, помешали, крепко помешали.
— Я дико извиняюсь, прошу простить…
Он переминался с ноги на ногу. Он ожидал всего, но только не присутствия мужчины в моей комнате. А Леонид и не делал попытки отодвинуться от меня, снять руку с моего плеча.
— Можно, значит, уходить?
Но он не закрыл за собой дверь, что было бы очень логично, а торопливо прошел на середину комнаты, отодвинул от стола стул, сел и вызывающе на нас уставился.
— Так-то вы уходите? — сказала я.
Мне было интересно, что же теперь будет. Неприязни к Борису Борисовичу я не испытывала ни малейшей.
— Гонишь? Третий лишний?
— Вы очень правильно сказали. Чтобы не было никакой неясности, я скажу: третий лишний здесь — это вы. Теперь, когда всем все ясно, будем взаимно любезны.
— А как же, Вера Степановна, а как же? Но, может быть, для начала перестанем обниматься? На людях это неприлично.
— На людях? — переспросила я. — На каких людях? Мы никого сюда не звали.
— Вот как теперь ты ведешь себя, вот как рассуждаешь! А я шел к тебе с одним намерением — руку и сердце предложить. Я все обдумал: я развожусь!
— Спасибо! — поблагодарила я, не паясничая. — Но вынуждена вас огорчить. Ваше предложение несколько запоздало. Вы долго думали. А мир сейчас меняется так быстро.
— Это… это не вина! Какая ты эгоистка, Вера!
Он ударил меня, как палкой. Он не знал, как ему быть, а теперь, когда он решился, я со своим несогласием стала плоха и неблагодарна.
— Спасибо! — опять поблагодарила я, но с другими интонациями. Так отзываются за заботу, в которой давно уже нет нужды.
— Спасибо, но не надо, — прокомментировал он.
Леонид молчал. Я подумала, что сейчас он предложит помочь этому человеку уйти. Но он и не думал вмешиваться, торопить события. Он предоставлял это мне.
— Кстати, Борис Борисович, вы уже до конца разработали теорию светлого кибернетического будущего? Оставлено ли среди компьютеров и роботов место для маленького, слабого человека?
— Это что, приглашение к дискуссии? Тогда я остаюсь. Должен же я ответить на заданный мне вопрос.
Леонид поднялся, взял свой фотоаппарат и сфотографировал Басова. Это заняло две или три секунды, Борис Борисович не успел заслониться ладонью. Он опешил и произнес с неудовольствием:
— Без разрешения этого делать нельзя.
— Можно, — не согласился Леонид. — Мы ведь без условностей. Хотим — делаем, мы ведь запросто, ведь так?
Борис Борисович поперхнулся и обиженно заморгал. Ему отвечали его же приемами, тут недолго было и потеряться.
— Давайте поговорим о будущих противоречиях между компьютерами, роботами и человеком, — вмешался в разговор Леонид. — Когда они уже начнут проявляться?
— Наверное, в двухтысячном году, — сказала я. — Как только мы разрешим компьютерам и роботам думать, так эти противоречия и появятся. Очень занимательно размышлять на эту тему…
— За что ты меня бьешь? — вдруг сорвался Борис Борисович.
— За трусость, всего лишь…
— А мне кажется, ты меня за то сейчас унижаешь и высмеиваешь, что жену ради тебя не бросил.
— Такого условия, если следовать правде, я не ставила никогда…
Леониду явно был интересен наш диалог…
— С твоим новым другом у тебя нет этих сложностей?
— Ни этих, ни других. Мы живем в простом, предельно понятном нам мире.
— Живете? — переспросил он. — Что ж! Что ж! Желаю счастья.
— Это пожелание я выуживаю у вас с самого начала нашей памятной встречи.
— Памятной?
— Вы ведь запомните ее надолго. Запомните потому, что неуютно быть третьим лишним. Мысли приходят разные.
— Ко мне — нет. Задорна ты, Вера.
— Какая есть!
У Бориса Борисовича слегка отвисла нижняя губа. Он злился. Леонид же сохранял спокойствие, которое все более казалось мне искусственным.
— Борис Борисович, сколько раз вы репетировали все то, с чем пришли ко мне? — спросила я. Из озорства спросила, из растущей неприязни к нему, к его бесцеремонности, в которой прежде видела одну непринужденность.
— Ты… ты меня не уважаешь! — зашелся он в негодовании. — Ты меня ни во что ни ставишь! Ты… да я тебя с работы прогоню!
— Как это? — не поняла я. — Вы что, начальник?
— Тогда и увидишь, кто я. Пожалеешь, да поздно будет.
— Угрожаете? — спросила я и засмеялась. Кажется, в первый раз я унижала человека, не испытывая угрызений совести. Я только воздавала ему должное.
— У тех, кто не оправдывает доверия, преемники появляются очень быстро, — сказал он. — Что ж! Разреши удалиться.
— До свидания, Борис Борисович!
— И скатертью, как говорится, дорога? — съязвил он. — Не боишься… отпускать меня ни с чем.
— Нисколечко.
Он порывисто поднялся. Дверь хлопнула, и я сразу ощутила слабость в ногах. Я чувствовала себя выставленной перед Леонидом в самом неподобающем виде. Он понял мое состояние. Снова сел рядом, обнял, заглянул в глаза. Я спросила:
— Ну, и как ты?
— При чем тут я? Как ты?
— Да уж переживу как-нибудь.
— А я уже пережил. И не смей… слышишь, не смей переживать сверх этого! Я тебе запрещаю переживать из-за этого зарвавшегося субчика. Слышишь?
— Не глухая, — произнесла я устало. — Спасибо, что понимаешь.
32
Я и моя заработная плата — интересная тема, не правда ли? Я со всеми своими потребностями, со своим видением светлого завтрашнего дня, в котором я должна жить лучше, и материальное обеспечение моих потребностей, выраженное в конкретных рублях, товарах и услугах. Довольна ли я? В этом и пытаюсь разобраться. Можно сказать: много ли надо одному человеку? Но ведь и не мало. И чтобы не накапливалось грязное белье и был полон холодильник, надо вертеться. Будет семья, буду вертеться больше, только и всего.
Мой заработок пока сто пятьдесят рублей в месяц. Маловато для инженера с шестилетним производственным стажем. Надо заплатить и за квартиру, и за электричество, и за газ. Рубля два в день обходится еда. За свою жизнь в ресторане была всего дважды. Пять рублей съедает общественный транспорт, десять — книги и пластинки. Четыреста в год трачу на одежду, обувь, утварь хозяйственную и прочее. Откладывать из месячного заработка могу десятку, не более. Да, премий разных у меня набегает рублей сто пятьдесят. Модных тугих джинсов с латунными нашлепками, вельветовых мягких брюк или «бананов» из сверкающей синтетики у меня нет, но не потому, что обделяю себя, а потому, что не люблю брюк, хотя они и практичнее юбок. На бедность и убогость гардероба не жалуюсь. У меня великолепная ножная швейная машинка. И я себя обшиваю, и заказы беру, но немного, и за платье прошу не четвертак, как в ателье, а десятку, совсем даром. Это еще рублей триста в год, но их я пускаю в дело, кругом столько соблазнов.