Эти его резкости меня успокоили. «Стерпишь и не это», — подумала я.

— Мне надо «вы» говорить, — сказала я. — Знаете, вы пошли сейчас прочь, и я бежать за вами хотела — извиниться и от стыда своего освободиться. Возвысив голос и топнув ножкой, вы погасили во мне стыд.

— Кого пригрел! — крикнул он и побежал, нелепо размахивая руками.

Спас меня Борис Борисович. Он возник как из-под земли сразу после ухода шефа, несколько минут молча изучал поток, потом спросил:

— Что, поцапались?

Как он узнал? Или на лице Раимова было написано все?

— Я протестовала против мелочной опеки, — сказала я, не вдаваясь в подробности. — Битва за строптивость.

— Значит, ушибались и будете ушибаться? Синяки не в счет?

— В счет, — ответила я.

— Сочувствую.

— А вам разве это не мешает?

— Уже разглядели? Это не на поверхности.

— На самой-самой!

— Тише, пожалуйста. Мой вам совет: будьте как все, — сказал Борис Борисович.

— Не получится, — отвергла я предложение. — Что, обломаете? А вот и нет!

Кажется, он в первый раз посмотрел на меня с любопытством. Другие исполнители загадок не задавали. Если руководство хочет думать за всех, если ему нравится это — что ж, на здоровье!

— А вы непоследовательны, — продолжала я. — На словах во всем соглашаетесь с Ульмасом Рахмановичем, а в его отсутствие проверяете одни свои идеи.

— Не так громко, Верочка! Да оглянитесь вы сначала, уразумейте, что к чему и кто есть кто, потом засучивайте рукава. Не будьте белой вороной. И Раимов, и я — субъекты, трудные для перевоспитания.

— Вы правы. Сгладьте, пожалуйста, перед Раимовым мои дерзости.

— Разве я могу сгладить то, о чем даже не осведомлен? — улыбнулся он. — Лучше всего, если это останется между вами.

Мы проверили один из вариантов Бориса Борисовича. Он был не лучше и не хуже предыдущего. Потом он ушел, а я стала думать о нем. Кое-какие наблюдения я уже сделала. Одевается он без притязаний на элегантность. Для него лучшая одежда та, которая не стесняет движений и на которую можно не обращать внимания. Любящая женская рука к его одежде не прикасается. Вид у него часто болезненный, и я спрашиваю себя: «Переутомление? Домашние хлопоты?» Инна сказала, что его жена мила и обаятельна, но их любовь давно сменилась привычкой. Подробностей она, скорее всего, не знала. Поначалу он показался мне человеком замкнутым, почти угрюмым. Улыбался редко, еще реже бывал добродушен. Да приходит ли к нему хорошее настроение, спросила себя я. Сосредоточенность на какой-то одной мысли — вот привычное его состояние. И эта стойкая увлеченность каким-то одним направлением порождает рассеянность, поверхностное восприятие всего остального. А вот чем он увлекается, мне еще предстоит узнать. По-моему, он личность. Как и Раимов. Но тот прямолинеен, а Басов, напротив, многое таит в себе, ему так спокойнее. Его несчастливость в личной жизни роднит его со мной. Но, может быть, я все это выдумала… Он не мелочен, и с ним легче. Я стараюсь обрадовать его быстрой исполнительностью, сметливостью.

Надо спешить. Скоро в театр, а я занята одним Бэ Бэ. Варвара не снисходит. Инна тоже не откликается на мое желание сблизиться с ней. Зато оттенков превосходства предостаточно. Ладно, ладно! Думаешь, я не прочитала твою самую заветную мысль? Она проста до жеманства. А может быть, я наговариваю и ничего этого нет? Посмотрим, посмотрим. Из своих лаборантов она выжимает все и преуспела в этом. Но на себя свою высокую требовательность не распространяет. Себя она уважает. Если представляется случай — например, шефа пригласили на консультацию, — может улизнуть сразу после обеда. Варвара все же добросовестнее. Она была бы замечательна и как человек, если бы не одна препротивная черточка — ехидство. На меня это не действует, такие слабости я пока еще прощаю. А Инна уже призналась, что не любит Варвару. Если бы не ее признание, я бы об этом не догадалась. Внешне они подруги.

Смотрели «Дон Жуан». Музыка не запомнилась. Балерины же были милы в своем старании понравиться. Да и старая эта легенда пускает глубокие корни в каждое новое поколение. Кажется, все есть у женщины, но не остановил на ней ни разу современный Дон Жуан своего привораживающего взора, и что-то неизъяснимо нужное прошло мимо, и возникло и беспокоит ощущение несбывшегося с его тихой горечью и потаенной грустью.

Идея коллективного посещения театра возникла в обеденный перерыв.

— Девочки, надо пойти! — Варвара странно похорошела, и каждой из нас досталась секунда ее сияющего взгляда.

— Люблю донжуанов, — призналась Инна. — А вы?

— Эх, загулял, загулял, загулял паренек! — пропел Гумар.

— Не то! — Инна сморщила губки. — Дон Жуан никогда не был каким-то пареньком.

— Кем же он был?

— О! — произнесла Варвара.

— О-о! — мечтательно и нежно проворковала Инна и закатила глаза, показывая, как не равен Дон Жуан каким-то там пареньком, приземленным и загуливающим, как высока его единственная и неохватная, словно сама Вселенная, страсть.

Тут же была написана заявка, и Марго поехала за билетами. Бэ Бэ сдал деньги на два билета.

— Басов всегда берет два билета и идет без жены! — сказала Варя.

— Куда же он девает второй?

— Спроси у него, пожалуйста.

Мне выпало сидеть между Инной и Борисом Борисовичем, а справа от него сидела Варвара. Я долго собиралась, долго стояла перед зеркалом, а потом набралась мужества и сказала себе, что это не тот случай, когда одежда и косметика могут помочь. Как ни странно, подобное признание облегчило душу. Верно подмечено: на нет и спроса нет. Даже Борис Борисович приоделся. О девушках я и не говорю: Инна была сама прелесть.

— Борис Борисович, где же ваша супруга?

Когда Варя старается уколоть, она произносит слова нараспев и выжидает ответной реакции, откинув голову назад и слегка сощурив глаза. Инна поморщилась: к чему эти детские «где» и «почему»?

— Дела домашние! — Борис Борисович обезоруживающе улыбнулся.

— Вы бы взяли и помогли! — не отступала Варвара.

Правильно сказала о ней Инна: ей нравится щекотать ближнему селезенку.

— Я помогал, и как раз на этой почве произошла маленькая размолвка.

— Маленькая?

Я заерзала; белое каление было уже недалеко. Злюка и жалкая кривляка!

— Придется поухаживать за тобой. Чтобы убавить накал твоей критики. Возражения не принимаются!

Занавес взмыл, и Варя замолчала. Дон Жуан начал обольщать. Я смотрела, привстав. Смятение охватывало женские души, жаждавшие любви более горячей, и нежной, и пылкой, и страстной, и запретной, и высокой, чем выпавшая на их долю. Смущены были и те, кто души не чаял в своих мужьях, женихах. Восхищаясь малочисленным и высоко возвышающимся над нами племенем однолюбов, сами мы любим не один раз, но почему-то не гордимся этим, не выпячиваем это как достоинство. Но мысленно-то мы с Дон Жуаном. Тут возникают тысячи пикантных вариантов — и как изобретательны, как настойчивы мы в их реализации! Как разочаровывают нас даже маленькие неудачи, как воодушевляют временные, не поддающиеся закреплению победы!

— Сопереживаете? — спросил Борис Борисович, когда занавес опустился. — Сильные ощущения — для вас или не для вас?

— Для нас! — ответила Инна.

— Борис Борисович, в вас есть что-нибудь от Дон Жуана? — поинтересовалась Варвара, вновь подбивая клин.

Инна фыркнула и скользнула в фойе.

— А ты что заметила? — ответил Басов вопросом на вопрос.

О, да он отнюдь не мальчик для битья! Занятно.

— В том-то и дело, что ничего не заметила. Или вы маскируетесь, как никто, или пасуете.

— Или — или! Разглядела, называется.

— Разглядела! Вы опять пришли без жены.

— Значит, мне достаточно нашего сплоченного коллектива.

— Сплоченного?

— Я знал, что буду сидеть с тобой. — Он не свернул в новое русло, куда любезно заманивала его Варя.

— Это и есть первая стадия донжуанства.